Однако неприязнь к ней была не главной бедой Васьки. Главной стала несчастная любовь.
С Наташей Вася познакомился в дворовой компании. Это была типичная «плохая девчонка», в образе trash girl, с печальными, даже трагическими глазами, выражение которых только подчеркивал отчаянный «антигламурный» макияж. Наташа была самостоятельна и ершиста. Совершенно не ладила с родителями. Отец ее, дальнобойщик, мужчина решительный и к рассудительности не склонный, на всякую Наташину выходку реагировал выхватыванием ремня из брючных шлевок. Дочь убегала из дома.
Всякий раз, когда Юля смотрела в глаза этой девочке, у нее щемило сердце от какого-то безысходного сострадания, которого она не могла объяснить. Но вообще-то Васькину пассию, конечно, не любила. За что ей было любить Наташку, если именно с ее появлением начался их разрыв с сыном? Вряд ли девчонка настраивала Василия против матери. Но весь ее образ жизни, с ночными гуляньями, депрессивной музыкой, покуриванием травки (об этом Юля узнала по отрывочным сведениям, роняемым Василием еще вначале его любви, когда он с матерью не ругался так часто и так ожесточенно), – весь образ жизни Наташи утягивал Васю от Юли, заставлял резко и безжалостно отрываться от семьи, доказывая собственную безусловную взрослость и смехотворность попыток матери управлять им или навязывать свои дурацкие устаревшие правила жизни.
У Наташи тоже была какая-то любовь, и отнюдь не к Ваське. Любовь эта опять же была не взаимной, какой-то трудной, болезненной и безысходной. Васькой Наташа не то лечилась, пестуя его чувствами собственные раны; не то она на нем отыгрывалась за свои любовные неудачи. Как бы то ни было, девочка явно стала для парня бедствием, что было совершено ясно Юле. А безумствующий Васька все лез и лез на эту амбразуру, все пытался привязать Наташку, все стелился ей под ноги. Иногда они даже приходили вдвоем ночевать. Юля скрепя сердце это терпела. Только, судя по больным тоскующим глазам Васи после каждой такой ночи, вряд ли это приносило сыну много радости. Отдаваясь ему от тоски, Наташа за мужчину Василия не держала. Ей вообще нравились парни постарше. Но она страдала от пренебрежения своего жестокого возлюбленного и о влюбленного Ваську, словно в отместку, вытирала ноги. При этом по первому зову бежала опять туда, в ту жизнь, где ноги вытирали об нее, но куда ее неудержимо тянуло. А Вася страдал. Но всякий раз был счастлив, когда, в очередной раз поверженная, Наташка приползала к нему зализывать раны.
Юля с болезненным чувством наблюдала эту повторяющуюся цепную реакцию, понимая свое бессилие хоть чем-то помочь сыну. Беспокоило ее и то, что он учился в выпускном классе. Предстояло поступление в институт, и надо было готовиться к ЕГЭ. Но он, прежде устойчивый хорошист, учебу почти забросил. Единственное, что в нем еще напоминало прежнего Василька, – это его привязанность к кошке Басе, которую они когда-то подобрали на улице и принесли домой больным котенком. Басю он по-прежнему любил. А Юлю, казалось, ненавидел.
В принципе, и самому Василию так казалось. Мать его напрочь отказывалась замечать, что он окончательно и совершенно вырос. К тому же в последнее время она, по его наблюдениям, чудовищно поглупела. А главное – упрямо встречалась с этим уродским Олегом, что действительно выводило парня из себя, отбрасывая от нее на километры. Мало того, что в свои почтенные вроде бы тридцать шесть мать неизвестно зачем встречалась с мужиком, так был бы еще хоть нормальный мужик. Но нет, она выбрала молодого парня! И этого Василий принять уж никак не мог. Он считал, что глупая курица позорится сама и позорит его. Ему мерещилось, что наглый красавчик смеется над ней, а она, вместо того чтобы проявить гордость и выставить козлину вон пинками, липнет к нему, для него носит короткие юбки и дурацкие прически. И воображает как идиотка, что этот гад ее любит и вот-вот на ней женится. Женится он, как же! Вот все бросит – и начнет жениться…
А раньше Вася гордился своей мамой. Ему нравилось и то, что она выглядит почти девчонкой, и ее юбки, и веселые стрижки. Теперь Юля казалась Васе нелепой. Да просто безмозглой дурой. Он злился и говорил жестокие слова. А главное – не звонил ночами, когда подолгу задерживался с друзьями или с Наташкой. Даже выключал телефон – «чтоб не доставала».
