И он помнил слова свидетельницы, Сары Френч, жены доктора, живущей по соседству, слова ее показаний. По словам миссис Френч он почти мог восстановить картину насилия. Сара Френч услышала крики и вопль. Она выглянула из окна спальни на втором этаже в лунную ночь, как раз вовремя, чтобы увидеть убийство.
«Адель… Миссис Мэрфи выбежала из задней двери. На ней была зеленая ночная сорочка… очень тонкая. Она была босиком. Я помню, что подумала: как странно, она босиком. Потом прямо за ней появился Джо. У него был тот проклятый малайский кинжал. Это было ужасно, ужасно. Я разглядела ее лицо… лунный свет. Он выглядел, как всегда выглядит, когда сердится. У него такой ужасный характер!»
Слова Сары — слова Сары… Турлоу почти видел зазубренное лезвие, сверкающее в руке Джо Мэрфи, смертоносное, дрожащее, колеблющееся в неверном свете луны. Джо не более чем в десятке шагов поймал жену. Сара считала удары.
«Я просто стояла там, считая каждый удар, который он наносил ей, я не знаю, зачем. Я просто считала. Семь раз. Семь раз».
Адель неловко осела на бетон, волосы разметались неровными прядями, которые позже запечатлели камеры. Колени поджались, принимая позу зародыша, потом распрямились.
И все это время жена доктора стояла там, у окна наверху, прижав левую руку ко рту, сжавшись в неподвижный оцепенелый комок.
«Я не могла двинуться. Я не могла даже говорить. Все, что я могла, — лишь смотреть на него».
Рука Джо Мэрфи со странно тонким запястьем пошла вверх, швырнула на газон кинжал так, что он описал короткую дугу. Не спеша он обошел вокруг тела, стараясь не наступить на рыжие пряди, струившиеся по холодному бетону. Через некоторое время он слился с тенями деревьев у пересечения проезда с улицей. Сара услышала звук заводящегося мотора. Машина с ревом умчалась, раскидывая гравий из-под колес, точно песок.
Тогда, и только тогда, Сара обнаружила, что может двигаться. Она вызвала «скорую».
— Энди?
Голос заставил Турлоу вернуться из далей, куда унесли его воспоминания. «Голос Рут?» — удивился он, оборачиваясь.
Она стояла слева, совсем рядом с машиной, стройная женщина в черном шелковом костюме, сглаживавшем пышные формы. Рыжие волосы, которые обычно шапкой обрамляли овальное личико, сейчас были связаны в тугой пучок у шеи. Волосы, стянутые так плотно, — Турлоу попытался выбросить из головы воспоминания о волосах ее матери, рассыпавшихся по бетону проезда.
Зеленые таза Рут смотрели с выражением раненой надежды. Она была похожа на усталого эльфа.
Турлоу открыл дверцу, вышел наружу, на влажную траву обочины.
— Я не слышал, как ты подъехала.
— Я осталась у Сары, живу у нее. Я отошла от дома. Поэтому и опоздала.
В ее голосе явственно слышались слезы. Турлоу удивился, почему она ведет такой бессодержательный разговор.
— Рут… я… черт бы все это побрал! Я не знаю, что сказать.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, он шагнул к ней, обнял ее. Она напряглась, сопротивляясь.
— Я не знаю, что сказать.
Она вырвалась из его объятий.
— Тогда… не говори ничего, все уже было сказано.
Она подняла голову, взглянула ему в глаза.
— Ты разве уже не носишь свои специальные очки?
— К черту мои очки. Почему ты не захотела поговорить со мной по телефону? Это Сарин номер дали мне в госпитале.
Ее слова отдавались у него в ушах. «Живу у нее». Что все это значило?
— Отец сказал… — она прикусила нижнюю губу, покачала головой. — Энди, ох, Энди, он сошел с ума, а они собираются казнить его… — Она подняла глаза на Турлоу, ее ресницы были мокры от слез. — Энди, я не знаю, как к нему относиться. Я не знаю…
Он снова обнял ее. Теперь она не сопротивлялась. Как знакомо и уютно чувствовала она себя в кольце его рук. Рут начала тихонько всхлипывать у него на плече. Этот плач был точно улегшиеся отголоски горя.
— Ох, как жаль, что ты не можешь забрать меня отсюда, — прошептала она.
«Что такое она говорит?» — спросил он себя. Она не была больше Рут Мэрфи. Она была миссис Невилл Хадсон. Он хотел оттолкнуть ее, забросать вопросами. Но это было бы непрофессионально, неправильно с точки зрения психологии. Он решил, что, в конце концов, это было не то, чего хотел он. И все-таки она была женой другого. Черт! Черт! Черт! Что случилось? Ссора. Он вспомнил их ссору — в ту ночь, когда он сказал ей о членской стипендии. Она не хотела, чтобы он принимал стипендию, не хотела разлучаться на год. Денвер казался ей таким далеким. «Это всего лишь на год». Он слышал свой голос, произносящий эти слова. «Ты больше думаешь о своей проклятой карьере, чем обо мне!» Ее нрав был под стать ее волосам.
