Вот особенно интересная практика: врач (разумеется, исключительно в целях самообразования) получает право зайти в один из предложенных ему ресторанов и выбрать любое блюдо. Самым креативным примером применения этой стратегии была знаменитая черная кружка с логотипом компании, которая вручалась врачу и его персоналу. Далее врач мог пойти с этой кружкой в любое заведение, принадлежавшее определенной сети кофеен, и получить столько эспрессо или капучино, сколько пожелает. Эта черная кружка стала настолько популярной, что даже превратилась в определенный символ статуса среди студентов-медиков. Эти хитрости становились все экстравагантнее – соответственно, менялись правила больниц и Американской врачебной ассоциации, желавших хоть как-то ограничить использование столь агрессивных маркетинговых тактик. Разумеется, по мере того как правила становятся все более строгими, торговые представители начинают искать новые подходы, позволяющие оказывать влияние на врачей. «Гонка вооружений» продолжается…[15]
Несколько лет назад мы с коллегой Дженет Шварц (преподавателем Тулейнского университета) пригласили на ужин торговых представителей фармацевтических компаний. В сущности, мы решили сыграть с ними в их игру. Мы отвели их в хороший ресторан и не скупились на вино. Как только торговые представители в достаточной степени расслабились, они рассказали нам о трюках своей деятельности. И то, что мы узнали, нас шокировало.
Представьте себе нашего собеседника – привлекательного и очаровательного молодого человека в возрасте чуть за двадцать, способного успешно пригласить на свидание любую девушку. Он рассказал нам, что как-то раз смог убедить женщину-врача посетить информационный семинар о продвигавшемся им лекарстве – в обмен на согласие сходить с ней на занятие бальными танцами. Это было негласным взаимовыгодным компромиссом: торговый представитель делал личное одолжение доктору, а она взяла у него бесплатные образцы лекарства и начала рекламировать его своим пациентам.
По словам нашего собеседника, в не меньшей степени было принято угощать подчиненных врача разными приятными блюдами (на мой взгляд, в этом заключается довольно весомый плюс работы медсестрой). Сотрудники доктора, до которого настойчиво хотел добраться один торговый представитель, каждый раз придумывали, что бы им у него заказать – стейки или лобстера. Еще более шокирующим для нас был такой факт: врачи порой приглашали в смотровые кабинеты торговых представителей, которые, выступая в роли «экспертов», напрямую информировали пациентов о том, как действуют определенные виды лекарств.
Еще печальнее были истории, рассказанные торговыми представителями, которые продавали медицинское оборудование. Мы узнали, что в этой среде было принято разрешать торговым представителям рассказывать о методах работы того или иного прибора даже в ходе операций.
Мы с Дженет были удивлены тому, насколько хорошо торговые представители разбирались в классических психологических стратегиях убеждения и насколько умело и интуитивно они их использовали. Они рассказали нам еще об одной умной тактике – приглашении врачей читать коллегам короткие лекции о продвигаемых препаратах. Торговых представителей не слишком интересовало, что вынесет аудитория из лекции. На самом деле их интересовало то, каким образом лекция скажется на самом лекторе. Они обнаружили, что даже после короткого выступления о преимуществах определенных лекарств оратор начинал верить собственным словам и затем выписывал эти лекарства пациентам гораздо чаще. Психологические исследования показывают, что мы довольно быстро принимаем на веру то, что произносим, даже когда изначальная причина для рассказа не была связана с чувством долга (врачи, например, получали достаточную финансовую компенсацию за свою работу). В дело вступает когнитивный диссонанс. Врачи начинают верить в то, что если они сами рассказывают другим о каком-то лекарстве, то оно должно быть не таким уж плохим: после выступления начинала меняться их точка зрения, а вслед за ней и поведение.
Торговые представители рассказали нам и о других трюках, в частности о «хамелеоне» – переключении на разные акценты, типы личности, демонстрации тех или иных политических убеждений и так далее. Они искренне гордились своей способностью найти быстрый контакт с врачами. Иногда связи с врачами выстраивались и в других социальных плоскостях: некоторые торговые представители по-дружески ходили с врачами на рыбалку или играли в баскетбол. Подобный совместный опыт позволял врачам с легкой душой выписывать рецепты, помогавшие их «приятелям». Разумеется, врачи не осознавали, что подобные действия ставят под сомнение их профессиональную этику. В их представлении они просто получали заслуженный отдых после тяжелого труда, причем в компании друга, с которым им уже доводилось заниматься бизнесом. Естественно, во многих случаях врачи не понимали, что ими манипулировали, но это было именно так.
