Да, медведь Лаврентий, тот совсем иначе жил. Скуповат был.
Все, что есть у меня, — говорил он, — это мое. Сегодня мне не надо, а завтра, смотришь, и пригодится. Не одним днем живем.
И в другом рознились медведи. Медведь Спиридон, тот ух какой уважительный был. Позовет кто помочь, никогда не откажет. И работает всегда на совесть. А медведь Лаврентий — тот нет, тот зря силу свою не расходовал.
Я лучше, — говорит, — в берлоге полежу или в речке покупаюсь. Моя сила мне самому сгодиться может.
Да, легко жил медведь Лаврентий, ничем не отягощал себя. Медведь Спиридон даже позавидовал ему однажды. Пришел и попросил:
Научи меня жить по-твоему. Я сметливый, быстро все схватываю. Устал я, знаешь, немного от доброты своей.
Похлопал его медведь Лаврентий по плечу:
То-то, понял наконец, что ты не солнышко в небе, всех добротой своей не обогреешь. Да и солнце, оно тоже не для каждого одинаково. Сидишь под ним — солнечно тебе, зашел в тень — тенисто. Понял, значит? Добро, оставайся у меня. Поживешь со мной, научишься, как жить надо, чтобы тебе всегда хорошо было. А сейчас на охоту идем.
Сходили они на деревню, принесли по барану. Одного съели, а одного на завтрашний день оставили.
Завтра уж нам не ходить, понял? — сказал медведь Лаврентий. — С запасцем, брат, жить надо.
Неопытен я был, — присел медведь Спиридон на завалинку к Лаврентию поближе. — Неучен был, не понимал. Теперь вижу: лучше так, как ты живешь. Точно, приберегать надо, о завтрашнем дне думать.
Мимо Волк по тропинке шел, печальный-препечальный, серый-пресерый. Голова опущена, хвост по траве волочется. Окликнул его медведь Лаврентий:
Ты что идешь не идешь — голову повесил?
На деревню ходил, не добыл ничего. Чем детей сейчас кормить буду, ума не приложу. А у меня их пятеро.
Посочувствовал ему медведь Лаврентий:
Да, плохо это, когда есть нечего.
Чего уж хуже, — сказал Волк и посмотрел на медведя Спиридона полными слез глазами.
Жалко медведю Спиридону стало его. Никогда он не видел, как волки плачут. Расчувствовался, говорит:
Давай, Лаврентий, выручим его. Он, Волк-то, в нужде, ему помочь надо. У нас есть, у него нет, давай поделимся.
Покряхтел медведь Лаврентий. Не хотелось ему припрятанного барана отдавать Волку, но ведь не скажешь теперь, что у тебя нет его, когда сосед выдал. Вынес из берлоги, отдал Волку:
Бери, корми ребят своих.
И загорелись у Волка глаза радостью. Приободрился он.
Вот спасибо, выручили! Дети, пятеро их у меня, их же ведь кормить чем-то надо.
Весь день ходил потом медведь Лаврентий по берлоге и все говорил:
Ты помнишь, Спиридон, какие глаза у Волка были? Никогда я таких глаз не видел.
И ночью все поталкивал его в бок, будил:
Спишь, Спиридон? А я никак уснуть не могу. Все о Волке думаю. Какие глаза у него были! Вот так и стоят они передо мной со слезами непролившимися.
Спи ты, — отмахивался медведь Спиридон, — завтра на деревню чуть свет идти, отдохнуть надо.
Затихал медведь Лаврентий, а немного погодя опять начинал возиться и толкать медведя Спиридона под бок:
Вот обрадовался серый, а! И не думал, что мы можем помочь ему, а мы взяли и помогли. Пусть порадуется, счастливым побудет.
Утром сходили они на село, добыли кое-что на завтрак себе. Лишнего не брали, Лаврентий не велел:
А то опять отдадим кому-нибудь, и душа болеть будет, а так нет у нас и давать не надо, а значит, и не болеть нам с тобой.