На этой мрачной ноте он и уехал. Его письма уходили в пустоту — она не отвечала. Ее «не было дома», когда он звонил. И он понял, что она тоже может рассердиться — и обидеться. Но что же произошло в действительности?
Она снова сказала:
— Я не знаю, как к нему относиться.
— Чем я могу помочь тебе? — Это было все, что он мог сказать, но слова казались неуместными.
Она отстранилась.
— Мы наняли адвоката Энтони Бонделли. Он хочет поговорить с тобой. Я… я сказала ему о твоем отчете об… отце, о том разе, когда он поднял ложную пожарную тревогу.
Ее лицо сморщилось.
— Ох, Энди, почему ты уехал? Ты был нужен мне. Ты был нужен нам.
— Рут… Твой отец не принял бы от меня никакой помощи.
— Я знаю. Он ненавидел тебя… из-за того… из-за того, что ты сказал. Но он все-таки нуждался в тебе.
— Никто не слушал меня, Рут. Он был чересчур важным человеком, чтобы…
— Бонделли считает, что ты можешь помочь с иском о признании отца невменяемым. Он попросил, чтобы я встретилась с тобой, чтобы… — она пожала плечами, вытащила из кармана носовой платок, вытерла глаза.
«Вот как, — подумал Турлоу. — Она подлизывается ко мне, чтобы получить от меня помощь. Она покупает мою помощь!»
Он отвернулся, чтобы скрыть внезапную ярость и боль. На миг глаза не смогли сфокусироваться, и он начал замечать (казалось, довольно медленно) какое-то еле видное броуновское движение на краю рощицы. Это было как рой мошкары, но в то же время и не похоже на мошкару. Очки! Где очки? В машине!
Мошки исчезли в вышине. Их отступление совпало со странным ощущением, будто с его чувств сняли какой-то груз, точно звук или что-то очень похожее на звук действовало ему на нервы, но теперь прекратилось.
— Ты поможешь? — спросила Рут.
«Было ли это что-то подобное штуке, которую я видел у окна Мэрфи? — спросил себя Турлоу. — Что это?»
Рут подошла на шаг ближе, взглянула на его профиль.
— Бонделли подумал — из-за нас — что ты можешь… заколебаться.
Эта чертова мольба в ее голосе! Его разум повторил вопрос. Он сказал.
— Да, я помогу всем, чем только смогу.
— Этот человек… в тюрьме… он просто оболочка, — сказала Рут. Голос был тихим, ровным, почти без выражения. Он взглянул на нее сверху, наблюдая, как ее черты заостряются все больше, пока она говорит.
— Это не мой отец. Он только выглядит, как мой отец. Мой отец мертв. Он мертв… уже очень давно. Мы не осознавали этого… вот и все.
Боже! Какой жалкой она выглядела!
— Я сделаю все, что смогу, — сказал он. — Но…
— Я знаю, что надежды немного, — сказала она. — Я знаю, что они чувствуют — люди. Ведь этот человек убил мою мать.
— Люди чувствуют, что он не в своем уме, — сказал Турлоу, неосознанно впадая в педантичный тон. — Они знают это по тому, как он говорит, по тому, что он сделал. Безумие, к несчастью, передающееся заболевание. Он вызвал ответное безумие. Он раздражитель, который общество хочет убрать. Он задает людям вопросы о них самих, на которые они не могут ответить.
— Не стоит говорить о нем, — сказала Рут. — Не здесь, — она оглядела лесок. — Но я должна поговорить о нем или просто сойду с ума.
— Это вполне естественно, — сказал он, его голос звучал заботливо-успокаивающе. — Беспорядок, который он создал, общественный беспорядок — это…
«Проклятье! Слова иногда звучат так глупо!»
— Я знаю, — сказала она. — Я тоже могу применить клинический подход. Если мой… если этот человек в тюрьме будет признан невменяемым и отправлен в больницу для душевнобольных, людям придется задать себе очень неприятные вопросы.
— Может ли человек выглядеть нормальным, когда на самом Деле он безумен? — сказал Турлоу. — Может ли человек быть душевнобольным, когда он думает, что здоров? Могу ли я быть достаточно безумным, чтобы сделать то же, что сделал этот человек?
— Я сейчас заплачу, — сказала Рут. Подняла глаза на Турлоу, отвернулась. — У дочери был свой заряд… горя. Я… — она глубоко вздохнула. — Я могу ненавидеть его за то, как умерла моя мать. Но я психиатрическая медсестра и знаю все, что в таких случаях твердят профессионалы. Ничто из этого дочери не помогает. Странно — как будто во мне уживается больше, чем одна личность.
