— Я не думаю, что стоит даже пытаться осуществить захват грубой силой, скорее тут сработают ловкие и, надеюсь, бескровные меры, — ответил доктор. — По крайней мере, их стоит испытать первыми. Понимаю, что ты семейный мужчина, человек со всё возрастающей ответственностью, а это дело скорее для лишенного обязательств юного холостяка, так что всецело понимаю твои сомнения.
— Если ты хотел дать мне понять, что я вне игры... — начал Джек. — Рискну предположить, что ты говоришь это в шутку. Извини, Стивен. Обычно я сразу понимаю шутки, но в последнее время я несколько нездоров.
Друзья в молчании прошлись в тени деревьев, после чего разговор возобновился.
— Ты едешь в Лондон. Мне нужно быть в Уайтхолле послезавтра, это насчёт «Ваакзамхейда», так что позволь мне уже сейчас составить тебе компанию. Мы сможем пообщаться, ведь уже столько времени прошло с нашей последней встречи: возьмём перекусить в дорогу, остановимся в «Грейпс» и таким образом убьём двух зайцев.
С экипажем Стивену повезло — хорошие пружины обеспечивали на удивление гладкий ход, и он размеренно катился в темноте, позволив друзьям вести непринуждённую беседу.
Крытый, просторный, движущийся сквозь практически невидимый мир и отстранённый от всего экипаж идеально подходил для неспешных доверительных разговоров.
— Я очень надеюсь, что твой план будет одобрен, Стивен, — сказал Джек. — У меня несколько причин для того, чтобы подняться на борт. Ну, то есть получить корабль под командование.
Стивен задумался об этой оговорке: будучи моложе и беднее, Джек надолго покидал страну, чтобы избежать встреч с кредиторами, и опасаясь быть арестованным за долги. Но в данном случае подобное вряд ли могло быть причиной. Хотя в это было сложно поверить, капитан Обри всё ещё обладал значительной частью былого капитала. И хотя при худшем раскладе его долги бы выросли, только суд мог вынести решение по этому вопросу, проведя весьма длительный юридический процесс. В данный момент его интересы защищал весьма одарённый адвокат, который бы не допустил, чтобы его клиента внезапно схватили.
— Как я понял со слов Софи, первое, всего лишь предварительное слушание, состоится не раньше середины следующей судебной сессии, — сказал доктор.
— Дело не в процессе, — ответил Джек. — На самом деле временами я даже приветствую всю эту бесконечную бумажную волокиту. Она своего рода... Нет. Дело вот в чём. — Он вкратце описал ситуацию и продолжил. — Так что, как видишь, я надеюсь, что с моим назначением на судно, она не надумает вернуться в Англию. Или, по крайней мере, поселится не слишком близко. В последнем письме речь шла о Винчестере. Тебе стоит назвать меня ничтожным человеком, я знаю, что это так.— Не берусь давать моральную оценку, — сказал Стивен, — скорее подумаю, чем можно помочь.
На самом деле он был удивлён обнаружить столь низкое малодушие в человеке, чьё выдающееся мужество не вызывало сомнений. Но, размышлял он, он сам женат не был.
На собственном опыте ни с баталиями, происходящими в кругу семьи, ни с тем, насколько высоки ставки, он не знаком, хотя ему была понятна натура, принимающая лишь крайности — победу или поражение, и было ясно, что в игре сильные эмоции. Стивен нежно любил Софи, но знал её ревнивую, собственническую натуру и весьма сокрушался из-за этого. Экипаж мчался дальше, а мысли доктора занимали размышления о свадьбе, о том, что число известных ему успешных союзов невелико, а также о вероятном балансе между счастьем и несчастьем, о преимуществах и сопутствующих недостатках других систем.
— Моногамия, сдаётся мне, единственный приемлемый вариант, — пробурчал он себе под нос, — хотя по-своему она столь же абсурдна, как монархия: Господи избави нас совершать те же ошибки, что мусульмане и евреи.
— Всё же скажу, — промолвил Джек, прервав ход его мыслей, — хотя и знаю, что это немногого стоит. Я отправил ей столько денег, сколько мог — по крайней мере, она не без гроша в кармане. – После этих слов он выдержал значительную паузу. — Вот почему задержка с «Ваакзамхейдом» так невероятно ни к месту, ведь почти все, чем я владею, вложено. Этот вопрос касается и тебя, Стивен: ты в доле подушных и пушечных призовых. А учитывая, что ты практически единственный выживший уоррент-офицер, сумма выйдет приличная.
