Во время долгих, дальних прогулок она не раз с тоской смотрела на огромный графский дом, где было много комнат и еще больше слуг. Все это теперь принадлежало ей по праву, но гордость мешала Александре явиться в этот дом и заявить свои права. Она предпочитала терпеть холодность Мари и ее постоянные упреки. Александра понимала, что в хозяйстве от нее самой нет никакого толку, да и Мари ни за что не потерпит ее вмешательства в дела. Марье Васильевне нужен повод, чтобы показать свою власть над богатой замужней сестрой, постоянно упрекать ее, говорить колкости. В общем, мстить. Поэтому никакой помощи от нее Мари не приняла бы. Переносить это было нелегко, но ради ребенка Александра терпела. Как только им с Сержем можно будет уехать за границу, все тотчас будет забыто. Александре оставалось только надеяться, что любовник ее не обманет.
Единственной отрадой была живопись, которой, имея много свободного времени, она теперь занималась всерьез. Часами она стояла перед мольбертом, где-нибудь в саду или на берегу маленького живописного озера. Иной раз пейзаж получался мрачным: она вдруг вспоминала, что здесь, в этом тихом озере утонула ее сестра Долли. И невольно вспоминала причину. В другой раз на холст ложились только светлые краски: она вспоминала знакомство с графом Ланиным и самое начало его любви к ней, которую наивная в таких делах Шурочка Иванцова долго принимала за дружбу.
За этим занятием и застал ее Серж, без всякого предупреждения нагрянувший в Иванцовку.
– Я скучал, – сказал он, торопливо покрывая ее лицо поцелуями. – Я все время думаю о тебе.
– Нас могут увидеть, – она отстранилась и поправила прическу.
– А весьма недурно, – небрежно сказал он, глянув на холст. – Хотя я и не знаток живописи. Весьма недурно для женщины.
– По-твоему, женская рука отличается от мужской? – слегка обиделась она.
– Разумеется, – снисходительно сказал он. – И рука, и ум, все отличается.
– По-твоему, женщины нужны только для удовольствия? – рассердилась она.
– Для чего же еще? А некрасивые женщины и вовсе не нужны.
– Ты шутишь, должно быть?
– Может быть, и шучу, – серьезно сказал он.
– Некрасивые богатые женщины очень даже нужны, – уколола она. – На них очень охотно женятся любители красивых, но бедных.
– И потом ловко водят их за нос, – рассмеялся Серж. – Ну, перестань. Сердится тебе не идет… Признаюсь, я давно уже не был так счастлив, – сказал он, развалившись на траве. Она же опять взялась за кисть и принялась подправлять пейзаж, пока солнце не стало клониться к закату. – Александрин… Иногда мне хочется, чтобы это никогда не кончалось. Ты, я, небо, солнце… Покой и благополучие… Черт его знает! Может, и не надо никуда ехать? Тетушка оставит мне свое имение. Поселимся в нем. К нам не будут ездить, и нас не будут нигде принимать, да разве мы не будет только рады этому? Это же счастье – не видеть здешних дворян, которые, кроме улыбки, ничего у меня не вызывают. Я, признаюсь, с трудом заставляю себя быть с ними любезным. Останемся здесь, Александрин?
– А твои долги? Твоя жена, наконец?
– А что жена? Не станет же она стоять под моими окнами и требовать, чтобы я ее пустил в свой дом?
– Насколько я узнала Екатерину Григорьевну, она станет, – тихо сказала Александра.
– А ведь ты права! – он резко сел. – Станет! Моя жена, скажу я тебе, это черт знает что такое! Я ожидал получить в жены существо кроткое, нежное, ни в чем мне не перечащее. Она такою и была до замужества, клянусь! Обожала меня и была согласна на все, лишь бы пойти со мной под венец. Но оказалось, что я женился на ревнивой, склочной бабе, которая ни за что не уступит своего, и которая, к тому, же совершенно неразборчива в средствах. Вот что значит низкое происхождение!