Юля понимала: давить на мальчишку бессмысленно и вредно, иногда ей удавалось проявлять рассудительность. Но и в этих случаях сын держался, скорее, враждебно. Она старалась терпеть «несправедливость», но в конце концов нервы не выдерживали напряжения – Юля переходила на критику, срывалась на крик. Надежды на обретение хоть какого-то общего языка в очередной раз не оправдывались. Возвращаясь с работы или с переставших радовать свиданий с Олегом, она с трудом занималась домашними делами, душу тяготила тоска. И утешить ее было некому.
Хотя нет… Одно существо в мире было ей неизменно предано. Кошка Бася терлась у ног, смотрела в глаза, любила забраться на руки, чтобы помурлыкать, потоптаться передними лапами от избытка чувств… И вот теперь Юля с тревогой наблюдала странную беспомощность и пугающую кривоватость ее походки.
– Что же с тобой стряслось? – озабоченно бормотала она, поднимая кошку с пола. Благодарное животное урчало еще в полете. – Что с лапами? – Бася сидела, поджавшись, видно было, что на коленях хозяйки ей лучше, чем на полу, и что на свою долю кошка не жалуется. Юля развернула заднюю Басину ногу, пытаясь что-нибудь на ней рассмотреть.
– Мя, – сказала кошка, осторожно освобождая лапку из Юлиных рук и мостясь у нее на коленях в прежней позе.
– Больно? Девочка моя… – Она поцеловала кошку, склонившись и прижавшись лицом к нежной шерстке. – Только ты меня понимаешь, Басюша, – приговаривала, поглаживая животное по спинке, – только ты и любишь. Васька все время орет, и это еще хорошо! Орет – значит, дома. А Олег… Прямо не знаю, что у нас происходит, стал на меня раздражаться… И Васька злится, что с ним встречаюсь… Бась, но это же смешно! Можно подумать, было б лучше, если бы я встречалась с каким-нибудь дедушкой. Далась Ваське Олежкина молодость! Ну правда же? Он же не в папы напрашивается… – Юля вздохнула, мысленно обозревая свою невеселую жизнь, и опять поцеловала кошку.
С Олегом они ссорились все чаще. На самом деле Юля и сама не представляла, как бы можно было им жить втроем – Олег, она и ее сын. Но то, что Олежка не делал предложения и не предлагал селиться вместе – ее оскорбляло. Да и просто, по обычной «девичьей» запрограммированности, Юля хотела замуж. А Олег мечтал о собственном строительном бизнесе, о «Майбахе», о большом загородном доме – но никак не о женитьбе. С Юлькой Олега все устраивало как есть. Если бы еще подруга не донимала его так часто разными женскими заморочками, было бы вообще офигенно. Юльку он любил. Но любовь любовью – а семья семьей. Пока что его семьей были мать и сестра, вот за них он добровольно нес полную ответственность. А Юлька была его радостью. И почему ее это не устраивало, он не понимал. Ну разве не к радости должен стремиться человек?
В общем, Олегу было почти хорошо, а Юле довольно-таки плохо. Причем сама Юля могла придраться к чему угодно. Ее могло раздражить, что он опоздал на свидание, что в обеденный перерыв, когда, метнувшись к нему домой, они крутили свою торопливую любовь, из-за спешки Олег был не слишком внимателен. Или что, гуляя вдвоем по парку, они говорили только о том, что занимало его. Ее проблемы Олега не то чтобы не интересовали, но… Да что там говорить! Не интересовали они его совершенно. Просто пофиг были Олегу все ее проблемы.