— Позволь поделиться несколькими выводами. — Стивен отодвинул «Ваакзамхейд» в сторону. — Скажу начистоту. Что-то покажется уместным, что-то не очень. Во-первых, тебе стоит знать, что истеричная женщина, подобная юной особе, о которой мы ведём речь, — а было бы нечестно и притворяться, что я не знаю, о ком мы говорим...
— Но я не называл имён! — воскликнул Джек. — Будь я проклят, Стивен, если по моим намёкам ты понял, что речь идёт о ней.
— Да-да-да, — Стивен махнул рукой. — Говорю тебе, у истеричных женщин ложная беременность отнюдь не редкость. Налицо все симптомы девятимесячной болезни:
увеличенный живот, исчезновение регул, даже появление молока. Словом, всё, кроме самого результата. Во-вторых, должен повторить тебе то, что не так давно сказал одному другу. Даже в случае истинной беременности что-то около двенадцати женщин из сотни переживают выкидыш. В-третьих, ты полностью отметаешь возможность того, что никакой беременности, ложной или истинной, нет и в помине. Леди может тешиться самообманом. А возможно, обманывает тебя. Ты не первый, кого надувают таким образом. Насколько я знаю, ни одной реальной попытки вернуться предпринято не было, хотя несколько пакетботов успели побывать там и тут. И нельзя отрицать, что, к сожалению, имеет место потребность в деньгах.— Перестань, Стивен, что за мерзость! Я её знаю. Возможно, очень умной её не назовёшь, но на такое она неспособна. Кроме того, это я просил её не приезжать — до поры. Говорю, Стивен, я знаю её.
— Что до понимания женской натуры... Написано «возляг с ней и познаешь её» — прекрасно, но истинное знание и более тесную связь сможешь обрести лишь после, когда пройдёт время, ведь так? Говорить так подло, признаю. Но, собственно, такова жизнь. Я был бы нем как рыба, не будь у меня подозрений, что в моих словах есть зерно истины.
Утверждать ничего не могу, Джек, но насколько мне известно, репутация леди отнюдь не идеальна, и я бы настоятельно советовал не совершать необдуманных шагов, пока ты не получишь неоспоримых доказательств её положения — пока не отделишь зёрна от плевел.
— Понимаю, что ты хотел как лучше, Стивен, — ответил Джек, — но всё же прошу не говорить подобных вещей. Я вдвойне чувствую себя ничтожеством. Не могу же я вести себя как какой-то сыщик с особой, которая... О, уже Лондонский мост, — выглянув в окно, воскликнул он.
Несколькими минутами позже друзья вошли в «Грейпс», где они останавливались много лет назад, когда Джек скрывался от кредиторов. «Грейпс» располагался в черте привилегий Савоя, настоящего убежища для беглых должников. Стивен не был богат.
Вернее, будучи умеренным в быту, обычно он жил как бедняк, позволяя себе несколько капризов, один из которых заключался в круглогодичной аренде комнаты в этой небольшой, тихой и комфортной гостинице. Персонал привык к чудачествам постояльца и ему были рады, когда бы он ни появился. Доктор вылечил миссис Броуд, домовладелицу и великолепную повариху, от кишечных колик и целой россыпи столь же страшных болезней. Он чувствовал себя в «Грейпс» как дома и не единожды анатомировал там трупы сирот, храня ткани в буфете и не получив ни единого замечания. Сейчас, когда к концу очень позднего ужина из трески и скромного пирога Стивен в столь неурочный час попросил подать экипаж, никакого удивления и тем более возражений не последовало.
— Не волнуйся, Джек. Встретимся за завтраком, если будет на то воля божья. Спокойной ночи, — сказал доктор.
Одевая тёплое пальто, Стивен с удовлетворением заметил, что как бы Джек ни защищал невинность мисс Смит, он, по крайней мере, усвоил как минимум часть из его слов, как и три четверти пирога. Теперь капитан выглядел веселее, вовсе не походил на подлеца, и с завидным аппетитом налегал на стильтонский сыр.
Вновь сэр Джозеф лично открыл дверь.
— А вот и вы наконец! Входите же, — воскликнул Блейн. — Вы слышали о бедняге Понсиче? — добавил он, провожая гостя наверх.
— По этой причине я и вернулся, — ответил Стивен.
— Я надеялся, что вы так и поступите. Жил надеждой с того самого момента, когда получил от вас весточку семафором. Входите — сядем у камина. Я уберу бумаги.
Простите за этот беспорядок — дел просто невпроворот. Американцы доставляют немало хлопот, несмотря на блестяще проделанную вами работу; половина испанцев в тылуВеллингтона сочувствует французам, так что дела нельзя назвать успешными. Теперь вот ещё эти жуткие новости с Балтики. Стоит дать императору небольшую передышку — он выскочит как черт из табакерки и всё завертится сызнова. Получив рапорт, мы с нетерпением ждали вашего возвращения.