Притворные одолжения – это одна история, но есть другие примеры, когда конфликты интересов куда более очевидны. Производитель лекарств платит доктору несколько тысяч долларов за консультации. Компания передает здание или делает щедрый благотворительный взнос медицинской исследовательской лаборатории в надежде повлиять на ее выводы. Такие действия приводят к явному конфликту интересов, особенно в медицинских школах, где связанные с фармацевтикой предубеждения могут переноситься от преподавателей студентам-медикам и далее пациентам.
Дафф Уилсон, репортер New York Times, описал мне пример такого поведения. Несколько лет назад один студент Гарвардской медицинской школы заметил, что его преподаватель по фармакологии слишком активно пропагандирует достоинства одного препарата по борьбе с холестерином, при этом ничего не говоря о побочных эффектах. Проведя поиск в Интернете, студент обнаружил, что преподаватель получал деньги от десяти фармацевтических компаний, пять из которых изготавливали препараты по борьбе с холестерином. И он был не одинок. По словам Уилсона, «в соответствии с правилами о разглашении информации примерно 1600 из 8900 преподавателей и лекторов Гарвардской медицинской школы сообщили ректору, что они или члены их семей имели финансовые интересы в компаниях, так или иначе связанных с предметом их преподавания, исследований или клинической практики»{2}. А когда преподаватели начинают публично давать рекомендации, основанные на таких исследованиях, это означает, что мы столкнулись с серьезной проблемой.
Вранье с цифрами
Если вы думаете, что только мир медицины полон конфликтов интересов, вспомним о другой профессии, в которой конфликты такого рода встречаются еще чаще. Да, я говорю о чудесном мире финансовых услуг.
Предположим, что на дворе 2007 год и вы только что получили фантастическую работу в банковской сфере на Уолл-стрит. Ваш годовой бонус составит около 5 миллионов долларов, но только если вы будете положительно относиться к ценным бумагами, обеспеченным ипотекой (или другим новым финансовым инструментам). Вам платят много денег за то, чтобы вы поддерживали искаженное мнение о реальности, однако вы сами не замечаете, что́ творит большой бонус с вашим восприятием реальности. Напротив, вы быстро убеждаетесь в том, что эти ценные бумаги надежны ровно настолько, насколько вы в это верите.
Как только вы призна́ете, что ипотечные ценные бумаги будут жить и в будущем, вы как минимум частично перестанете замечать связанные с ними риски. Помимо этого, вам крайне сложно оценить, сколько они стоят на самом деле. Погрузившись в большую и сложную электронную таблицу, вы пытаетесь оценить реальную ценность той или иной бумаги. Вы изменяете один из параметров дисконта с 0,934 до 0,936 и видите, как вдруг цена этих бумаг подпрыгивает до небес. Вы продолжаете играть с цифрами, пытаясь найти параметры, в максимальной степени отражающие «реальность», но при этом краем глаза замечаете, каким образом выбор того или иного параметра влияет на ваше личное финансовое будущее. Вы продолжаете играть с цифрами еще какое-то время, пока не убеждаетесь в том, что они совершенно точно отражают идеальный способ оценки ипотечных ценных бумаг. Вы не испытываете никаких угрызений совести, потому что уверены, что сделали все возможное для максимально объективной их оценки.
Более того, вы не имеете дела с реальными деньгами. Вы просто играете с цифрами, которые отдалены от настоящих денег сразу на несколько шагов. Их абстрактная природа позволяет вам воспринимать свои действия как игру, а не как что-то способное серьезно повлиять на вашу жизнь, качество вашего жилья или размер ваших пенсионных накоплений. Вы не одиноки. Вы понимаете, что умники-финансисты, сидящие в соседних офисах, ведут себя более или менее похоже, и когда вы сравниваете свои оценки с их оценками, то понимаете, что лишь немногие из ваших коллег выбрали еще более экстремальные наборы показателей. Вы уверены в том, что представляете собой рациональное существо и что рынок всегда прав. И поэтому вы начинаете верить в правильность своих действий и действий всех остальных (мы еще поговорим об этом в главе 8). Не так ли?
