— Я вижу их так же явно, как и тебя. Если это и галлюцинация, то очень подробная галлюцинация.
Радужное сияние под трубчатыми ножками стало тускло-голубым. Предмет опускался ниже, завис в воздухе примерно вровень с их головами в пятнадцати ярдах от них.
— Возможно, это новый вид вертолета, — сказала Рут. — Или… Энди, я до сих пор не вижу его.
— Опиши, что видишь вон там, — он указал.
— Небольшую туманность. Похоже, опять собирается дождь.
— Они возятся с каким-то квадратным механизмом, — сказал он. — На нем что-то похожее на коротенькие антенны. Антенны сверкают. Они направляют их на нас.
— Энди, я боюсь.
Она дрожала в его объятьях.
— Думаю… думаю, нам лучше убраться отсюда, — сказал Турлоу.
Он хотел уйти, но обнаружил, что не может пошевелиться.
— Я… не могу… двигаться, — прошептала Рут.
Доктор слышал, как стучат ее зубы, но его собственное тело казалось окаменевшим, точно цемент.
— Энди, я не могу двигаться! — В ее голосе зазвучали истерические нотки. — Эта штука все еще здесь?
— Они направляют на нас какой-то прибор, — хрипло прошептал он. Его голос, казалось, доносился издалека, как будто слова произносил кто-то другой. — Это они делают с нами что-то. Ты уверена, что ничего не видишь?
— Ничего! Маленькое туманное облако, и все.
Турлоу внезапно почувствовал, что едва сдерживается. Кто угодно мог видеть предмет, зависший перед ними! Его ошпарила волна гнева на Рут. Почему она не признается, что тоже видит его? Вот здесь! Он ненавидел ее за упрямство.
Доктор вдруг удивился иррациональной внезапности этого чувства и начал сомневаться в собственной реакции.
«Как я могу испытывать ненависть к Рут? Я ведь люблю ее!»
Неожиданно, как будто эта мысль освободила его, Турлоу обнаружил, что может пошевелить ногами. Он начал пятиться, таща Рут за собой. Ее тело было тяжелым, неподвижным грузом; ноги скребли по гравию на поверхности цистерны.
Движение Турлоу вызвало всплеск активности у созданий под зеленым куполом. Они забегали и закопошились над своим квадратным механизмом. Грудь Турлоу болезненно сжалась, точно схваченная огромной когтистой лапой. Каждый вдох давался с мучительным трудом. И все-таки он продолжал пятиться, таща Рут. Она мешком повисла на его руках.
Нога неожиданно споткнулась о ступеньку, и он чуть не упал. Медленно-медленно Турлоу начал спиной вперед подниматься по ступенькам. Рут висела мертвым грузом.
— Энди, — выдавила она. — Не могу… дышать…
— Держись… держись… — просипел он.
Люди находились на вершине лестницы, затем отступили назад через брешь в каменной стене. Двигаться стало немного легче, хотя он все еще видел куполообразный предмет, парящий за цистерной для воды. Сияющие антенны оставались нацеленными на него.
Рут начала передвигать ногами. Она повернулась, и они вместе поковыляли к дорожке. С каждым шагом идти становилось легче. Турлоу слышал, как Рут глубоко вздохнула. Внезапно, как будто стряхнув незримый груз, они обрели полный контроль над мышцами.
Турлоу и Рут обернулись.
— Оно исчезло, — сказал доктор.
Она отреагировала с ошеломившей его яростью.
— Что это ты затеял, Энди Турлоу? Пугать меня до полусмерти!
— Я видел то, что сказал, — отрезал он. — Возможно, ты и не увидела это, но, несомненно, почувствовала.
— Истерический паралич, — сказала Рут.
— Он охватил нас обоих и отпустил в один и тот же миг, — сказал он.
— Почему бы нет?
— Рут, я видел именно то, что описал тебе.
— Летающие тарелки! — фыркнула она.
— Нет… ну ладно, может быть. Но она была там! — теперь рассердился и он, защищаясь. Рациональная его часть понимала, насколько абсурдными были несколько последних минут. Могло ли это быть галлюцинацией? Нет!
Он покачал головой.
— Милая, я видел…
— Я тебе не милая!
Он схватил ее за плечи, затряс.
— Рут! Две минуты назад ты говорила, что любишь меня. Ты что, сможешь все это вот так перечеркнуть?
— Я…
— Кто-то хочет, чтобы ты ненавидела меня?
— Что?
Она взглянула на него, ее лицо смутно вырисовывалось в свете фонарей.
— Там… — он кивнул на цистерну, — я чувствовал, что сержусь на тебя… ненавижу тебя. Я сказал себе, что не могу тебя ненавидеть. Я люблю тебя. Вот тогда я и почувствовал, что могу идти. Но когда я почувствовал… ненависть, тот момент, когда я ощутил это… это было точно тогда, когда они нацелили на нас свой механизм.
