На звонок ответил чиновник, назвавшийся письмоводителем Птицыным. Никого больше в участке не оказалось, все были на месте преступления. И господин Ванзаров там же. Николя с печалью подумал, что вот всегда так: Ванзаров распутывает какое-то интересное дело, выехал на место преступления, а ему приходится тут чахнуть в сыскной. Он продиктовал все имена с датами и попросил, чтобы ему зачитали, что вышло. Птицын записал все правильно. И обещал передать в собственные руки. Как только представится возможность.
38
За ним ходили давно. Ванзаров приметил неумелого филера, выйдя из участка после ареста. Больших забот «хвост» не доставлял. Оторваться от него не составило труда. Соглядатай потерял его, когда Ванзаров брал извозчика к дому Федорова. Но упрямо дежурил около участка и зацепился снова. Ванзаров замечал его среди толпы зевак в безымянном переулке, около гостиницы «Рояль» и на другой стороне от ювелирного магазина Гольдберга. Теперь «хвост» шел за ним, не прячась.
Обернувшись в очередной раз, он обнаружил, что за спиной улица пуста. «Хвост» бесследно растворился. Это была не лучшая новость. Если враг спрятался, значит, он готов напасть. Ванзаров невольно размял плечи и постарался все внимание отдать наблюдению, а не мыслям. Выйдя на Оранжерейную, он заметил господина, который явно спешил ему навстречу. Ванзаров остановился и стал ждать, когда тот приблизится.
Ничего таинственного или пугающего в фигуре ночного прохожего. К тому же Ванзаров его узнал. По этикету, известному сотруднику полиции, подходили всегда к сильнейшему. Именно эту позицию он и занял. Господин счел за лучшее оставить некоторое безопасное расстояние, чтобы показать мирный настрой и отсутствие финки, удар которой наносится быстро и снизу. Он церемонно приподнял шляпу.
– Сердечно рад случайной встрече.
– Вот как? А мне показалось, господин Чех, что ваш мальчонка весь день за мной бегал, – ответил Ванзаров. – Отпустили бы поужинать человека. У него же филерской выучки нет.
Воровской старшина оценил изящество обращения полицейского.
– Приятно иметь дело с таким умным человеком, – сказал он с поклоном. – В нашу последнюю встречу нас грубо прервали…
– Пустяки, всякое бывает. Городовые обознались. Приняли меня, за кого бы вы думали? За самого Чижа. Нет, ну надо же! А ведь мы со знатным вором даже в темноте не похожи.
Чех согласился, что это непростительная ошибка: Чижа всякий знает, как его можно спутать с чиновником сыска?!
– От себя же хочу добавить со всей открытостью… – продолжил Чех, аккуратно подбирая слова и присматривая за реакцией полицейского, – …что к этому неприятнейшему инциденту ни я, ни мои люди, ни мир наш отношения не имеем. Говорю это исключительно в целях того, чтобы сохранить ваше дружеское расположение.
– Я это знаю, – ответил Ванзаров. – Никакого смысла буснуть[7] меня для вас нет.
– Благодарю за понимание… Не сочтите за дерзость, но как бы нам окончить нашу беседу, столь важную для меня? Не угодно ли отужинать в трактире? Все обставим исключительно приватно…
Ужинать с воровским старшиной чиновник полиции мог отправиться только по приказу директора Департамента полиции или в исключительном случае. Ничего похожего пока не наблюдалось.
– Думаю, такой ужин удовольствия вам не доставит, – ответил Ванзаров. – А беседу нашу можно закончить хоть здесь. Чем не место?
Проявив понимание, Чех не стал возражать и уговаривать. Сходиться близко с борзым[8] – чего доброго, мир косо посмотрит. Лучше соблюдать дистанцию.
– Так что полагаете о дельце нашем? – спросил он.
– Я полагаю, вам хочется, чтобы я указал, кто у вас тут завел подпольный ростовщический промысел? Чтобы взять под себя или наказать примерно.
– Это уж как водится, – согласился Чех.
– И вы просите об этом меня, чиновника сыскной полиции…
Чех насторожился, как опытный зверь, почуявший неладное.
– Я полагал, у нас есть понимание в этом вопросе…
– Понимания с ворами у меня нет и быть не может, – отрезал Ванзаров. – Хотя в сыскной полиции на этот счет ходят разные мнения. Только мне до них дела нет.
– Жаль, коли так… – сказал Чех, подаваясь назад.
– Но в сложившихся обстоятельствах приходится пользоваться римской поговоркой: враг моего врага – мой союзник… Только не понимайте буквально.
Такой поворот Чеху понравился. Он выразил готовность разумно договориться.