Ну что ж, не болеть так не болеть, будем здоровыми ходить и спокойными, — согласился медведь Спиридон, получив еще один урок от медведя Лаврентия.
Позавтракали они. Берлогу убрали.
А теперь ложись в тень и отдыхай, — сказал медведь Лаврентий. — Я всегда так делаю после завтрака, чтобы жирок завязался. Когда есть жирок в тебе, не такой долгой зима кажется, и никакие холода тебе не страшны.
Прилег медведь Спиридон с ним рядом. Лежит, смотрит: барсук Филька из домика своего вышел. Худой, облезлый, уши висят. Еле идет. Сделает шаг, постоит, отдышится и еще шаг делает.
Куда это ты, Филька, собрался? — окликнул его медведь Спиридон.
К речке схожу, — отвечает барсук, — может, хоть лягушку поймаю. Болею вот, совсем ослаб.
Куда ж ты пойдешь такой? Тебя самого лягушки изловят и утопят в речке.
А что же мне делать? Есть-то ведь надо что-то. Я уж и так три дня не ел ничего, только в потолок глядел.
И положил медведь Спиридон лапу на плечо другу:
Давай, Лаврентий, поможем болящему, из беды его вызволим. Больной ведь.
Чем же мы поможем ему? У нас у самих ничего нет. Лишнего же не брали.
Лишнего нет, зато сила есть, давай поможем. Мы с тобой здоровые и лежим, а он больной и идет.
Не хотелось медведю Лаврентию подниматься с лужайки, но и отказать стыдно было, поднялся. Спустились они с медведем Спиридоном к речке, наловили раков. Полдня по брюхо в воде лазали. Наловили все-таки. Принесли барсуку:
Ешь, Филька, да поправляйся.
А тот и не верит даже. Думал — шутят медведи, когда сказали, что раков из речки принесут, какая им корысть ловить их для него. А они и впрямь принесли целое лукошко. И постель ему перестелили, чтобы легче Фильке выздоравливалось. Прослезился Филька.
Эх, — говорит, — ведь я сегодня погибать шел. Спасли вы меня, спасибо. Жив буду — не забуду.
И в эту ночь опять долго не мог уснуть медведь Лаврентий, все ворочался, толкал медведя Спиридона под бок:
Ты помнишь, Спиридон, как плакал Филька? Помнишь, какие у него слезы по щекам текли? Круглые, с горошину. Я таких ядреных слез и не видел никогда.
Спи ты, — отмахивался от него медведь Спиридон и прикрывался подушкой. — Завтра же опять рыбачить идти.
Так и повелось у них: сперва медведь Спиридон уговаривал медведя Лаврентия поделиться едой с кем-нибудь, а уж потом и сам медведь Лаврентий чуть что — предлагал, бывало:
Поделимся, Спиридон? Мы с тобой еще добудем.
И помогать приохотился. Совсем мало лежать стал. Поговаривал:
Хоть мы с тобой, Спиридон, и не солнышко, хоть мы и не согреем всех добротой своей, но кое-кого согреть все- таки можем.
И однажды сказал медведю Спиридону:
Иди, Спиридон, домой. Пока я собирался учить тебя своей жизни, твоей выучился. И иной мне теперь не надо.
ЗАЯЧЬЯ НЕДЕЛЯ
Встретил Волк Зайца в понедельник и сказал ему на добротно отстоявшемся волчьем языке:
— Я тебя съем.
— Это невозможно, — говорит Заяц. — Нельзя меня сегодня есть. Именины у бабушки. Не приду — обидится. Скажет: один у меня внук, и тот не пришел поздравить меня. Вот уж поздравлю...
— Ладно, — сказал Волк, — я тебя завтра съем.
Встретил Волк Зайца во вторник, спрашивает:
— Сходил к бабушке?
— Сходил, — отвечает Заяц.