– Оскорбляя ее ты, таким образом, оскорбляешь и меня! – вспыхнула она. – Я тоже не из знати.
– Ну, не сравнивай. Твоя мать, как-никак урожденная княжна. Древний род, голубая кровь. А она… Она – это черт знает что такое! – раздраженно повторил Серж. – Я ее не то что не люблю, иной раз даже боюсь, хотя я никогда раньше не боялся женщин. Я знал, чего от них ожидать, даже в гневе своем они своей любовью жалели меня. А эта губит, – пожаловался он. – Непонятное что-то – ее любовь. Никак я ее не разгадаю.
– Я не понимаю, к чему ты меня готовишь?
– Я хочу, чтобы ты знала: я от тебя ни за что не откажусь, – серьезно сказал вдруг Серж. – Мои намерения относительно тебя я высказал еще тогда, когда ты не была графиней, но уже была моей. Ты единственная женщина, к которой я привязан. От которой я не могу уйти надолго и навсегда. Мне надо хотя бы знать, что я в любой момент могу вернуться.
– Ты не можешь не понимать, что для меня это оскорбительно, – она сердито отбросила кисть. – Для меня это означает постоянную ложь, двойную жизнь, которой я жить просто не могу! Да и не хочу! По-твоему, я каждый раз должна гадать, от кого мой ребенок, от тебя или от мужа?
– Ну, насчет этого ребенка ты вполне уверена, – усмехнулся он. – Я тут ни при чем.
– И это справедливо, – заметила она. – Ведь мальчик унаследует состояние графа Ланиных.
– Я не понимаю, кого ты больше любишь, меня или его? – раздражаясь, спросил Серж. – Его ты бережешь больше. Заботишься о том, чтобы подарить ему наследника.
– Он мой муж, – просто сказала она.
– Скажи еще: перед Богом и людьми, – насмешливо посмотрел на нее Серж. – Ты же никогда не была набожной. Мораль для тебя ничто, ты всегда поступаешь так, как хочешь, а не как велит тебе долг. Но для меня это значит, что к мужу тебя привязывает отнюдь не чувство долга.
– Я, кажется, начинаю понимать: ты устраиваешь мне сцену ревности.
– Да никогда со мною этого не бывало!
Он вскочил.
– Тогда прекрати немедленно свои упреки. Когда влюбленные предпринимают попытки разобраться в своих чувствах, это означает, что они друг от друга устали.
– Я сам не знаю, что со мной. У меня срочные дела в Петербурге, а я не могу уехать, потому что тетушка меня не отпускает. И ты не отпускаешь.
– В этом ты ошибаешься. Я тебя не держу.
Он подошел и обнял ее.
– Мне кажется, что как только я уеду, я тебя потеряю. Ты опять меня губишь… Помнишь предсказание цыганки?
– Раз ты еще жив, значит, оно неверно.
Она коротко вздохнула и поцеловала его в губы. И все разом было забыто. Они и так уже растратили на пустяки то короткое время, что было им дано. Соболинский и в самом деле не мог надолго оставить тетушку, потому свидание вышло коротким.
Когда Серж уехал, у нее возникло дурное предчувствие.
Три дня спустя, в почтовый день, это предчувствие вполне оправдалось.
– Зайдем в мой кабинет, – скорее приказала, чем попросила Мари. Александра заметила, что в руках она держит письмо.
Они зашли в комнату, прежде бывшую кабинетом Василия Игнатьевича. Теперь он сюда не заходил, полностью переложив все канцелярские дела на старшую дочь.
Мари, с письмом в руке, взволнованно прошлась взад-вперед по комнате, словно не решаясь начать разговор.
– Да говори же, наконец! – не выдержала Александра.
– Я получила письмо от Софи.
– Ах, вот оно что!