– Делаю вам предложение, – сказал Ванзаров, чтобы опередить и не позволить вору сделать то же самое. – Проблему, доставляющую вам столько хлопот, берусь решить.
– Отца[9] сдадите? – обрадовался Чех.
– Я сказал: решу, а не сдам. Могу обещать, что скоро этот конкурент вам мешать не станет. Конкретного человека вы не узнаете. Даже если весь мир будет ходить за мной хвостом. Устраивает?
Требовалось быстро сообразить: не обманет ли борзой, не блеф ли это? Вроде про него самый положительный слух идет: справедливый и на лапу не берет. Прикинув риск, Чех счел его допустимым.
– Какова плата? – спросил он, понимая, что просто так ничего в этом мире не делается.
– Плата вперед, – ответил Ванзаров, наблюдая, как вор пытается понять: это предложение взятки или оборот речи. Все-таки Чех склонился к простому решению и полез за портмоне, выпиравшему из кармана сюртука.
– Извольте, я готов…
– Жаль, господин Чех, что вы так мелко меня цените…
Поняв, что его поймали, Чех и не думал обижаться. Наоборот – заулыбался.
– У каждого своя цена имеется. Вы назовите, может, и осилим как-нибудь…
– Цена моя будет такова… – сказал Ванзаров и нарочно взял паузу, чтобы вор помучился в сомнениях. – Называете мне господ, которые вывернулись из вашего капкана.
– И что еще? – спросил Чех, не веря, что аппетит полицейского на этом успокоится.
– Расскажите, на чем их поймали.
– И это все?
Ванзаров подтвердил: такова его цена.
Цена была столь странной, что Чех вот так сразу не мог согласиться. Он твердо знал: если вор продает дешево, значит, товар опасный, «горячий», брать не следует. Но торговался с ним не вор, а человек, у которого совсем другие понятия. Зачем Ванзарову сдались эти ламдоны[10], Чех понять не мог. Нюхом вора он понимал, что его обводят вокруг пальца, что его самого обманывают, как подвыпившего купчика, что это ловушка, в которую честному вору соваться не следует. Но искушение было слишком велико. И Чех согласился. Они заключили сделку на слово, не пожав рук. Все-таки для обоих это было решительно недопустимо.
– Изволите в алфавитном порядке? – спросил Чех.
– В порядке розыгрыша, – ответил Ванзаров, прекрасно зная, что каждую жертву аферы долго и тщательно изучают, прежде чем поймать и начать сдирать с нее куш.
Заглядывать в записную книжку Чеху не потребовалось. Свои дела он предпочитал держать в голове.
– В конце марта ротмистр Еговицын…
– Поймали на картежном проигрыше?
– Само собой… Далее чиновник Марков из Дворцового управления…
– Любитель слишком уж молоденьких барышень?
Чех выразил восхищение такой проницательностью.
– В конце апреля учитель Таккеля из гимназии…
– Нет версий, – признался Ванзаров.
Чех не без приятности пояснил, что господин учитель обожает доставлять боль, получая от этого эротическое наслаждение, и так в этом переусердствовал, что его жена вынуждена была спасаться от побоев и пыток у родственников. Если об этом узнают в гимназии, он немедленно лишится места.
– А с виду милейший человек, – заметил Ванзаров. – Никогда не скажешь, что в нем бурлят страсти маркиза де Сада.
– Какого сада? – переспросил Чех, думая, что ослышался.
– Неважно. Хуже, что логике такие обстоятельства не заметны… Ведь я подумал: что за странность – ладонь содрана, а вид далеко не спортивный. Занесем в копилку опытных знаний… Это все?
Воровской старшина признал, что возможности его не безграничны.
– Барышня Нольде в ваши сети попадала? – спросил Ванзаров.
– Не имел чести… А что, там есть чем поживиться?
– Немного опоздали. Сегодня ее убили. Ваш филер должен был доложить… Нет? Не сообщил? Совсем неумеха… Гоните его в честные люди.
Это замечание Чех оставил без внимания, но спросил, когда ожидать выполнения данного слова. Ванзаров обещал справиться за день или два. Такой срок старшину совершенно устроил. Он посчитал, что рандеву с сыскной полицией можно считать завершенным.
– И вот еще… – сказал Ванзаров напоследок. – Вашему мальчонке поручите что-нибудь более простое: карманы на вокзале чистить или гусаков[11] щипать. Вот только за мной ходить больше не надо. Сдам городовому и посажу в участок. Мы теперь на честном слове с вами держимся… Вот и не надо у меня под ногами крутиться.