— Ну тогда я тебя съем.
— Это невозможно, — говорит Заяц. — Нельзя меня и сегодня есть. Договорились мы с другом за морковкой на деревню идти. Не приду, скажет: испугался, струсил. Вот уж схожу...
— Хорошо, — сказал Волк, — я тебя завтра съем.
Встретил Волк Зайца в среду.
— Ну, — говорит, — теперь уж я тебя съем.
— Это невозможно, — говорит Заяц. — Нельзя меня
сегодня есть. Обещался Белке помочь домик строить. Не приду, скажет: обманул. А кто ей без меня поможет? Вот уж помогу ей...
— Хорошо, — говорит Волк, — я тебя завтра съем.
Встретил Волк Зайца в четверг, спрашивает:
— Построил Белке дом?
— Построил, — отвечает Заяц.
— Тогда я тебя съем.
— Это невозможно, — говорит Заяц, — нельзя меня и сегодня есть. Пригласил я на прошлой неделе Ежика в гости. Придет — а меня нет. Так, скажет, соседи не делают. Вот уж встречу его...
— Ладно, — говорит Волк, — подожду еще денек.
Встретил Волк Зайца в пятницу.
Теперь уж, — говорит, — я тебя съем.
— Это невозможно, — говорит Заяц. — Нельзя меня и сегодня есть. Собрание у нас вечером. Председателя заячьего выбирать будем. Вдруг выберут меня, а меня нет. Никогда в председателях не сиживал, а очень хочется председателем побыть. Вот уж пройдут выборы...
— Хорошо, — говорит Волк, — я тебя завтра съем.
Встретил Волк Зайца в субботу.
— Все, — говорит, — сегодня уж я тебя съем.
— Это невозможно, — говорит Заяц. — Как же ты меня съешь, если я даже с товарищами не попрощался. Вот, ска- лсут, гордый какой: умер и не попрощался с нами. Вот попрощаюсь...
— Ладно, — говорит Волк, — неделю ждал — еще день подожду.
Встретил Волк Зайца в воскресенье.
— Ну теперь-то уж, — говорит, — я тебя съем.
— Это невозможно, — говорит Заяц, — нельзя меня сегодня есть. Воскресенье сегодня. Все веселятся, а ты меня есть будешь. Подумай-ка, хорошо ли это? Празднично ли?..
— Ах ты, плесень косая, — изругался Волк, — неделю только зря из-за тебя потерял. Давно бы другого, не такого занятого зайца съел. Пошел прочь!
Удирал Заяц от Волка, думал:
«Плохое наше заячье житье: перед каждым Волком изворачивайся, душой криви, а был бы я посильнее...»
Но сильным он не был и потому поскорее скрылся в осиннике.
ВОДЯНОЙ
Бежит щенок Федотка мимо колодца и думает: дай ^ погляжу, что в нем. Впрыгнул на сруб, смотрит: далеко внизу — голубым квадратиком вода, а из воды смотрит на Федотку щенок с длинными не по росту ушами и не моргает.
Здорово! — крикнул ему Федотка сверху.
...орова, — отозвался щенок из колодца и ушами мотнул, а вода как была спокойная, так и не шелохнулась даже.
Любопытно стало Федотке, и захотелось ему поближе к щенку присмотреться. Свесился он над колодцем пониже, и тут то ли подтолкнул его сзади кто, то ли еще почему, но только шагнул Федотка вперед, сказал самому себе: «Ну, Федотушка, будь здоров», — и полетел в колодец.
Двадцать четыре метра летел до воды, но не разбился, дыхание только перехватило от страха. Леп-леп-леп — лапками по воде, взобрался на приступку в углу, поднял голову, смотрит: далеко вверху — голубым квадратиком небо.
«Эх, — думает Федотка, — чуть было в воспоминания не угодил. Это как же я теперь отсюда выберусь?»