Она снова подняла глаза на Турлоу. Лицо ее было таким открытым и беззащитным.
— И я могу побежать к мужчине, которого люблю, и попросить его забрать меня отсюда, потому что я боюсь… смертельно боюсь.
Мужчине, которого люблю! Ее слова обожгли сознание.
Турлоу покачал головой.
— Но… как же…
— Нев?
Как горько прозвучало это имя в ее устах.
— Я уже три месяца с ним не живу. Я жила у Сары Френч. Нев… Нев был ужасной ошибкой. Этот цепкий коротышка!
Турлоу почувствовал, что горло сжалось от подавленных чувств. Он закашлялся, взглянул на темнеющее небо, сказал:
— Через несколько минут стемнеет.
Какими глупо бессмысленными показались его слова!
Она положила ладонь ему на руку.
— Энди, ох, Энди, что же я наделала с нами?
Она очень нежно скользнула в его объятия. Он погладил ее по волосам.
— Мы все еще здесь, — сказал он. — Мы все еще мы.
Рут взглянула на него.
— Проблема с тем человеком в тюрьме в том, что у него вполне разумный тип мании.
По ее щекам катились слезы, но голос оставался ровным.
— Он считает, что мама изменяла ему. Многие мужчины беспокоятся об этом. Я могу вообразить… даже… что Нев мог беспокоиться об этом.
Внезапный порыв ветра стряхнул дождевые капли с листьев, разбрызгивая их.
Рут высвободилась из его рук.
— Давай прогуляемся до вершины.
— В темноте?
— Мы знаем дорогу. Кроме того, теперь клуб верховой езды установил там фонари. Ты видишь их из госпиталя каждую ночь на той стороне долины. Они автоматические.
— Очень возможно, пойдет дождь.
— Тогда я смогу плакать, сколько угодно. Мои щеки все равно будут влажными.
— Рут, милая… я…
— Просто отведи меня на прогулку, как… как мы гуляли раньше.
Он еще колебался. В рощице было что-то пугающее. Какое-то давление, тот почти звук. Турлоу шагнул к машине, потянулся и нашел очки. Он надел их, взглянул вокруг — ничего. Ни мошек, ни следа чего-либо странного — кроме давления.
— Тебе не понадобятся очки, — сказала Рут. Она взяла его под руку.
Турлоу обнаружил, что не может говорить из-за внезапного спазма, сжавшего горло. Он попытался проанализировать страх. Это не было что-то личное. Он решил, что боится за Рут.
— Пойдем, — сказала она.
Он позволил ей повести себя по траве к узенькой тропинке. Темнота упала на них четкой границей, как только они вынырнули из эвкалиптовой рощи на первый подъем между соснами и конскими каштанами, обрамлявшими тренировочную дорожку клуба верховой езды. Ночные фонари, на большом расстоянии друг от друга прикрепленные к деревьям, влажно мерцая, показались в сырой листве. Несмотря на то, что днем был дождь, утоптанная дорога под ногами казалась твердой.
— Сегодня вечером эта дорожка будет только нашей, — сказала Рут. — Никто не выйдет на улицу из-за дождя, — она сжала его руку.
«Но она не только наша», — подумал Турлоу. Он ощущал, что здесь присутствует кто-то еще. Парящее в воздухе нечто. Настороженное, опасное. Турлоу взглянул на Рут. Макушка ее доходила ему как раз до плеча. Рыжие волосы влажно поблескивали в тусклом свете фонарей. Тишина вокруг них казалось влажной, и странное чувство давления все не проходило. Утоптанная земля скрадывала звук шагов, они были почти не слышны.
«Сумасшедшее чувство, — подумал он. — Если бы какой-нибудь пациент описал мне подобное, я немедленно начал бы обследовать его, чтобы выяснить, откуда растут корни этого бреда».
— Я забиралась сюда, когда была еще девчонкой, — сказала Рут. — Это было до того, как здесь провели освещение для ночных вечеринок. Я так злилась, когда они проводили сюда свет.
— Ты приходила сюда в темноте? — спросил он.
— Да. Я ведь никогда не рассказывала тебе об этом, правда?
— Никогда.
— Воздух кажется таким чистым после дождя, — она сделала глубокий вдох.
— А твои родители не возражали? Сколько тебе было?
— Одиннадцать, кажется. Родители не знали. Они всегда были так заняты своими вечеринками и прочим.
На маленькой опушке от дороги отделилась темная тропинка, ведущая налево через проход в скале. Они прошли сквозь отверстие, спустились по короткому лестничному пролету на залитую гудроном вершину цистерны с водой. Под ними в ночи влажными жемчужинами были разбросаны огни города, бросающие оранжевые отблески на нависшие облака.