— Какой механизм?
— Что-то вроде коробки с сияющими усиками антенн.
— Ты хочешь сказать, что эти дурацкие… кем бы они ни были… могли заставить тебя испытывать ненависть… или…
— Я почувствовал именно это.
— Самая бредовая вещь, которую я слышала в жизни! — она отшатнулась.
— Я знаю, что это бред, но я почувствовал именно это, — он дотронулся до ее руки. — Пойдем назад, к машине.
Рут отдернула руку.
— Я не собираюсь никуда идти с тобой до тех пор, пока не объяснишь, что происходит.
— Я не способен.
— Как ты мог видеть это, когда я ничего не видела?
— Может, та авария… с моими глазами. Поляризационные очки.
— Ты уверен, что та авария в радиационной лаборатории не повредила еще что-нибудь, кроме твоих глаз?
Турлоу подавил волну ярости. Было так легко рассердиться. С некоторым трудом он заставил голос звучать ровно.
— Меня неделю держали на искусственной почке и сделали все мыслимые и немыслимые анализы. Взрыв изменил систему ионного обмена в колбочках моей сетчатки. Вот и все. И это не навсегда. Но я думаю, что бы там ни случилось с глазами, это причина того, что я вижу такие вещи. Я не должен их видеть, но могу.
Турлоу снова подошел к Рут, поймал ее руку и почти волоком потащил ее по тропинке. Она зашагала рядом.
— Но кто это мог быть? — спросила она.
— Не знаю, но они вполне реальны. Поверь мне, Рут. Поверь хотя бы в этом. Они реальны.
Он понимал, что умоляет ее, и рассердился на себя, но Рут придвинулась ближе, просунула руку под его.
— Все хорошо, дорогой, я верю тебе. Ты видел то, что видел. Что собираешься делать?
Они сошли с тропинки и вышли в эвкалиптовую рощицу. В темноте машина казалась черным пятном. У машины Турлоу остановил Рут.
— Насколько тяжело поверить в то, что я говорю? — спросил он.
Помолчав немного, она ответила:
— Это трудно.
— Хорошо, — сказал он. — Поцелуй меня.
— Что?
— Поцелуй меня. Посмотрим, действительно ли ты ненавидишь меня.
— Энди, ты…
— Ты боишься целовать меня?
— Разумеется, нет.
— Отлично.
Он притянул ее; их губы встретились. В какой-то миг Турлоу ощутил сопротивление, но потом ее руки обвили его шею, и она растворилась в его объятиях.
Через некоторое время он отодвинулся.
— Если это ненависть, я хочу, чтобы ты ненавидела меня всю жизнь.
— Я тоже.
Она снова прижалась к нему.
Турлоу чувствовал, как гулко бухает сердце. Он резким движением отодвинулся, точно защищаясь.
— Иногда я просто ненавижу твою викторианскую добропорядочность, — сказала она. — Но, возможно, будь ты другим, я не любила бы тебя так сильно.
Доктор заправил выбившуюся прядь рыжих волос ей за ухо. Лицо Рут призрачно сияло в свете фонарей.
— Думаю, мне лучше отвести тебя домой… к Саре.
— Я не хочу, чтобы ты отводил меня домой.
— А я не хочу вести тебя домой.
— Но мне лучше уйти?
— Да, так будет лучше.
Рут уперлась руками ему в грудь, отодвинулась.
Они сели в машину, ощущая неожиданно овладевшее ими смущение. Турлоу завел двигатель и сосредоточенно дал задний ход, выводя машину к развороту. Свет фар выхватывал линии на жесткой коричневой коре деревьев. Внезапно фары погасли. Двигатель захлебнулся и заглох. Стало трудно дышать, точно на грудь лег тяжелый груз.
— Энди! — воскликнула Рут. — Что происходит?
Турлоу заставил себя обернуться налево, удивляясь, откуда знает, в какую сторону надо смотреть. Почти у самой земли, у края рощицы сияли четыре радужных кольца, и виднелся тот самый зеленый купол на четырех трубчатых ножках. Тарелка зависла там, бесшумно, угрожающе.
— Они опять здесь, — прошептал он. — Там, — он указал рукой.
— Энди… Энди… Мне страшно.
Она испуганно прижалась к нему.
Что бы ни произошло, ты не ненавидишь меня, — сказал он. — Ты любишь меня. Помни это. Ты меня любишь. Помни об этом.
— Я люблю тебя.
Голос был совсем слабым.
Турлоу вдруг начало овладевать чувство слепой ярости. Сначала у него не было никакого объекта, просто ярость. Затем доктор почувствовал, что ярость пытается излиться на Рут.