Смотрит — бадья сверху спускается, бабушка это Степанида за водой пришла.
«Ну, — думает Федотка, — теперь я спасен».
Подтащил к себе бадью, сел в нее и поехал наверх. Едет, доски считает, улыбается: будет теперь о чем собакам на деревне рассказывать.
А бабушка вертит себе и вертит ручку колодца, вертит и вертит, а потом глянула, а он — сидит! И дрогнуло у бабушки в груди старенькое сердце — водяной!
Взвизгнула она и зарысила от колодца к дому, а Федотка — у-у! — поехал в бадье вниз и — ульк! — искупался еще раз. Выбрался опять на приступку в углу. Сидит, обтекает. Слышит: дед Григорий, муж бабушки Степаниды, к колодцу прихромал. Прикрылся ладонями, чтобы видеть получше, долго вниз глядит. Федотка далее в угол вжался, чтобы дед не увидел его, и когда поехала вверх бадья, не сел в нее: дед не бабка, испугаться не испугается, а по шее нахлопает. А кому же это хочется в летний жаркий день на виду у всей деревни по шее схлопотать?
Слышит Федотка, как там, наверху, перелил дед из бадьи в ведро воду, выругался:
О, прибежала, старая: водяной, водяной в нашем колодце объявился. Сама ты водяной в юбке!
И похромал к дому, а Федотка в колодце остался. Сидел, ночи дожидался: днем далеко видно, увидят — сидит
он в бадье и — у-у-у! — поезжай опять в колодец. А день- то вон только начался, до вечера сколько раз съездить можно! Пожалуй, доездишься до того, что и ехать наверх некому будет.
Сидел Федотка в колодце, поскуливал, ребрышками подрагивал, ночи дожидался. В полночь пришла с фермы тетка Лукерья. Хватилась, а воды нет, за ведро она — и к колодцу. И Федотка решил попытать счастья. Сел в бадью, погрузился в жуткую холодную воду, весь погрузился, одни ноздри сверху остались. Сидит, дышит, а когда стал подъезжать кверху, совсем затонул.
Смело взяла тетка Лукерья бадью, смело поставила ее на сруб колодца, а Федотка — буль! — и появился.
Фу, — говорит, — чуть не задохнулся.
И это в двенадцать-то часов ночи!
Охнула тетка Лукерья и не помнит, как у себя на печке оказалась под теплым стеганым одеялом. А Федотка в это время улепетывал от колодца, взматывал длинными не по росту ушами и думал:
«Только бы никто меня не поймал и обратно в колодец не отправил».
Но никто его и не собирался ловить, только долго после этого доставали из колодца муругую Федоткину шерсть и дивились: откуда она взялась там. Да бабушка Степанида ходила по селу и говорила всем:
Водяной в нашем колодце объявился. Вот истинный крест — водяной. Вытащила я бадыо, а он — сидит.
Да тетка Лукерья, никогда ни в какую нечистую силу до этого не веровавшая, в водяного уверовала и тоже ходила по нашему селу и говорила всем:
Верно, есть в нашем колодце водяной. Я его сама видела, вот только поближе не смогла разглядеть какой он из себя. Помню только, что он фыркает и что у него есть уши.
БОЛЬШОЙ СОСЕД
D Гореловской роще, на Маньяшином кургане, жила маленькая серенькая Мышка. И все у нее было: и хитрая норка с отнорками, и зерно в закромах — живи да радуйся, а вот радости-то как раз у Мышки и не было. Жили рядом с нею такие же, как она, маленькие мурашки, маленькие букашки, а Мышке хотелось иметь большого соседа, и чтобы он в гости к ней ходил, и чтобы Мышка к нему в гости ходила.
Ей так хотелось иметь большого соседа, что он ей даже во сне снился: большой, громадный, ворочается в кургане, аж деревья покачиваются. И когда поселился рядом с Мышкой Суслик, обрадовалась Мышка: вот он, большой-то сосед, появился наконец-то.