– Она пишет, что ты умерла. Двумя днями раньше мне пришло письмо от моей подруги, нашей дальней родственницы, также из Петербурга. Она спрашивает, правда ли, что графиня Ланина скончалась от огромной потери крови вследствие выкидыша, случившегося с ней вскоре после концертного бала? Поскольку я вижу тебя здоровой и по-прежнему беременной, я подумала, что это какая-то ошибка. Но письмо Софи… Ты можешь объяснить, что происходит?
– И как Софи описывает мою смерть? – с любопытством спросила она.
– Якобы по дороге в Иванцовку на тебя напали разбойники. Она спрашивает, где тебя похоронили? В графской усадьбе, в фамильном склепе, или же на нашем семейном кладбище? Что я должна ей ответить?
– А откуда Софи знать, что меня пытались ограбить? Ей что, сообщили об этом разбойники?
– Что я должна ей написать? – сердито спросила Мари.
– Ничего.
– Но надо же опровергнуть слухи о твоей смерти!
– Этого как раз делать не надо. Послушай, Мари… Я у тебя надолго не задержусь. Как только мы с ребенком в состоянии будем путешествовать, я тотчас уеду.
– Почему же ты не можешь уехать сейчас? – с любопытством спросила Мари.
– Потому что мужчину, с которым я хочу ехать, не отпускают дела.
– Я так и думала, – с удовлетворением кивнула Мари. – Ты решила бежать за границу с любовником. Для того и распустила слух о своей смерти.
– Ты хочешь денег за молчание? Сколько?
– Безумная, – покачала головой Мари. – На что мне твои деньги? И что мне в моем положении могут дать деньги?
– Если у тебя будут деньги, ты не должна будешь так много работать.
– И что мне тогда делать? Неужели ты не понимаешь, что тяжелый труд спасает меня от мыслей о моей несчастной жизни? О любви, которой у меня не было? О моих удачливых сестрах, которые все замужем и имеют детей? Думаешь, мне не хочется иметь детей? У меня единственное, что осталось, это мой труд. Забота о хозяйстве, которое я одна подняла. Оставь меня жить так, как я живу.
– Если у тебя будут деньги, ты не должна будешь так много работать.
– И что мне тогда делать? Неужели ты не понимаешь, что тяжелый труд спасает меня от мыслей о моей несчастной жизни? О любви, которой у меня не было? О моих удачливых сестрах, которые все замужем и имеют детей? Думаешь, мне не хочется иметь детей? У меня единственное, что осталось, это мой труд. Забота о хозяйстве, которое я одна подняла. Оставь меня жить так, как я живу.
– Я могу рассчитывать на твое молчание?
– Но я не могу не ответить сестре, – сердито сказала Мари.
– Напиши, что я в Иванцовке.
– Но ведь это же кощунство! Записать живого к мертвым!
– Просто напиши, что я в Иванцовке. Не упоминая о семейном кладбище. Она, видимо, уверена, что я умерла, поэтому истолкует все так, как ей хочется.
– Что между вами произошло? Ведь вы же сестры!
– С тобой мы тоже сестры. И что? Ты хочешь сказать, что любишь меня? Ты сама только что сказала, что завидуешь мне. Моей молодости, красоте, тому, что у меня есть и муж, и любовник, тому, что я беременна. А Софи завидует карьере моего мужа, его огромному богатству. Она тоже думает, что это богатство я украла у нее. И если тебя отвлекают от этих мыслей беспрестанные заботы, то ее ничего не отвлекает. Она ничем не занята, поэтому целыми днями только и думает о том, как могла бы употребить это богатство, если бы оно было ее. К тому же у нее есть компаньонка: графиня Безобразова. Они могут не только думать об этом, но и говорить. А мысли, облеченные в слова, это уже не просто мысли, а планы. Они слишком хотели, чтобы я умерла. Теперь мое богатство они считают своим, и я не хочу их разочаровывать.
– Чем вы с господином Соболинским собираетесь жить?
– У меня есть драгоценности, которые я могу продать. А ему достанется имение Федосьи Ивановны.
– Он игрок. Он в момент спустит все.
