Карл быстро, но систематически затер следы и отпечатки пальцев Греты, да и за собой прибрал тоже. Переоделся в один из костюмов покойного господина Коноплева, оказавшийся ему почти впору, и в его же уличные ботинки, и, бросив свою забрызганную кровью одежду в камин, вышел из «Королевы Роз», прихватив с собой футляр для фагота, длинный зонт и небольшой саквояж светлой кожи.
«Пожалуй, — думал он, поскрипывая снегом в направлении станции надземки, — можно будет сделать для цинских трофеев отдельную витрину».
2. Дарья Дмитриевна Телегина
Остаток ночи она провела в суомском готеле «Гоглант». Не спала, разумеется. Куда там — спать! Взяла номер с ванной — благо, в поясном кошельке «завалялось» триста рублей золотом, — села в горячую воду, «набулькала» полстакана старки и выпила залпом.
«Как парное молоко…»
Или, как нарзан.
Выпила, не чувствуя, что пьет, взглянула с удивлением на пустой стакан.
— Ну, надо же!
Пятидесятиградусный алкоголь не забирал. Даже не пронял, как следует.
«В десять на Фурштатской…»
Тем не менее, налила еще полстакана и вдруг вспомнила, как Грета вырвала Кириллу верхнюю губу.
«Ужас какой!»
И в самом деле, ужас. Но и то, что случилось с ней за считанные минуты до этого, тоже ведь не «блядки на сеновале». Опоздай Грета хоть ненадолго, и, возможно, не сидела бы Дарья сейчас в горячей воде. В смысле, не смогла бы в ней сидеть.
«А если бы ее и вовсе рядом не оказалось? Если бы они вообще не встретились, тогда что?!»
Вот это уже был настоящий ужас. И не просто «ужас, ужас, ужас, ужас!», как в старом анекдоте про шлюх, а подлинный, забирающий человека целиком и полностью — кромешный ужас. Воображение-то у Дарьи было о-го-го какое! Всем бы такое! Но не в данном случае. Представив последствия своей опрометчивости, Дарья опрокинула в рот и вторую порцию старки. Но и та прошла, на удивление, нечувствительно. Так что о факте «опрокидывания» Дарья узнала, что называется, постфактум, отставив стакан в сторону, чтобы закурить.
— Н-да…
Руки тряслись, — но явно не с перепоя, — в ушах стоял гул, однако голова не кружилась, и перед глазами не плыло.
«Вот же дура! А еще штаб-офицер!»
Получалось, ума у нее было ровно столько, сколько нужно, чтобы математикой заниматься. На все остальное даже обыкновенной предусмотрительности не нашлось.
«И ведь предупреждали!»
Разумеется, предупреждали: контрразведка только что плешь всем офицерам Арсенала не проела. И объясняли доходчиво, и рассказывали — «без утайки», — и пугали, чего уж там, как детей в ночном. А она возьми да забудь все, чему учили и о чем предупреждали. Легла под выблядка цинского и думала, что крутая, как Красноярские столбы.
«Случай…»
Случай и есть. И случай этот зовут Грета, но Грета…
«Грета знает про Марка… и про меня…»
Невероятное знание Греты должно было иметь объяснение, но ничего путного в голову, увы, не приходило. Однако же факт — Дарья «чувствовала» Грету точно так же, как некогда Марка.
«Кто она?» — но для того, чтобы сказать, кто такая эта Грета, следовало прежде объяснить, кто таков Марк, и что в нем такого особенного. Однако про Марка Дарья не знала ничего. Даже того, человек ли он?
«Человек, наверное…» — подумала она неуверенно, вновь наполняя «внезапно» опустевший стакан.
«Возможно, человек».
Однако могло случиться и так, что всего человеческого в Марке одна лишь наружность. В то давнее теперь время, когда они встретились, мысль эта не раз навещала Дарью, и однозначного ответа на этот странный вопрос она так и не получила. Даже «метаморфоза» не расставила точек над «и». Не зная истинной природы вещей, за чудо можно принять и взрыв снаряда и уж тем более эффекты «технической левитации».
— У тебя, Дари, светлая голова. — Марк сидел напротив, курил трубку, смотрел сквозь дым. — Острый ум… Ракицкий сказал «мужской»? Дурак он этот Ракицкий, хоть и профессор. У тебя не мужской ум и не женский. У тебя ум математика. Дар божий. Интеллект огромной мощи, и то, что он «живет» в голове женщины, это всего лишь факт биографии.
— Исключительный факт, — выдавила Дарья, чувствуя, как стекает из угла рта вниз по подбородку очередная струйка слюны.
— Женщины-математики твоего уровня редкие птицы, — не стал спорить Марк.