Как только вы призна́ете, что ипотечные ценные бумаги будут жить и в будущем, вы как минимум частично перестанете замечать связанные с ними риски. Помимо этого, вам крайне сложно оценить, сколько они стоят на самом деле. Погрузившись в большую и сложную электронную таблицу, вы пытаетесь оценить реальную ценность той или иной бумаги. Вы изменяете один из параметров дисконта с 0,934 до 0,936 и видите, как вдруг цена этих бумаг подпрыгивает до небес. Вы продолжаете играть с цифрами, пытаясь найти параметры, в максимальной степени отражающие «реальность», но при этом краем глаза замечаете, каким образом выбор того или иного параметра влияет на ваше личное финансовое будущее. Вы продолжаете играть с цифрами еще какое-то время, пока не убеждаетесь в том, что они совершенно точно отражают идеальный способ оценки ипотечных ценных бумаг. Вы не испытываете никаких угрызений совести, потому что уверены, что сделали все возможное для максимально объективной их оценки.
Более того, вы не имеете дела с реальными деньгами. Вы просто играете с цифрами, которые отдалены от настоящих денег сразу на несколько шагов. Их абстрактная природа позволяет вам воспринимать свои действия как игру, а не как что-то способное серьезно повлиять на вашу жизнь, качество вашего жилья или размер ваших пенсионных накоплений. Вы не одиноки. Вы понимаете, что умники-финансисты, сидящие в соседних офисах, ведут себя более или менее похоже, и когда вы сравниваете свои оценки с их оценками, то понимаете, что лишь немногие из ваших коллег выбрали еще более экстремальные наборы показателей. Вы уверены в том, что представляете собой рациональное существо и что рынок всегда прав. И поэтому вы начинаете верить в правильность своих действий и действий всех остальных (мы еще поговорим об этом в главе 8). Не так ли?
Разумеется, это совсем не так (вы еще помните о финансовом кризисе 2008 года?), но с учетом того, насколько большие суммы вовлечены в игру, нам кажется вполне естественным немного мухлевать. Человеку свойственно вести себя таким образом. Ваши действия приводят к огромным проблемам, но вы их просто не видите с этой точки зрения. В итоге ваш конфликт интересов поддерживается целым рядом фактов: вы не имеете дела с реальными деньгами; ваши финансовые инструменты невероятно сложны, а кроме того, каждый из ваших коллег делает то же самое.
Меткий и наполненный тревогой документальный фильм «Внутреннее дело» (Inside Job), получивший премию Американской киноакадемии, детально показывает, каким образом отрасль финансовых услуг шаг за шагом развращала правительство США, что привело к отсутствию контроля над Уолл-стрит и финансовому краху 2008 года. Фильм также описывает, каким образом эта индустрия платит ведущим ученым (ректорам, главам факультетов и отдельным преподавателям) за то, чтобы они писали экспертные мнения в интересах финансистов и дельцов с Уолл-стрит. Если вы посмотрите этот фильм, то вас наверняка поразит, с какой легкостью ученые и эксперты готовы продаться, и вам наверняка покажется, что вы никогда не поступите так.
Но перед тем как вы окончательно убедите себя в том, что обладаете высочайшими моральными качествами, представьте себе, что мне (и вам) платят большие деньги за работу в комитете по аудиту какого-нибудь Гигантбанка. Если от работы в банке будет зависеть значительная часть моего дохода, то я, возможно, буду не столь критичен в отношении его действий. При должном уровне вознаграждения я, возможно, буду чуть реже говорить о том, что инвестиции банка должны быть прозрачными и ясными или что ему нужно всегда избегать конфликта интересов. Разумеется, я хочу и дальше оставаться в составе комитета, поэтому для меня просто комфортнее не думать, что многие из действий банка были предосудительными.
Внутренний конфликт в ученом мире
Когда я размышляю о вездесущности конфликта интересов и о том, как сложно бывает обнаружить его в нашей жизни, часто вынужден признавать, что и сам подвержен его влиянию.