— Я… я хочу… ненавидеть тебя, — прошептала она.
— Ты любишь меня, — сказал он. — Не забывай это.
— Ты любишь меня, — сказал он. — Не забывай это.
— Я люблю тебя. О, Энди, я люблю тебя! Я не хочу тебя ненавидеть… Я люблю тебя.
Турлоу поднял кулак, погрозив зеленому куполу.
— Ненавидь их, — прохрипел он. — Ненавидь ублюдков, которые пытаются манипулировать нами.
Турлоу чувствовал, как ее колотит.
— Я… ненавижу… их, — выдавила Рут.
— Теперь ты веришь мне?
— Да! Да, я тебе верю!
— Может ли у машины быть истерический паралич?
— Нет. О, Энди, я не могу просто так начать тебя ненавидеть. Я не могу.
Рут так сильно сжала руку Турлоу, что ему стало больно.
— Кто они? Боже мой! Что это такое?
— Думаю, что это не люди, — сказал Турлоу.
— Что нам делать?
— Что-нибудь, что сможем.
Радужные кольца под куполом стали голубыми, затем фиолетовыми и, наконец, красными. Тарелка начала подниматься вверх и исчезла во мраке. Вместе с ней ушло и чувство подавленности.
— Она улетела, правда? — прошептала Рут.
— Она улетела.
— Фары включились, — сказала она.
Турлоу взглянул на потоки света, льющиеся из фар в рощицу. Потом вспомнил форму тарелки — точно гигантский паук, готовый броситься на них. Он поежился. Что за создания были в той ужасной машине?
Точно гигантский паук.
В мозгу всплыло воспоминание из детства: во дворце Оберона стены из паучьих ног. Были ли это эльфы, маленький народец?
«Где зародились эти мифы?» — подумал доктор, роясь в памяти, пока наконец не вспомнил стихотворение из тех давних дней:
— Не лучше ли уйти? — спросила Рут.
Турлоу завел двигатель; руки двигались автоматически.
— Они остановили мотор и выключили фары, — сказала Рут. — Зачем им понадобилось делать это?
«Они! — подумал он. — Она больше не сомневается».
Доктор вывел машину из рощицы и повел к Морено-Драйв.
— Что будем делать? — сказала Рут.
— А что мы можем сделать?
— Если мы начнем рассказывать об этом, люди решат, что мы свихнулись. Кроме того… мы вдвоем… там…
«Нас ловко сделали», — подумал он, представляя, что сказал бы Вейли, перескажи Турлоу ему происшествия сегодняшней ночи. «Говорите, вы были с чужой женой? А не могло ли чувство вины вызвать наведенный бред?» И если он попытался бы возразить или развить свои мысли, то услышал бы: «Эльфы, говорите? Мой милый Турлоу, а хорошо ли вы себя чувствуете?»
Рут прислонилась к нему.
— Энди, если они могли заставить нас ненавидеть, не могли ли они заставить нас любить?
Он направил машину к обочине, заглушил мотор, поставил машину на ручной тормоз, погасил фары.
— Сейчас их здесь нег.
— Откуда мы знаем?
Турлоу оглядел ночное небо — чернота, под тяжелыми облаками не видно ни звезды… ни сияния зловещей тарелки… Но за деревьями, окаймляющими дорогу, — что там?
«Могут ли они заставить нас любить? Черт дернул ее задать этот вопрос! Нет! Я не могу так думать про нее! Я должен любить ее… я… должен».
— Энди, что ты делаешь?
— Думаю.
— Энди, мне даже сейчас все это кажется слишком нереальным. А вдруг есть другое объяснение? Я имею в виду остановку мотора… Моторы глохнут, фары гаснут — сами по себе. Ведь правда?
— Чего ты от меня хочешь? — спросил он. — Чтобы я сказал: «Да, я чокнутый, я сумасшедший, я…»
Она закрыла его рот ладонью.
— Все, чего я хочу, это чтобы ты занялся со мной любовью и никогда не прекращал этого.
Доктор попытался обнять Рут, но она оттолкнула его.
— Нет. Когда это случится, я хочу быть уверена, что это мы сами занимаемся любовью, а не кто-то заставляет нас.
«Черт бы побрал ее практичность! — подумал он. — Нет! Я люблю ее… но я ли ее люблю? Сам ли я чувствую это?»
— Энди! Ты не мог бы сделать кое-что для меня?
— Что?
— В доме на Манчестер-Авеню — где мы с Невом жили — остались кое-какие вещи, которые я хотела забрать, но боялась идти одна. Отвезешь меня?
— Сейчас?
— Еще не поздно. Нев может быть на заводе. Отец ведь сделал его помощником менеджера. Никто не говорил тебе, что он из-за этого на мне женился? Чтобы заполучить фирму.