— Я надеялся, что вы так и поступите. Жил надеждой с того самого момента, когда получил от вас весточку семафором. Входите — сядем у камина. Я уберу бумаги.
Простите за этот беспорядок — дел просто невпроворот. Американцы доставляют немало хлопот, несмотря на блестяще проделанную вами работу; половина испанцев в тылуВеллингтона сочувствует французам, так что дела нельзя назвать успешными. Теперь вот ещё эти жуткие новости с Балтики. Стоит дать императору небольшую передышку — он выскочит как черт из табакерки и всё завертится сызнова. Получив рапорт, мы с нетерпением ждали вашего возвращения.
— Вам известны подробности?
— Да. Боюсь, виной всему неосторожность. Слишком уж отчётливо я помню, что Понсич обещал взять быка за рога. Шлюп подошёл к берегу, или явно недооценивая мощь орудий, или слишком полагаясь на вывешенный датский стяг. Не успели они спустить шлюпку с белым флагом, как был открыт очень точный огонь калеными ядрами: одно попало в крюйт-камеру и корабль был полностью уничтожен. Нам следовало отправить более опытного капитана.
— Тот был молод?
— Да. Только получил чин коммандера на «Дафне», очень любезный офицер, но едва достигший двадцати двух лет. Ещё до того, как дошли первые слухи, а особенно после подтверждения трагедии, ситуация стала чрезвычайно неловкой. В один момент Пруссия провозгласила остров входящим в сферу собственных интересов, а сейчас, когда ситуация столь стремительно поменялась, он стал ещё важнее — остров может стать ключом к поражению Саксонии. Если бы мы только могли склонить на нашу сторону короля, это бы нанесло французам чрезвычайно тяжёлый удар. Но одно из главных выдвинутых им условий — для собственной защиты ему должны позволить высадиться на померанское побережье, чтобы отрезать французов от Данцига и левым флангом ударить с тыла. Это никак не сделать без Гримсхольма. Вы знакомы с Балтикой, Мэтьюрин?
— Увы, нет. — Стивен покачал головой. — Хотя давно мечтал там побывать.
— Тогда изучите эту карту. Бесконечные дюны, как видите, — указывая на восточное побережье, сказал сэр Джозеф. — Мелководье, а при господствующим западном ветре подветренный берег очень неудобный: всего несколько подходящих мест для высадки в стороне от устья реки, и лучшие из них под защитой этого чёртова острова. Совет адмиралов сошёлся во мнении, что даже без оберегающих его мелей плохое дно, где толком не держит якорь, и преобладающий ветер уже делают невозможным захват Гримсхольма с запада — то есть со стороны открытого моря. И хотя старший офицер морской пехоты предложил план атаки с востока, это потребовало бы мощной эскадры линейных кораблей для огневой поддержки, не говоря уж о бессчётных транспортах и бомбах. Его оценка вероятных потерь неприемлемо высока. Но будь потери терпимыми, а шансы на успех гораздо выше, план всё равно пришлось бы отклонить: у нас нет кораблей и транспортов. Мы просто не знаем, где их взять. Эта злосчастная американская война высасывает из нас ресурсы, а мы и так каждый день получаем жалобы от лорда Веллингтона, что не оказываем ему поддержки на северном побережье Испании, а флот не показывается там вовсе, и что французские эскадры в устье Бордо и севернее в любой момент могут атаковать опасно растянувшиеся линии коммуникации. Нам жутко не хватает кораблей, Мэтьюрин. А в этой войне именно от них всё зависит.
— Я полагаю, от наших союзников помощи не много?— Только не на море. Шведы и русские, возможно, отличные солдаты, но исход этой войны решится не на суше. Кроме того, в этом альянсе Бернадота[3] вообще вряд ли можно считать союзником. Вам прекрасно известно, что этот изворотливый тип вполне мог бы и самому Иуде дать пару советов. В данный момент его главная цель — получить наши дотации для того, чтобы завладеть безобидной Норвегией. В любом случае, у шведов мы не найдём реально боеспособного флота. Как, собственно говоря, и у русских.
То есть, они владеют какими-то кораблями, но совершенно не умеют ими управлять.
Когда эти страны стали нашими врагами и английские офицеры покинули их, всё пошло из рук вон плохо, не говоря о том, что они в принципе отчаянно тупы и неповоротливы.