Нас, ученых, порой призывают использовать свои знания в качестве консультантов и экспертов в суде. Вскоре после того, как я занялся научной деятельностью, крупная юридическая компания пригласила меня выступить экспертом. Я знал, что некоторые из моих более опытных коллег регулярно занимались экспертной деятельностью и получали за это неплохие деньги (хотя они и уверяли, что делают это не ради денег). Из любопытства я изучил их заключения по ряду старых судебных дел и искренне поразился их однобокости. Более того, я был шокирован тем, насколько уничижительно эксперты относились в своих заключениях к мнениям и заключениям экспертов противной стороны, которые в большинстве случаев были не менее уважаемыми учеными.
Тем не менее я решил попробовать (разумеется, не ради денег), и мне пообещали довольно высокий гонорар за экспертное мнение[16]. Сравнительно быстро я понял, что юристы, с которыми я работал, пытались подспудно вложить мне в голову точку зрения, которая помогла бы им выиграть дело. Они не делали этого грубо и навязчиво. Они не говорили мне прямым текстом, что определенные вещи пойдут на пользу их клиентам. Вместо этого они попросили меня описать все исследования, уместные для данного судебного разбирательства. Далее они поделились со мной своим мнением, что некоторые факты, противоречащие их позиции, могут быть основаны на методологических ошибках, а исследования, поддерживающие их точку зрения, можно считать очень важными и качественными. Они были искренне благодарны мне каждый раз, когда я оценивал исследования подходящим для них образом. После нескольких недель работы я обнаружил, что относительно быстро принял точку зрения плативших мне людей. Эта история заставила меня серьезно засомневаться в возможности человека быть объективным, когда ему платят за его мнение (сейчас, когда я пишу эти строки об отсутствии у меня объективности, я уверен, что теперь никто и никогда не попросит меня выступить экспертом – но, может быть, это и к лучшему).
Пьяный человек и набор данных
Был и еще один случай, заставивший меня осознать всю опасность конфликта интересов. На сей раз это было связано с моим исследованием.
В свое время мои гарвардские друзья любезно позволили мне работать в их лабораториях. Особенно мне было интересно использовать участников их экспериментов, так как они нанимали для участия жителей окрестных районов, а не ориентировались на одних лишь студентов.
Как-то раз я вел эксперимент в области принятия решений. Как и обычно в таких случаях, я предположил, что результаты при одном условии эксперимента будут отличаться от результатов при другом. Так и получилось – за исключением одного участника. Предполагалось, что все участники той же группы будут показывать более высокие результаты, однако у этого участника результат оказался значительно ниже, чем у всех остальных. Это показалось мне странным. Изучив его данные более тщательно, я обнаружил, что он был на 20 лет старше остальных. Я также вспомнил, что один из участников эксперимента, пожилой мужчина, находился в состоянии сильного алкогольного опьянения.
Как только я понял, что пьяным был именно он, я решил исключить его данные (так как посчитал, что его результаты были явным образом искажены). Я выбросил его данные из базы, после чего все остальные результаты начали выглядеть отлично: они показывали в точности то, что я ожидал увидеть. Однако несколько дней спустя я задумался о том, каким образом пришел к решению исключить данные старого пьяницы. Я спросил себя, могло бы это произойти, если бы этот участник оказался в другой группе (той, для которой ожидались более низкие результаты)? Если бы это было действительно так, то я для начала не обратил бы внимания на его ответы. Следовательно, я бы даже не подумал исключать его данные.
Разумеется, я вполне мог убедить себя в том, что решение исключить данные пьяного участника – это правильное решение. Но что если бы он не был пьяным? Вдруг у него были иные проблемы, не связанные с употреблением алкоголя? Мог бы я тогда придумать какое-то иное оправдание или аргументы для того, чтобы исключить его данные? Как мы увидим в главе 7 «Креативность и нечестность», креативность может помочь нам оправдать даже самые эгоистичные мотивы, при этом не мешая нам думать о себе как о честных людях.
Я решил сделать две вещи. Прежде всего я провел эксперимент заново, чтобы еще раз проверить результаты, и на этот раз все получилось прекрасно. Затем я решил, что не будет лишним создать новый стандарт эксперимента, позволяющий исключить из него некоторые типы участников эксперимента (например, не тестировать нетрезвых людей или людей, не способных понять наши инструкции). Однако правила для такого рода исключений должны быть оговорены заранее, до начала эксперимента, а не после изучения полученных данных.