Турлоу положил ладонь на ее руку.
— Ты хочешь, чтобы он знал… о нас?
— О чем тут знать?
Он убрал руку и снова взялся за руль.
— Хорошо, дорогая. Как скажешь.
Турлоу завел мотор, выехал на дорогу. Ехали в молчании. Шины шуршали по мокрому асфальту, мимо проносились другие машины с ярко горящими фарами. Турлоу подрегулировал поляризующие очки. Это было нелегко: очки должны обеспечивать хорошую видимость и в то же время защищать глаза от боли, от внезапной вспышки света.
Через некоторое время Рут сказала:
— Я не хочу ссор и неприятностей. Подожди меня в машине. Если понадобится помощь, я позову.
— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я зашел внутрь вместе с тобой?
— Он ничего мне не сделает, если будет знать, что ты здесь.
Он пожал плечами. Возможно, что она была права.
Разумеется, она должна была изучить характер Нева Хадсона. Но Турлоу все еще испытывал ноющее чувство отложенного решения. Он подозревал, что события нескольких последних дней, даже угрожающее столкновение этого вечера имели какой-то странный смысл.
— Зачем я вышла за него замуж? — спросила Рут. — Я до сих пор задаю себе этот вопрос. Бог знает. Я — нет… Казалось, просто подошел момент, когда… — она пожала плечами. — После сегодняшнего вечера я раздумываю, знает ли кто-нибудь из нас, зачем мы делаем то, что делаем, — она взглянула на Турлоу. — Почему так получается, милый?
Турлоу вздохнул. Вопрос бил прямо в точку. Не «кто эти существа?», а — «чего они хотят? Почему лезут в нашу жизнь?»
8
Фраффин пристально смотрел на изображение над рабочим столом. Это был Лутт, Капитан Корабля, широколицый чем с кожей стального цвета, жесткий и резкий в решениях, которому, однако, недоставало проницательности. В нем сочетались все лучшие качества управляющего технической стороной работ, но эти самые качества мешали его теперешнему назначению. Он явно приравнивал хитрость к осторожности.
Миг молчания оповестил Лутта о том, что Режиссер недоволен. Фраффин почувствовал, что кресло сжимает его, взглянул на серебряную сесть пантовива на противоположной стороне каюты. Да, Лутт был в точности как аппарат. Его нужно было правильно приводить в действие.
Фраффин провел пальцем по челюсти, сказал:
— Я не приказывал беречь невосприимчивого. Тебе было велено доставить женщину, и немедленно!
— Если я совершил промах, я покрыл себя несмываемым позором, — сказал Лутт. — Но я действовал на основании последних указаний относительно невосприимчивого. То, как вы отдали эту женщину другому, то, как вы…
— Он был забавным развлечением, не больше, — сказал Фраффин. — Келексель попросил исследовать туземца и упомянул по имени конкретно эту женщину. Она должна быть доставлена немедленно, целая и невредимая. Условие не распространяется на любого другого туземца, который попытается помешать вам в выполнении приказа. Я понятно говорю?
— Режиссер говорит понятно, — сказал Лутт. В его голосе слышался страх. Лутт отлично знал возможные последствия неудовольствия Фраффина: увольнение с должности, дающей доступ к нескончаемым удовольствиям и развлечениям, окончание жизни, которая не могла надоесть. Капитан жил в чемском рае, из которого с легкостью мог переместиться на какую-нибудь третьеразрядную должность, и ничто его не спасет, ибо они с Фраффином делили одну вину, за которую последует неотвратимое ужасное наказание, если их разоблачат.
— Незамедлительно, — сказал Фраффин.
— Она будет здесь прежде, чем пройдет половина этой вахты, — сказал Лутт. — Я удаляюсь, чтобы исполнить ваш приказ.
Изображение, померкнув, исчезло.
Фраффин откинулся назад. Все шло довольно неплохо, несмотря на задержку. Представить только, Лутт пытался разделить влюбленных, манипулируя их эмоциями! Этот болван должен знать, как опасно проделывать подобное с невосприимчивым. Ладно, женщина скоро будет здесь, и Келексель сможет исследовать ее, как захочет. Все средства и инструменты для подчинения воли туземцев будут к его услугам, разумеется — как знак любезности. Пусть никто не усомнится в радушии Режиссера Фраффина.
Фраффин усмехнулся.
«Пусть глупый Расследователь насладится туземкой. Пусть оплодотворит ее. Его плоть поймет это, когда все будет сделано. Совершённое размножение приблизит время, когда ему понадобится омоложение, и куда он сунется? Пойдет назад к Главенству и скажет: „Омолодите меня, я породил нелицензированное дитя“? Его род не позволит этого, так же, как не позволит Главенство со своими закостенелыми принципами.