– Юлька, ну отстань ты от Васьки, сразу всем полегчает! – умолял он как бы в шутку, хотя Юля отлично понимала, сколько там процентов шутки, а сколько действительного нежелания вникать в ее трудности. – Ну что нам, поговорить, что ли, не о чем, кроме как о твоем пока еще не перебесившемся сынуле! – скулил он.
– Вот так, да?! – надувалась она.
– Ну, прости, зай, прости, не обижайся, – умолял он, целуя ее. – Просто я и сам в его возрасте таким же был. А ты разве нет? Да все у парня нормально. Нельзя же постоянно только о нем и разговаривать.
– А о чем, например, нам можно разговаривать? – вскипала Юля. – О твоих проблемах на работе? Или о твоем будущем отпуске, твоем ремонте? Типа твои заботы – это наши заботы, а мои – уже только мои, да?..
Олежка, конечно, человек был неплохой, но уж больно легкомысленный. Уж больно эгоистичный в своей беззаботности. Молодой, небитый, непуганый, счастливый прямо до жестокости, до категорического нежелания вникать ни во что тяжелое, горькое в жизни… В общем – не ее поля ягода. Так считали и мать Юли, и Васька, и подружки ей намекали. И в целом получалось, что огорчений и боли в этих отношениях было больше, чем утешения и радости.
Печаль свою и неудовлетворенность, и раздражение от непонятости, от того, что ей так по жизни не везло, Юля несла домой. А Вася нес в их дом отчаяние нелюбимого и без памяти влюбленного подростка. И молодую злость кипящего гормонами, жаждущего самостоятельности шестнадцатилетнего мальчишки, которого по-прежнему, как будто он не вырос уже, пыталась опекать реально поглупевшая и ставшая невыносимой мама.
Печаль свою и неудовлетворенность, и раздражение от непонятости, от того, что ей так по жизни не везло, Юля несла домой. А Вася нес в их дом отчаяние нелюбимого и без памяти влюбленного подростка. И молодую злость кипящего гормонами, жаждущего самостоятельности шестнадцатилетнего мальчишки, которого по-прежнему, как будто он не вырос уже, пыталась опекать реально поглупевшая и ставшая невыносимой мама.
* * *…Васька вернулся около двух. То есть не поздно. Юля только измученно взглянула, не в силах упрекать. Ее терзал страх за кошку.
– Вась, ну посмотри внимательно, неужели не видишь, Бася как-то бочком стала лапы ставить. Задние. Ну вот, вот! – Кошка как раз выходила из комнаты навстречу Василию. – Видишь, видишь? – тревожилась Юля.
– Ну… да. Вроде бы… А что это с ней?
– Откуда ж я знаю! Я тебе давно говорила. Ну, может, к врачу ее? Вдруг срочно нужно! – Юля, как обычно, заплакала.
– Ладно. Завтра позвоню Татьяне Ивановне, – обнадежил Василий. И, подхватив кошку, понес ее к себе. Бася привыкла ночевать в постелях хозяев. Не капризничала – кто возьмет, с тем и спит. А если и мать и сын, собираясь ложиться, про нее забывали, так кошка была не гордой – просилась сама. Хозяевам отвечала она полной взаимностью, обоих любила и обоим всегда все прощала, даже несправедливость, если случалось.
Утром Вася договорился с ветеринаршей. В свое время, разочаровавшись последовательно в нескольких ближайших клиниках, они обратились к женщине, имевшей в их районе репутацию доктора Айболита.
Принеся к ней Басю впервые и с трудом извлекая ее, упиравшуюся, из переноски, Василий, отчаянный любитель всякой живности, с удовлетворением наблюдал мелькавших повсюду в квартире кошек и собак. Татьяна Ивановна держала стационар да еще и принимала к себе брошенных животных, которых ей нередко подкидывали, – лучшей характеристики для Васи и быть не могло.