Он был единственным, кто смотрел ей в лицо без сострадания и печали. Кто воспринимал ее такой, какая есть, не испытывая — во всяком случае, так представлялось — никакого особого неудобства, то есть без ущерба своему эстетическому чувству.
— Тем не менее, полагаю, что ум твой все-таки более женский, чем мужской, хотя ты и умнее абсолютного большинства мужчин. Быть женщиной не оскорбление, Дари. Вот, что я хотел сказать.
— Я не женщина, — возразила Дарья. — Я урод.
— Одно другому не мешает, — отмахнулся Марк и достал из внутреннего кармана пиджака маленькую серебряную фляжку. — Ты инвалид, Дари. С этим не поспоришь, но ты женщина-инвалид. Это тоже факт.
Он отвинтил крышечку и сделал маленький глоток.
— Очень крепкий напиток… Почти 90 градусов.
— Спирт? — спросила она.
— Нет, но по содержанию близок к тому, чтобы быть им. Шдэрх.
— Что? — не поняла Дарья.
— Этот напиток называется Шдэрх, — объяснил Марк. — Это не по-русски, а в переводе что-то вроде «Грозового перевала». Да, пожалуй, так и есть — «Грозовой перевал».
— Где? — ей трудно было произносить длинные фразы, и везде, где возможно, она ограничивалась короткими.
— Далеко, — вздохнул Марк, пряча фляжку в карман. — Ты не знаешь.
Такое возникало иногда в их беседах. Они набредали на тему, которая была Марку неприятна, или, что случалось чаще, он просто не хотел объяснять нечто, связанное с его прошлым. А оно у Марка было, надо полагать, ой какое непростое. Это Дарья знала наверняка. «Чувствовала». Хотя и не смогла бы, наверное, облечь это «знание» и это «чувство» в слова.
— Чувствуешь? — неожиданно спросил Марк.
Врать не хотелось. Хотелось говорить правду.
— Да.
— Ну, и что ты там «увидала»?
— Не знаю… словами… не объяснить.
— Попробуй! — сказал мягко, но по ощущениям, как если бы отдал приказ. Не ослушаешься, не убежишь.
— Две луны… — она смотрела на него с мольбой, ожидая если не похвалы, то хотя бы уверения, что не сошла с ума.
— Точно, — кивнул он после короткой паузы. — Две луны над тихой водой… «Сладкие воды»… У тебя, Дари, не только интеллект. У тебя еще и Дар. Талант немереный. Вот какое дело.
— Все зря…
— Как знать…
Дарья очнулась, когда вода остыла. Сидела голая в просторной мраморной ванне, наполненной едва теплой водой, и держала в одной руке окурок папиросы, а в другой — пустой стакан. Бутылка старки успела опустеть, а когда и как это случилось, не вспоминалось, да и вспоминать не хотелось.
«Могла и утопнуть…» — но смерть отчего-то не пугала.
Дарья нехотя вылезла из воды, накинула на плечи махровый халат и вышла из ванной. Часы на каминной полке показывали «четверть десятого». Если сразу же одеться и, не мешкая, приказать портье кликнуть извозчика, вполне можно успеть к десяти на Фурштатскую, и даже не запыхаться.
«Успею…» — подумала Дарья, начиная вытираться. От капель влаги на коже ее начал бить озноб, но от мысли, мелькнувшей вдруг в голове, пробило холодным потом. Она ведь могла опоздать на встречу. Прийти в чайную и не застать там Грету. И что тогда? Упустила Марка, упустит и Грету? Упустит свой шанс? Свою судьбу?
Страх, овладевший Дарьей, был так велик, что все остальное она делала в дикой спешке, приехав на Фурштатскую 52 за пятнадцать минут до назначенного Гретой времени. Выскочила из паромобиля, едва ли не опрометью перебежала тротуар и, только увидев большие настенные часы в чайном зале, поняла, как быстро сюда добралась.
«Царица небесная!» — Дарья вздохнула и заставила себя успокоиться.
«Все будет хорошо!» — она села за столик у окна, улыбнулась через силу девушке, подошедшей, чтобы предложить меню.
— Соловецкий взвар, — сказала тихо и отодвинула кончиками пальцев брошюру меню. — И пряничков медовых махоньких… Есть у вас?
— У нас есть, — с улыбкой поклонилась девушка. — Ждать не заставим, через пять минут принесу.
— А курить у вас?..
— Можно, — девушка достала из кармана фартука и поставила на столешницу глубокую расписную плошку. — Вот! Это пепельница, если что. Просто наша хозяйка стиль соблюдает.
— И слава Богу! — снова, но уже несколько более искренно улыбнулась Дарья. — Я этот стиль люблю.