Теперь Турлоу ощущал, что странное давление усилилось. Он взглянул вверх, вокруг — ничего. Он опустил взгляд на бледное лицо Рут.
— Когда мы забирались сюда, ты спрашивал: «Можно тебя поцеловать?» — сказала она. — А я обычно говорила: «Я надеялась, что ты об этом попросишь».
Рут повернулась, прижалась к нему, запрокинув лицо. Его страхи, непонятное давление — все было забыто, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. На миг показалось, что время двинулось вспять, что Денвер, Нев — ничего этого не было в их жизни. Но пылкость поцелуя, то, как требовательно ее тело прижималось к нему, — это наполняло его возрастающим изумлением. Он отстранился.
— Рут, я…
Она прижала пальчик к его губам.
— Не надо ничего говорить.
Затем:
— Энди, тебе когда-нибудь хотелось отправиться со мной в мотель?
— Дьявол! Тысячу раз, но…
— Ты никогда по-настоящему не добивался меня.
Он почувствовал, что Рут смеется над ним, и в его голосе зазвучали сердитые нотки:
— Я был влюблен в тебя!
— Я знаю, — прошептала она.
— Я не хотел просто переспать с тобой. Я хотел… ну, черт побери, я хотел жениться на тебе, чтобы у нас были дети, и так далее.
— Какой идиоткой я была, — прошептала она.
— Милая, что ты собираешься делать? Ты собираешься получить…
Он замялся.
— Развод? — спросила она. — Разумеется, только потом.
— После… суда?
— Да.
— Это проблема всех маленьких городков, — сказал он. — Каждый знает все о делах всех остальных, даже когда это совсем не его дело.
— Это очень запутанное предложение — для психолога, — сказала Рут.
Она прильнула к нему, и они так и стояли, не говоря ни слова. Турлоу думал о непонятном давлении и постоянно проверял ощущения, как будто они были больным зубом. Да, давление еще чувствовалось. Когда доктор ослабил защиту, его охватило сильное беспокойство.
— Я продолжаю думать о матери, — сказала Рут.
— Да?
— Она тоже любила отца.
У него похолодело в желудке. Он начал что-то говорить, но замолчал, когда заметил движение на фоне оранжевого зарева облаков, прямо перед ним. Какой-то предмет вынырнул из облаков и завис в воздухе примерно в ста ярдах в стороне и немного выше цистерны, на которой стояли люди. Турлоу мог даже определить форму предмета, вырисовывавшегося на фоне зарева, — четыре мерцающие трубчатые ножки под флюоресцирующим зеленым куполом. Радужный световой круг вращался вокруг основания каждой ножки.
— Энди! Ты делаешь мне больно!
Он осознал, что в спазме шока сомкнул вокруг нее руки, и медленно ослабил хватку.
— Повернись, — прошептал он. — Скажи мне, что ты видишь там, на фоне облаков.
Она удивленно нахмурилась, повернулась лицом к городу.
— Где?
— Чуть выше нас — прямо впереди, рядом с облаками.
— Я ничего не вижу.
Предмет начал подбираться ближе. Турлоу мог различить за зеленым куполом фигуры. Они двигались в тусклом фосфоресцентном свете. Радужный блеск под трубчатыми ножками начал меркнуть.
— На что ты смотришь? — спросила Рут. — Что это?
Турлоу чувствовал, как она дрожит под его рукой, лежащей у нее на плече.
— Вот здесь, — сказал он, указывая. — Посмотри, оно здесь.
Рут повернулась.
— Я не вижу ничего — только облака.
Он сорвал и протянул ей очки.
— Вот. Посмотри сквозь это.
Даже без очков Турлоу видел очертания предмета. Оно спускалось по краю холма — ближе… ближе…
Рут надела очки, посмотрела в направлении, куда он указывал.
— Я… это какое-то темное пятно, — сказал она. — Похоже на… на дым или облако… или на мошек. Это рой мошкары?
У Турлоу пересохло во рту. Горло перехватывало. Он забрал очки, взглянул на парящий предмет. Фигуры внутри купола были Довольно отчетливо видны. Он насчитал пять таких фигур, с огромными глазами, прикованными к нему.
— Энди! Что ты видишь?
— Ты подумаешь, что я свихнулся.
— Что там?
Он глубоко вздохнул, потом описал предмет.
— И в нем пять человек?
— Возможно, они и люди, но очень маленькие. Они не больше трех футов ростом.
— Энди, зачем ты меня пугаешь?
— Я сам себя пугаю.
Рут снова прижалась к нему.
— Ты уверен, что видишь этот… этот… Я не могу увидеть никакой предмет.
— Я вижу их так же явно, как и тебя. Если это и галлюцинация, то очень подробная галлюцинация.