– Я ему этого не позволю.
– Ты всерьез полагаешь, что ему можно что-то запретить, когда он этого захочет? – горько рассмеялась Мари. – Сама не знаю отчего, но мне тебя жалко. Разумеется, я не стану тебя отговаривать. Запомни одно: точно так же, как вы не можете быть по отдельности, вы не можете быть и вместе. Разрушительная сила, которая толкает вас друг к другу, когда вы связаны обязательствами, будет точно так же отталкивать вас друг от друга, когда вы будете свободны от этих обязательств. Он тебя все равно бросит, если ты не успеешь бросить его первой. Тебе всегда будет легко найти мужчину, который станет тебя содержать, и рано или поздно ты окончательно превратишься в дурную женщину. Если только ты сейчас не опомнишься и не сойдешься обратно со своим мужем.
– Я не думаю, что это возможно, – покачала она головой.
– Почему ты не хочешь ему написать?
– Если бы я знала, куда! Писать в Петербург? Графиня Безобразова перехватит мое письмо и, узнав, что я жива, предпримет очередную попытку отправить меня на тот свет. Один раз она подослала ко мне разбойников, в другой пошлет горничную с ядом или наемного убийцу с ножом. Она не успокоится, пока не избавится от меня и моего ребенка. Писать государю? Я не уверена, что первой о моем письме не доложат императрице или фрейлине Нелидовой. У них огромное влияние при дворе, тогда как у меня теперь никакого. Чтобы выслужиться перед женой и любовницей, придворные будут стараться держать государя в неведении насчет того, что я жива. Ехать в Петербург тайно, добиваться свидания с цесаревичем, который обещал мне свое покровительство? С великой княгиней Еленой Павловной, которая, кажется, единственная из всех, ко мне добра? Я бы с радостью, но ведь я беременна! Уже на четвертом месяце, и я не хочу потерять этого ребенка. Пока беременна, я беззащитна. Поэтому, Мари, я и прошу приютить меня до родов. А там я, разумеется, начну действовать. Надеюсь, ко мне вернется моя привлекательность.
– Ты можешь оставить ребенка здесь.
– Что? Что ты сказала?!
– Оставь мне ребенка, – страстно сказала вдруг Мари. – Я его воспитаю. Я найму ему учителей… Нет! Я сама буду его учить! Я ведь прекрасно знаю французский! И танцы… Да, я буду учить его танцам, – она мечтательно закрыла глаза и ее пергаментные щеки слегка порозовели.
– С этим ребенком ты будешь в опасности, – предупредила Александра.
– О! Я буду драться за него как волчица! – страстно сказала Мари. И нежно добавила: – Ведь это будет мальчик?
– Да, я уверена, что это будет мальчик. Спасибо тебе, – Александра подошла и крепко сжала ее руку. – То, что ты сказала, для меня очень важно.
Мари, секунду-другую поколебавшись, обняла ее, и так они стояли, пока старшая сестра не сказала сухо, сама же смутившись своего порыва:
– Мне пора. Дела ждут. Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь.
Впервые за этот месяц сестры стали близки. Лед, сковывавший их, кажется, растаял. Так, неожиданно для себя, Александра нашла поддержку еще в одном человеке. И ей стало гораздо спокойнее.
* * *Приезд хозяина вызвал в доме на Фонтанке настоящий переполох. Первой графа встретила его дочь Элен. Она была в трауре и прижимала к глазам кружевной платочек.
– Мне искренне жаль, papá, – сказала она тихим, приличествующим случаю голосом, в котором он сразу же почувствовал фальшь. Но это траурное платье, завешенные зеркала и скорбные лица слуг уверили его в том, что и в самом деле случилось несчастье.
Вошла сестра жены, госпожа Осинкина, тоже в трауре. И принялась горячо, быть может, даже слишком горячо, выражать свои соболезнования.
– Как это случилось? – спросил граф, устало опустившись в одно из кресел. Руки его, против его воли, слегка дрожали, и он, как ни старался, не мог унять эту дрожь.