39
39
Участок опустел. Дело, заведенное по убийству барышни Нольде, лежало в сейфе. Чиновники, тихие и подавленные, разбрелись по домам. Утомленный пристав поднялся к себе и больше не желал ничего знать. Пусть хоть огнедышащий дракон налетит, он не тронется с места. Тарелка вечернего супа и графинчик наливки – вот все, с чем Врангель готов был иметь дело. Власть над приемным отделением и жителями Царского Села, которым вздумается обратиться в полицию в поздний час, была предоставлена Скабичевскому. На то и помощник, чтобы тянуть лямку за начальство. Он сидел под лампой с зеленым абажуром, бросавшей больше тени, чем света. За окнами было куда светлее. Белая ночь набирала силу.
– Вот уж не думал застать вас в такой час, – сказал Ванзаров, зайдя в участок. – Что домой не идете, поздно уже…
Выйдя из-за стола, Скабичевский положил перед ним записку.
– Вам телефонограмма из Петербурга, – сказал он. – Получена четыре часа назад.
Ванзаров прочитал столбик фамилий с датами рядом с ними.
– Кто принял?
– Письмоводитель Птицын, он оставался на дежурстве…
– Знаете, что это?
– Фамилии знакомы, кажется наши жители, – ответил Скабичевский.
– Именно так. Мой сотрудник обошел ювелирные магазины и выяснил, кто сдавал золото. К сожалению, эти люди мне неизвестны. Признаться, я ожидал несколько другой результат… Николай Семенович, кто они?
Скабичевский взял листок.
– Так, первый – это Покотило Николай Петрович, учитель мужской гимназии, преподавал историю с географией. Забавный такой, сильно пришепетывал. Гимназисты прозвали его Паровоз. Он не обижался, шутил со всеми.
– Знаком был с Федоровым?
– Разумеется. Учительствовали в одно время…
– Вышел в отставку?
– В каком-то смысле… Умер больше года назад.
– Вот как? – только и сказал Ванзаров. – Как интересно. А вот этот господин: Добберт А.А. – имеет отношение к гимназии?
– Имеет. Это пастор, читал Закон Божий для гимназистов лютеранского вероисповедания. Всегда ходил в опрятном таком костюме с белым воротничком на шее. Как он у лютеран называется, забыл…
– Неужели и его постигла кончина?
– К сожалению. Еще в прошлом декабре. Это такая утрата для гимназии. Умный был человек, и к ученикам относился без жестокосердия. Пытался, чтобы они не только зубрили, но понимали, о чем идет речь. Его все любили…
Ванзаров согласился, что это большое несчастье для народного просвещения. Где еще найдешь доброго пастора для лихой гимназической паствы.
– А господин Алексеев когда изволил скончаться?
– Сергей Евграфович? Довольно давно, года два уж как, не меньше… Если не ошибаюсь. Преподавал математику. Очень строгий был, ходил с огромной палкой, всегда мрачный и не здоровался. Ученики его побаивались.
– Молодцы, детки, свели в могилу своих учителей… – сказал Ванзаров. – Какая неприятность…
– Что поделать, профессия педагога сродни самопожертвованию, – заметил Скабичевский, возвращая записку.
– Николай Семенович, вас ничего не удивляет в этом списке?
Чиновник попросил лист, стал рассматривать запись, нахмурясь и шевеля губами.
– Даты эти означают…
– Когда они заходили в магазин сдать золото. Как госпожа Нольде.
– Позвольте… Как же это возможно?!
– Согласитесь, немного странно: человек давно помер, а все еще заходит к ювелирам. Что бы это значило? На привидения сдатчики не походили.
– Кто-то пользовался фамилиями умерших людей… – проговорил Скабичевский, поразившись такому открытию.
– И вот что интересно: в отличие от барышни Нольде, все они мужчины и принадлежали к узкому кругу так или иначе связанных с гимназией лиц. А что из этого следует?
– Кто-то знал их всех!
– Мне кажется, пора нанести ночной визит, – сказал Ванзаров. – Вы со мной или отправитесь отдыхать?
Скабичевский выразил полную готовность следовать куда угодно.
Вокруг дома разросся яблоневый садик. В окнах теплился свет. Оттуда раздавались неясные звуки, как будто плакала кошка. Калитка была открыта. Ванзаров поднялся на крылечко и принялся резко дергать шнурок звонка. В доме послышался натужный звон колокольчика. Скабичевский между тем, по полицейскому правилу, остался на улице, чтобы присматривать за окнами.
Наконец за дверью раздались шаркающие шаги.
– Кто там? – спросил раздраженный голос.
– Сыскная полиция, Ванзаров. Откройте, господин Таккеля.
Последовала пауза, за дверью чем-то двигали.