Сама она была родом из Холмогор, так что Русский Север, кому бы он не принадлежал — Новгороду или Вольным городам, — был ей родным. И уж точно, что после всего, что пережила этой ночью, пить китайский чай казалось неправильным.
«Не сегодня… не сейчас! Что?»
В просторном чайном зале об эту пору было немноголюдно, что б не сказать — пусто. Два-три посетителя, никак не больше. И вот один из этих любителей чая спозаранку встал неожиданно из-за столика у противоположной стены и шел теперь к Дарье. То есть, учитывая, как и на кого, он смотрел, у нее и сомнений не возникло, он шел к ней.
Смотрел неопасно, но пристально, словно бы изучал, оглаживал, но без страсти. Раздевал, но необидно. Просто исследовал, так, наверное, будет правильно.
Высокий, худощавый, но с первого взгляда видно — крепкий, выносливый, и очень сильный. Лицо по-мужски красивое, вернее — интересное, значительное. Крупные правильные черты. Волевой подбородок, высокий хорошей лепки лоб, длинный прямой нос. Глаза большие, но глубоко посаженные и оттого казавшиеся при первом взгляде меньше, чем были на самом деле. Карие, по-видимому, однако на расстоянии — почти черные. Волосы короткие, темно-каштановые. И одет хорошо. Дорого и со вкусом, но не в этом дело. Дело в том, как он смотрел, и что она чувствовала под его взглядом. И еще в том, как он шел. А шел он, как всякий молодой и здоровый мужчина его комплекции. Только вот Дарья видела иное. Она заметила почти незаметную здесь и сейчас особую грацию движений, которую ни с чем уже не спутаешь, если увидишь хоть раз. А она видела…
— Доброе утро, Дарья Дмитриевна! — мужчина подошел к столику и чуть склонил голову в вежливом приветствии. — Разрешите представиться! Карл Мора, к вашим услугам! Госпожа Ворм просила меня встретиться с вами этим утром.
— Она не придет. — Дарья не спрашивала, ответ был очевиден.
— Обстоятельства, — Карл пожал плечами, но Дарье показалось, что движение это нарочитое, а не естественное. Будь его воля, этот Карл не стал бы, наверное, вообще выражать свои чувства. Так ей представилось.
— Я понимаю, — кивнула она. — Присядете?
— Если позволите.
— Я настаиваю!
— Благодарю вас! — Он сел. Показалось, просто «перетек» из одного состояния в другое. Стоял, теперь — сидит.
— Она?..
— О, вы не должны беспокоиться! — чуть приподнял он ладонь, мог бы, впрочем, и не стараться, Дарья его и так поняла. — С Гретой все в порядке. Просто она… Как бы это сформулировать? Перенервничала? Да, пожалуй, что так. Нервное напряжение, бессонная ночь, вино, кокаин… Вы меня понимаете?
— Да.
— Ваш заказ, сударыня! — подошла давешняя девушка, начала расставлять угощение.
— Что это? — кивнул мужчина на чайник.
— Соловецкий взвар, — услужливо улыбнулась ему девушка. — Не желаете попробовать?
— Там ягоды?
— Да, сударь, там…
— Какие?
— Брусника, смородина, клюква, — стала перечислять Дарья. — Что еще?
— Морошка и калина, — подсказала девушка.
— Звучит заманчиво, — шевельнул верхней губой Карл. — Заварите мне тоже. Нам, видите ли, предстоит долгий разговор, так что не помешает.
Он говорил по-русски правильно. Так стал бы произносить звуки русской речи тверич или москвич, но у Дарьи создалось впечатление, что он не русский. И дело не в имени. Просто интуиция подсказывала.
2. Карл Мора
— Вы знакомы с Марком? — неожиданно спросила женщина.
«Молодец, девочка! — отметил Карл. — Хороший вопрос. Правильный. Уместный. И вовремя».
— Да, мы знакомы.
— А Грета тоже с ним знакома?
— Да. Мы все давно и хорошо знакомы, — он говорил правду, поскольку не видел смысла лгать. Другое дело — детали, но о том, о чем не спрашивают, он рассказывать не обязан.
— Родственники? Друзья? — Дари смотрела на него с таким выражением, словно видела насквозь. Но он знал, она этого не может.
— Отчасти родственники, — ответил Карл, — отчасти друзья.
— Компаньоны, — добавил он через мгновение.
— Значит, про меня вы знаете?
— Да, Дари, знаю.
— Дари… Смешно, я и забыла это имя… — возможно, в ее голосе прозвучала грусть, но Карл не был в этом уверен. Он знал, что такое грусть. Мог объяснить, и даже показать. Однако опознать по интонации удавалось не всегда, а лицом девочка владела на редкость хорошо.
«Ладно, примем за грусть!»