И в первое же воскресенье прибежала навестить Суслика.
Здравствуй, Суслик. Я Мышка, соседка твоя, в гости пришла к тебе.
Пришла так пришла, — пробурчал Суслик, — к столу проходи, чего у порога-то стоять.
Прошла Мышка. Сходил Суслик в кладовую, принес горсть зерен, высыпал перед ней:
Угощайся, коли пришла.
А много ли Мышке надо? Съела два зернышка и сыта. Закланялась:
А теперь ты ко мне, сосед, приходи. Я ждать буду.
А что? Приду, — сказал Суслик.
И точно: на следующее воскресенье пришел к Мышке в гости. Увидела его Мышка, обрадовалась:
Ой, кого я вижу! Проходи, сосед, к столу, будь гостем.
Прошел Суслик. А Мышка ко двору выбежала, известила всех, счастливая:
Ой, кто ко мне пришел, ко мне Суслик пришел! Мой большой сосед у меня в гостях сидит.
А сама к закрому сбегала, принесла горсть зерен, высыпала перед Сусликом.
Угощайся, сосед, кушай на здоровье.
Мышке дня бы на три хватило, а Суслик — чаф-чаф! — съел и сидит глядит, что дальше будет. Сбегала Мышка еще к закрому, еще две горсти зерен принесла. Ей с лихвой на неделю хватило бы, а Суслик — чаф-чаф! — съел и сидит глядит, что дальше будет.
Видит Мышка такое дело, смутилась. Всегда такой щебетуньей была, а тут чуть выговорила:
Что ж ты у пустого стола-то сидеть будешь? Пойдем прямо к закрому.
Привела его в кладовку, угощает:
Угощайся, пожалуйста, не стесняйся.
А чего Суслику стесняться? Он в гостях, он не воровать пришел. Он как сел, так пол закрома и съел.
«Ого,—ужаснулась Мышка, — мне нужно месяц есть, чтобы столько съесть». А вслух сказала:
Приходи, сосед, еще ко мне в гости, я ждать буду.
А что? — сказал Суслик. — Приду. У тебя хорошо. Я теперь к тебе часто ходить буду. Мне у тебя нравится.
Приходи, — сказала Мышка, а ночью, когда спали все, собрала она потихоньку свои манатки и перебралась жить на соседний курган.
— Большого, — говорит, — соседа иметь хорошо, но только если он к тебе в гости не ходит.
РОС У ОКОЛИЦЫ ДУБОК
родился у околицы села Дубок. Увидели его козлята, позарились на листочки. И объели их.
Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
Нашей деревне дубы не нужны, — сказали козлята. — Нам и чилижника хватит.
«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и пошел в рост. Поднялся, чтобы его козлята достать не смогли.
Козлятам он теперь был не по росту. Но увидели его телята. Позарились на его листочки, объели их.
Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
Нашей деревне дубы не нужны, — сказали телята. — Нам и ракитника хватит.
«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и пошел в рост. Поднялся, повыше, чтобы его телята достать не смогли.
Телятам он был теперь не по росту. Но увидели его лошади. Позарились на его листочки, объели их.
Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
Нашей деревне дубы не нужны, — сказали лошади. — Нам хватит и верб.
«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост. Поднялся, расправил плечи и стал большим и могучим.
И заблеяли козлята:
Вот и у нашей деревни Дуб есть.
Замычали телята:
Наш Дуб. У нашей деревни вырос.
А как же, — заржали лошади, — нашей деревне без Дуба нельзя.
И часто, когда становится жарко, лошади приходят под широкую тень его. Стоят и дремлют, слушают, как свистит в темных дуплах Ветер. Дупел было бы меньше у Дуба, если бы не ощипывали его когда-то козлята, не обирали его листочки телята, если бы не объедали его лошади. Но кто же знал тогда, что тоненький неуклюжий стебелек разрастется в такое могучее дерево!