– На ее карету напали разбойники, – скорбно сказала Элен, тщательно расправляя складки своего траурного платья. Графу показалось, что дочь всячески старается не смотреть ему в глаза.
– Но куда она ехала? Зачем? – удивленно спросил он.
– Я полагаю, в Иванцовку, – певуче сказала Софи, переглянувшись с Элен.
– Почему же она вдруг решилась ехать в Иванцовку? – все еще недоумевал он. – Разве я не распорядился дать все, что она пожелает? Разве я не оставил своей жене достаточно денег, чтобы она безбедно могла жить здесь, в Петербурге?
– Papá, вы быть может, не знаете… – Элен слегка замялась и посмотрела на Софи. Та еле заметно кивнула. – При ней был алмаз.
– Алмаз? Какой алмаз? – заволновался он.
– Софья Васильевна знает, о чем идет речь. Извините меня, papá, но я ей все рассказала. Госпожа Осинкина имеет право знать, что случилось с ее сестрой. Видимо, Александрин выследили. За камнем все эти годы не прекращалась охота, он слишком уж огромен и ценен. Она уехала, потому что… потому что… О Господи! Разве можно объяснить все капризы беременной женщины? – всплеснула руками Элен.
Госпожа Осинкина кивнула, вздохнула и выразительно посмотрела на свой выпирающий живот.
– Но кто привез вам известие о ее смерти? – допытывался он. – Откуда стало известно о нападении разбойников?
Женщины опять переглянулись.
– Ее карету нашли на дороге, – нехотя сказала Элен. – Слуги были убиты. И… ее тело… Вы ведь знаете кучера Федота, papá. Того, который возил вас в саратовское имение.
– И что он?
– Гроб с его телом привезли сюда, Федот был застрелен разбойниками во время нападения. Это и убедило нас в том, что случилось несчастье.
– Но почему же не привезли ее? – с недоумением спросил он.
– Но ведь дорога дальняя, – сказала, словно пожаловалась, Элен. – За три дня пути с телом могло случиться что-то нехорошее. – Она невольно сморщила носик и поднесла к нему кружевной платочек. – Было решено отвезти тело графини в усадьбу и похоронить в фамильном склепе. Разве это неправильно?
– Да, так и следовало поступить, – кивнул он. – Именно в фамильном склепе. В моем саратовском имении. Рядом с… На ее родине.
– Вот видишь, мы все сделали верно, – мягко сказала Элен. – Ее тело, и впрямь, могло быть не в том состоянии… – она деликатно запнулась.
– Видели бы вы Федота! – с неожиданно грубостью сказала госпожа Осинкина. – От этакой жары он протух! Его четверо суток сюда везли! Я даже смотреть не смогла! Фу!
Он посмотрел на Софью Васильевну с неприязнью. Что за грубая, вульгарная женщина! Жадная, бесцеремонна, и, кажется, недалекого ума.
– Я уверена, что графиню похоронили согласно обычаю и ее высокому положению, – поспешила Элен сгладить ситуацию. – Если хотите, я туда напишу.
– Не надо, – поморщился он. – Я сам. Да… – он вдруг что-то вспомнил, что-то очень важное. – Вы сказали, что карету ограбили. Что ж, пропали все ее драгоценности и пропал алмаз?
– Именно так, – кивнула Элен. – Все пропало, papá.
– Проклятый камень! – он резко поднялся. – Извините меня, дамы, но я хотел бы побыть один.
На следующий день начались визиты. Узнав, что он в Петербурге, все, кто состоял с ним или с покойной графиней Александрой Васильевной хоть в каком-нибудь родстве, поспешили принести свои соболезнования. У дома на Фонтанке теперь все время стояли экипажи. В городе только и говорили, что о внезапной смерти c’est un roturier. В великосветских салонах строили догадки: как это могло случиться? Слухи ходили самые разные, но всей правды не знал никто.