На совете присутствовал русский адмирал, и он предложил уморить их голодом. Ему сообщили, что провизии на острове на полгода. Говорит, мол, уморим голодом и установим жёсткую блокаду, да ещё на отвратительном таком французском. Установить блокаду на полгода и уморить голодом, когда у нас нет для этого кораблей и промедление в несколько дней подобно смерти! Одна лишь неделя может изменить характер всей северной войны! Но всё же не все иностранцы — глупцы. Есть один блестящий юный литовец, офицер кавалерии, отправленный к нам со шведской службы и снабдивший нас большим количеством свежих разведданных, которые позволят нам совершить ещё попытку, простите мне это грубое выражение, ещё попытку с более точным видением ситуации.
— Будьте так любезны поделиться этим видением.
— Оно весьма любопытно. За последние несколько недель произошли разительные перемены, вызванные наличием разногласий между группировками на острове.
Подробности мы найдём в той жёлтой папке возле вас, если будете так любезны её передать. Да, — надев очки, воскликнул сэр Джозеф, — вот оно. Насколько я помню, когда вы в последний раз спрашивали меня об этих группах, или организациях, я не мог дать ответ. Теперь всё иначе. Каталонские силы на острове состоят из трёх частей: «Лига», «Конфедерация» и «Братство». — Стивен кивнул: он прекрасно их знал. — «Льига», «Конфедерасио» и «Эрмандат» — простите мне моё произношение, Мэтьюрин, — каждая во главе с собственным лидером, а все они — под командованием французского полковника-артиллериста. Этого самого полковника отозвали на осаду Риги, а из-за воцарившейся суматохи замену ему прислали не сразу: на острове возникло грандиозное несовпадение мнений и глава наиболее сильной группировки, пользуясь отсутствием полковника, взял командование на себя и отослал всех несогласных офицеров на материк, где их приняли в Испанский легион. Теперь он отказывается подчиняться приказам того, кем был заменён полковник, майора Лесера, ссылаясь на более низкое звание последнего и некоторый не внушающий доверия сумбур при его назначении Макдональдом. Он написал генералу Удино, утверждая, что как подполковник — я, кстати, считаю, что он сам присвоил себе звание, — он скорее умрёт, чем стерпит это оскорбление и подчинится:
мы перехватили письмо.
— Сэр Джозеф, назовите же эту доминирующую группировку, и имя ее руководителя.
— Это «Братство», — передавая письмо, ответил сэр Джозеф, — а имя вы скорее узнаете из подписи, чем из моих жалких попыток правильно его произнести. Да и пишет он как курица лапой.Стивен посмотрел на подпись: «Рамон д’Ульястрет-и-Касадемон». В какой-то мере он ожидал встретить это имя: упоминание «Братства» уже заставило его сердце трепетать, а брошенный украдкой взгляд на рукописный текст подготовил. Но даже так доктор вздрогнул при виде знакомой, но встреченной при столь невероятных обстоятельствах подписи, подписи своего крёстного, и в течение какого-то времени пытался собраться с мыслями и сделать так, чтобы иллюзии и реальность слились воедино.
— Вы знаете этого джентльмена? — спросил Блейн.
Было бы странно, если Стивен не знал. В Каталонии его детства родственные связи значили очень много, и он кучу времени провёл в доме крёстного. Эн Рамон тогда был его героем — страстный патриот, прослеживающий свою родословную по женской линии до самого Вифреда Волосатого,[4]отказывающийся говорить на испанском, если только не находился, по его выражению, за границей, то есть в Арагоне или Кастилии. Неистовый охотник, настоящий матёрый хищник, что в родных горах, что в лесах. Именно ему мальчик Стивен обязан был первым добытым волком, медведем, гнездом могильника, не говоря уж о выхухоле и виверре. Искусный наездник и неутомимый оратор. Героический оттенок его фигура получила в связи с тем, что стало известно Стивену с годами:
оказалось, что гордость Эн Рамона включала в себя изрядную долю тщеславия. Для неискушённого взгляда его страсть к превосходству, к стремлению вести, а не быть ведомым, являлась своего рода помехой в деле достижения каталанской автономии.
Присмотревшись же более пристально, в крёстном можно было обнаружить нечто большее, чем своевольное безрассудство. Но, несмотря на всё это, Стивен испытывал к нему неподдельную привязанность. Его безвредная любовь к пышным нарядам, стремление к превосходству, да и пороки посерьёзнее не стоили много, когда речь заходила о его храбрости, обостренном чувстве чести, великодушии и неизменной доброте в отношении крестника. Стивен помнил его, вышагивающего по продуваемому холодным ветром Ульястретскому холму в раскачивающемся в такт шагам мальтийском плаще, декларирующего стихи о случившейся во времена деда осаде Барселоны, когда каталонцы и англичане под командованием лорда Питерборо разбили испанцев.[5] Без сомнений, поэзия бы вышла более впечатляющей, хотя и менее трогательной, если бы имя Питерборо не рифмовалось так часто со словом «разбойник».