Вечером Юля с сыном сидели плечом к плечу. Перемены в кошке пугали обоих.
– Давно она такая? – уточнил Васька.
– По-моему, недели три… Я, наверное, тоже не сразу заметила…
– Это ведь может быть что-то нестрашное. – Сын с надеждой взглянул на мать. – Полечат – поправится.
Юля неуверенно кивнула.
– Ты никуда не собираешься? – осторожно спросила.
– Позже.
– Может, посмотрим что-нибудь? – робко предложила Юля.
Вася пожал плечами.
Поставили фильм, любимый обоими. Они не раз смотрели его вместе, когда еще были друзьями. «Из-за Наташки всё, – подумала Юля с тоской. – Хотя эту дуру нескладную тоже жалко. Что за взгляд у нее, матерь божия! Просто ужас. Как у побитой собаки… А глаза-то какие красивые…»
– У Наташки твоей глаза красивые, – неожиданно сообщила мать.
– И что? – мигом напрягся Вася.
– Ничего. Просто вспомнила… Как она?
– В смысле?
Васька подобрался, опасаясь нападения.
– Ну, вообще-то меня, если честно, интересует, как у тебя с ней?
– Никак, – выдавил Васька. Помолчал и зло добавил: – К своему опять потрусила…
Раньше он делился с матерью охотно – и радостями и неприятностями. Теперь это было редкостью. Юля погладила его по руке. Васька закусил губу и отвернулся.
– Вообще не понимаю, чего вам, женщинам, надо, – сказал все так же зло. – Чтобы вас все время унижали, бросали, да? Вам нормальные отношения не нужны? А чтобы поиздевались над вами, да? А любовь никому не нужна?
– Ну почему никому? Мне, например, очень нужна… Но в жизни всякое бывает. – Она смотрела на сына с нежным сочувствием. И удерживала себя от того, чтобы говорить о Наташе гадости.
– Ага, – сказал сын. – Оно и видно. Будто я не знаю, как ты плачешь после этого твоего… после ваших свиданок… дурацких…
Юля старалась не злиться, только вздохнула и погладила сына по волосам.
– Ну объясни, объясни, где тут любовь? – Сына явно мучила эта тема.
– Я не знаю. Я просто люблю. Хочу, чтобы меня любили. Но не всегда выходит как хочется.
– Ага. Вот и у Наташки ничего не выходит. А она все тащится к тому, а он просто над ней издевается… Мне говорит: ты хороший, но у нас ничего не получится.
– Ну говорит же, что хороший. Может, еще разочаруется в этом своем.
– Господи, – вздохнул Вася, – какие же вы, бабы, дуры!
Юля грустно гладила сына по голове – теперь ей редко выпадала удача приласкать его. А еще недавно они целовались и обнимались по любому поводу и без всякого повода.
– А помнишь, – сказала она, – когда ты был маленьким, мы с тобой договорились, что, как бы ни поссорились, – перед сном или выходом из дома обязательно помириться.
– Помню, конечно, – усмехнулся Вася.
– Ведь каждый может и не проснуться, и не вернуться… – Она помолчала. – Мы так часто стали ссориться… – сказала тихо. И отвернулась к телевизору, засмеялась какой-то экранной шутке, опасаясь пережать и спугнуть эту долгожданную, такую теперь редкую близость с сыном.
– Ну что, Басинда, – переключился и смутившийся Васька, беря кошку на руки. – Пойдем завтра к Татьяне Ивановне? Будет тебя лечить. Чтобы лапы топали как раньше. Будешь топать, как лошадь.
Бася заурчала, как всегда ему радуясь.
* * *В узкой комнате пахло лекарствами, посередине тянулся великоватый для такого помещения смотровой стол с жестяной поверхностью. Поставленная на него Бася мелко тряслась. Ветеринарша долго прощупывала кошку и качала головой. По ее заключению, у той были серьезные проблемы с печенью.