– Я все вам сказал, мне добавить нечего…
– К вам появились новые вопросы. Если желаете, завтра вас доставят в участок под конвоем городового. Вся гимназия будет обсуждать это интригующее событие…
Аргумент подействовал. Таккеля показался в проеме, закрываясь створкой, как щитом. Он был в длинном домашнем халате, глубоко запахнутом, из-под него виднелись голые ноги. На щеках отчетливо проступали пятна, как от жара, глаза покраснели и слезились, он сильно сопел. От лоска образцового учителя не осталось и следа.
– Оторвали вас от интересного занятия? – поинтересовался Ванзаров. – Кого в этот вечер истязаете? Разрешите взглянуть?
– Я не обязан впускать вас в дом! – закричал Таккеля, забыв про галльский акцент. – Вы не имеете права вторгаться в частное владение!
В этом с учителем нельзя было поспорить: для входа в жилище у полиции не имелось никаких оснований. А добровольного согласия владелец не дал. Такое обстоятельство очень не понравится прокурору. В случае чего…
Проявив исключительную любезность, Ванзаров согласился остаться в саду. Тем более белой ночью видно как днем.
Таккеля протиснулся на крыльцо и закрыл дверь, упираясь в нее спиной.
– Я вас слушаю, господин полицейский, – сказал он, точно двойку поставил.
– Сегодня днем была убита барышня Нольде. Что можете сообщить нам с Николаем Семеновичем… – Ванзаров указал на Скабичевского, который подошел к ним, оставив бесполезный пост, – …об этом печальном случае?
– Ничего не могу сообщить. Меня это не касается.
– Где вы были примерно с трех часов дня?
– Закончились уроки, задержался в классе, проверяя домашние задания, потом пошел на прогулку…
– Вас кто-нибудь видел?
– Меня видели сотни учеников! – Благородное негодование бурлило в каждом слове. – И меня видел господин Чердынцев!
– Зашел к вам по старой дружбе после уроков?
– Я совершенно не желал его видеть! – заявил Таккеля. – И мы не друзья с ним.
– Что же ему было нужно?
– Расспрашивал какие-то глупости про Федорова. Но я вам все уже рассказал.
– При нем были шампанское и торт?
Вопрос несколько озадачил Таккеля, он старался вспомнить и даже потрогал висок указательным пальцем, словно там хранился ответ.
– Нет, он пришел с пустыми руками…
– Вы в этом совершенно уверены? – строго спросил Ванзаров, поменявшись ролью с учителем.
– Да, я в этом совершенно уверен! Не довольно ли, господа, задавать глупые вопросы? По-моему у меня безупречное алиби!
Скабичевский взглянул на Ванзарова, но тот словно ничего не замечал.
– Невиновному безупречное алиби ни к чему.
Таккеля постарался показать, насколько глубоко он рассержен.
– Эти возмутительные намеки я оставлю для вашего начальства!
– Как вам будет угодно… – Ванзаров поклонился. – Только объясните моему начальству, а заодно всем желающим, откуда у вас взялась изрядная сумма, чтобы замять дело об избиении вашей жены. Сколько господа жулики с вас потребовали: пять тысяч или десять?
Учитель французского хотел было отступить, но дверь не пустила. Обличительного духа у него изрядно поубавилось…
– Вы не можете этого знать… – проговорил он, впрочем, без всякой уверенности.
– Сегодня я уже слышал подобное утверждение, – сказал Ванзаров. – Вопрос остается: откуда взялись деньги?
– Это не имеет отношения… Ни к чему…
– Я придерживаюсь другого мнения. Человек, который одолжил вам подобную сумму, мог попросить о любезности. Он знал, к кому обратиться: причинять боль для вас лучшее из развлечений. Что здесь нелогичного?
– Это неправда, – ответил Таккеля слишком тихо.
Ванзаров не отступал:
– Что именно? Могу предположить, что вы опять остро нуждаетесь в деньгах. Те были потрачены полностью. Страсть требует все новых и новых жертв. Разве не так?
По щекам Таккеля потекли слезы, как будто вырвались на свободу.
– Что вам нужно от меня? – проговорил он. – Зачем вы меня мучаете? Я ничего не делал из того, в чем меня обвиняете… Да, я болен… Это болезнь, я знаю, но я ничего не могу с собой поделать… Я боролся, но болезнь победила… Да, мне очень нужны деньги, очень, и я не могу их больше просить… Это все ужасно…
Он сполз на крыльцо. Халат распахнулся. Ванзаров отвел взгляд, чтобы не смотреть на следы, исполосовавшие тело.
– Ответьте только на один вопрос, и обещаю, что мы сразу уйдем… – сказал он. – И еще: я не судья и не прокурор, в вашу частную жизнь лезть не буду. Даю слово…