— Хотите, чтобы я называл вас Дарьей?
— Да, пожалуйста.
— Что ж, — согласился Карл, — значит, Дарья.
— Знаете… Он рассказывал?
— Я был в курсе с самого начала, — счел необходимым объяснить Карл. — Поддерживал его в решении помочь вам, забрать к нам.
— К вам?
— Это два вопроса, не правда ли?
— Правда, — признала женщина.
— Я на них отвечу.
— Многообещающее начало.
«Сарказм? Лучше бы Грету не заносило! Она понимает такие вещи, а я нет. И потом, она женщина, а я…»
Карл не любил об этом думать. Он испытывал чувство дискомфорта, признавая истинную природу своего Я. Человеком он себя не считал, но к определенному мнению по поводу альтернативы так и не пришел.
— Все должно было закончиться иначе, — сказал он, словно бы и в самом деле, оправдывался, одновременно, испытывая по этому поводу нечто, что можно было бы назвать «раздражением». — Но обстоятельства…
— В который раз оказались сильнее нас.
— Не так, — возразил Карл. — Если бы Марк остался, вас не было бы нынче в живых.
— А он? — нахмурилась женщина.
— Возможно, тоже, — Карл не хотел ее обманывать, — но не факт. Марк живучий, да и вообще… Справиться с Марком это надо быть чем-то серьезнее номадов.
— Номадов?
— Так мы называем тех, кто сорвал тогда наши планы. Номады.
— А вы?
— Это второй ваш вопрос, не так ли?
— Да, вы правы.
— Знаете слово «фрилансер»? — спросил тогда Карл.
— Да, — ответила женщина.
— Тогда представьте себе группу людей, которые живут сами по себе, — попробовал объяснить он. — Вне государств и обязательств, вне иерархии…
— Так не бывает, — покачала она головой.
— Бывает, — Карл достал сигару и повертел ее в пальцах. — Вопрос лишь в соотношении уровня потребностей и возможностей. А наши потребности, Дарья, с лихвой покрываются имеющимися в распоряжении сообщества возможностями. Вот и судите! Однако мы все-таки не боги, свои ограничения есть и у нас. И одно из них — номады. Они наши конкуренты и наш естественный враг. И в тот раз на кону стояли ваша жизнь и жизнь Марка. Он решил увести погоню за собой, и, похоже, преуспел.
— Да… Я… — женщина явно не знала, что сказать.
— Вы живы, — напомнил Карл. — Молоды и красивы, здоровы, наконец.
— Да, но я… я думала…
— Я слышал, Марк может вскружить голову любой женщине… — осторожно сказал Карл. Ему было неприятно об этом говорить, поскольку Марк был ему куда ближе, чем любая из всех этих женщин, и важнее, разумеется.
«Вот разве что, Дари…»
— Я догадывалась, что он тот еще «дон Жуан», — мягко улыбнулась женщина, — но сердцу не прикажешь.
— Да, тут и спорить не о чем, — согласился Карл. — По сути же вашего вопроса…
— Которого из двух? И, к слову, я ведь их даже не озвучила. Мысли читаете?
— Нет, разумеется. Это было бы любопытно, но, увы, недостижимо. Не читаю. Догадался, вычислил. Такой ответ вас устроит?
— Да. Извините!
— Не за что, — Карл снова обозначил «пожатие плечами». — Вы в своем праве. Но вернемся все-таки к теме разговора.
Тут их прервали ненадолго, но оно и к лучшему: пока официантка расставляла перед ним чайные принадлежности, Карл раскурил сигару, и к разговору приступил уже во всеоружии. С дымящейся сигарой в одной руке и парящей кружкой взвара — в другой.
— Мы живем коммуной. Знаете значение этого слова?
— Я же из Тартара, Карл, — усмехнулась женщина. — У нас коммунисты в правящую коалицию входят. И коммуны учредить обещают. А у вас, значит, коммуна уже есть. И как оно?
— На нашем уровне благосостояния вполне сносно.
— Могу представить.
— Не можете, — возразил Карл. Он знал, о чем говорит. — Но там, с нами, вам было бы лучше, чем здесь, с ними.
— С «ними», это с тартарцами?
— С людьми, — пора было расставлять точки над «и».
— А вы что же, не человек?
— Не знаю, — Карл счел необходимым чуть покачать головой, как сделал бы на его месте не уверенный в своих словах человек.
— То есть как? — вскинулась Дари. — Так не бывает!
— Скажем, так не должно быть, — попытался внести ясность Карл, — но допускаю, что запутал вас из-за своей любви к философии. Я, видите ли, склонен к размышлениям на философские темы, и один из наиболее интересных для меня вопросов, как раз и касается определения человечности.