– Вообще, – помявшись, заметила Татьяна Ивановна, – плохи ее дела, Васька. Видишь, и шерсть тусклая.
– Вижу. Да фиг с ней, с шерстью, лапы вон заплетаются! Что нам делать-то?
– Вась, тут что-то делать затруднительно, – явно с неохотой отвечала Татьяна. – Мы можем ее поколоть. Но ты ведь знаешь, как она любит переноску и частые визиты ко мне.
– Не любит, – признал Василий. – Но потерпит. Вы только помогите!
– В том-то и дело, что не жду я от этих уколов особой помощи. Не уверена, что нужно кошку мучить.
– Да что ж тогда делать-то? Вообще, отчего это у нее?
– Трудно пока сказать. – Татьяна Ивановна явно темнила. Впервые Василий видел ее неуверенность. Или что-то в этом роде. – Пока от печени полечим, конечно. Таблеточки будешь давать.
– Поможет?
– Васька, ты что пристал? Говорю же, пока не ясно. Звони, если что… там видно будет.
Когда Вася сажал кошку в переноску, она цеплялась за его руки.
– Ну что ты, что ты, Бась? Чего боишься?
Кошка слабо мяукнула. Васька взял переноску в охапку, прижал к груди. Так и пошел домой. Бася смотрела на него сквозь прутья короба.
Прошло еще три недели. Задние лапы у кошки окончательно парализовало. Она передвигалась на передних, подтягивая тельце и чуть перебирая бедрами, сохранившими остатки подвижности. Голени волочились за ней, но Бася все равно путешествовала по квартире, не оставляя своих прежних привычек.
Завидев кошку ползущей, Юля спешила подхватить ее на руки, чтобы доставить к лотку или миске. Но видимо, намерения животного не угадывала, потому что, стоило Басе оказаться на полу, как она, замерев на мгновение, начинала беспокойно озираться и, хлопотливо развернувшись, направлялась в другое место. Так и ползала по сложной, казавшейся бессмысленной траектории, пока совсем не утомлялась. Быть может, она упрямо искала по дому себя прежнюю.
Вскоре кошка перестала контролировать свои отправления, без подгузника уже нельзя было обходиться. Ночевала теперь всегда с Юлей, в углу дивана для нее были постелены пеленки. Прежде упитанная, за время болезни Бася потеряла около половины веса и сделалась совсем тощей и легкой. Зато все это неожиданно объединило Юлю и Васю. Забывая о собственных горестях, Василий чаще стал бывать дома, и мать с сыном общались теперь гораздо спокойнее.
Поначалу пытались скармливать Басе таблетки, но ее тошнило, и лечить перестали. То, что она не поправится, уже не вызывало сомнений, надеяться было не на что. Но усыпить безнадежно больную кошку все равно казалось невозможным. Паралич между тем прогрессировал, за ползущей Басей тащилась уже вся задняя часть туловища, почти от самого пояса; сбоку по полу ехал обездвиженный хвост. Она, как могла энергично, перебирала передними лапами. Физическая немощь почему-то не лишала ее желания ползать в разных направлениях. Кошка не хотела лежать, пыталась передвигаться, вызывая мучительную жалость у бессильных помочь ей хозяев и усугубляя их нерешительность.
Горемычный Василий, вместе с матерью потужив вечерами над Басей, по-прежнему каждую ночь отправлялся во двор, чтобы во что бы то ни стало увидеться с Наташкой и пожить своей новой, «взрослой», жизнью. Мать оставалась «дежурить» дома. Позаброшенный Олежка выражал недовольство Юлькиным невниманием – днем они встречались наспех, ему ее не хватало. Хотелось, как раньше, сходить с любимой девушкой в кабак, а потом завалиться к кому-нибудь из приятелей или в недорогой отель и там, не торопясь и со вкусом, предаться любви. Наконец Юля решилась-таки посвятить ему целый вечер, накануне отважившись на объяснение с сыном.