Остается лишь один вопрос. Мы осознаём, что счастье, понимаемое как хорошо прожитая жизнь, является недостижимой целью. Иными словами, мы не можем добиться абсолютного счастья, насладиться его достижением, а затем отдохнуть от всех жизненных усилий. Тогда на каком основании мы считаем счастье конечной, более того, наивысшей целью наших устремлений?
Ответ заключается в функции, которую несет любая цель, достижима она или нет. Когда усилиям или стремлениям задается конкретное направление, человек обязан делать все от него зависящее для достижения поставленной цели, разумеется, предпочитая наиболее эффективные из доступных ему мер. Если мы хотим, чтобы наши усилия в конце концов принесли плоды, мы должны выбирать для этого самые действенные методы.
«Должны», разумеется, обозначает лишь гипотетические обязательства. Мы обязаны использовать те или иные методы и пути только в том случае, если хотим достичь поставленной цели. Но если мы стремимся к счастью, то императив становится уже не гипотетическим, а категорическим. В таком случае мы не говорим: «Чтобы достичь хорошей жизни, нужно сделать то-то и то-то». Напротив, мы делаем достижение хорошей жизни, то есть приобретение необходимых благ, своим обязательством и признаём самоочевидную истину, что каждый должен стремиться к достижению реальных благ.
Даже несмотря на то что ни один человек не может поставить перед собой цель прожить хорошую жизнь, добиться ее и насладиться результатом, такое намерение, как и любое другое, предполагает использование определенных методов и приобретение благ для движения вперед в наших устремлениях. Счастья невозможно достичь никакими другими способами, кроме действий и решений, привносящих в нашу жизнь реальные и освобождающих ее от мнимых благ.
Сегодня принято считать, что счастье заключается в приобретении мнимых благ, удовлетворяющих все возможные желания человека, без учета их правомерности или неправомерности. Разумеется, это понятие сильно отличается от идеи высшего блага, и в итоге оно перестает быть идеалом для всех людей, то есть общим благом человечества. Счастье в таком смысле представляет собой цель, которую можно достичь в определенный момент своей жизни во всей ее полноте, а не в какой-либо части или пропорции.
Кроме того, в таком случае сложно, а порой и невозможно понять, каким образом хорошее общество за счет справедливых законов и институтов может поддерживать в своих членах стремление к счастью и содействовать его достижению, если все преследуют разные цели, для достижения которых вступают в конфликтные отношения. В подобной ситуации нет смысла говорить, что государство и правительство служат общему благу людей, так как счастье, за которое борется каждый, более не является общим.
Ни одно правительство или общество в таких условиях не может принять на себя обязательства, выраженные в максиме «каждому по потребностям». Законы и государственные институты могут содействовать членам общества в их стремлении к счастью только с помощью мер, обеспечивающих необходимые условия для удовлетворения общечеловеческих нужд. Кроме того, государство также должно позволять своим гражданам удовлетворять личные потребности, но только в том случае, если это не препятствует другим членам общества в их стремлении к счастью.
Все перечисленные выше принципы блестяще выразил в одной краткой фразе блаженный Августин: «Счастлив тот человек, который имеет в своей жизни то, чего хочет, но не хочет ничего дурного»
Чтобы полнее раскрыть глубину мудрости этой блестящей мысли, потребуется небольшое пояснение. «Не хочет ничего дурного» означает желать лишь того, что должно, и воздерживаться от иных целей. Стремление к счастью обязывает искать реальные блага, удовлетворяющие человеческие потребности, и воздерживаться от всего, что мешает это сделать.
Для выполнения этого обязательства мы должны осознанно следовать правилу «не хотеть ничего дурного» и возвести его в принцип. Мы обязаны стремиться к счастью как к высшей цели своей жизни и выбирать на протяжении всего пути правильные методы и средства.
Достойная цель и разумные правильные привычки в совокупности представляют собой то, что древние называли моральными ценностями, или добродетелями. Их наличие — это лишь одна из двух обязательных составляющих стремления к счастью. Вторая представляет собой благоприятные внешние обстоятельства, не только не препятствующие нашим желаниям, но облегчающие путь к их осуществлению. Сюда относятся и блага, зависящие не от нашей воли, а полностью или частично от удачи.
Предложенная Аристотелем формула счастья включает в себя оба этих взаимодополняющих фактора: «Счастье представляет собой всю полноту жизни, 1) прожитую в добродетели и 2) сопровождаемую счастливой судьбой» (то есть удачей).
Человек может быть переполнен добродетелью, но так и не сумеет преуспеть в своем стремлении к счастью, то есть в создании хорошей жизни. Одних моральных ценностей недостаточно для достижения высшего блага. Если для этой цели было бы достаточно личной добродетели, то какой смысл в многовековых стремлениях человечества построить правильное общество на основании идеалов свободы, равенства и справедливости?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ От истины и блага к красоте
В качестве реакции на радикальный скептицизм, который рассматривает истину как нечто субъективное и полностью зависящее от выбора человека, мы при обсуждении этой идеи все-таки выделили два аспекта: объективный — когда истина универсальна и неизменна; и субъективный — когда правда полностью зависит от характера личности, ее проповедующей, и от определенного момента времени.
Кроме того, мы провели границу между сферами истины и вкуса. В первом случае возможен компромисс, который обычно достигается при помощи разумных аргументов; во втором случае все мнения слишком индивидуальны, но к этому нужно относиться терпимо, поскольку бессмысленно дискутировать по поводу оценочных суждений.
При обсуждении идеи блага мы выяснили, что философы-скептики рассматривают его как понятие полностью субъективное и зависящее от индивидуальных желаний человека. В ответ на эту точку зрения нами предложено следующее: так же как в вопросе истины, мы признаём и объективный, и субъективный аспекты.
Действительное благо, как мы выяснили, относится не к индивидуальным желаниям, а к общечеловеческим потребностям, тем самым оно едино для всех людей. Полагая природу человека одинаковой везде и всегда (это верно, пока существует наш вид с его особыми характеристиками), мы утверждаем, что реальное благо универсально и неизменно, а значит, объективно. Неизменность природы человека обычно бывает завуалирована воспитанием и культурой, но этот слой слишком тонкий и непрочный, и когда его сдувает, то снова раскрываются общечеловеческие одинаковые черты.
Можно сказать иначе: большинство оценочных суждений, конечно, относятся к области вкуса, но некоторые все-таки принадлежат сфере истины. Директивные суждения о действительном благе, к которому нужно стремиться, потому что оно соответствует нашим естественным потребностями, обладают собственной правдой, отличающейся от истинности описательных суждений о реальном положении вещей. Обсуждая оценочные суждения, мы должны преодолевать расхождения во взглядах при помощи аргументов и стремиться прийти к взаимному согласию. Доказательство должно опираться на наши познания и понимание сущности человеческой природы, этим же мы должны руководствоваться и в своих рассуждениях.
Субъективный аспект лежит по другую сторону черты, разделяющей действительное и кажущееся благо. Во втором случае оно зависит от индивидуальных желаний, а значит, субъективно. Человек, желая какой-либо объект, называет это хорошим, то есть таким образом выражает свое оценочное суждение — в подобных случаях с его стороны было бы неразумным ожидать согласия других людей и пытаться прийти к одному с ними мнению, даже прибегая к помощи аргументации.
Из представленного краткого обзора мы можем сделать два вывода.
Во-первых, истина не зависит от концепции блага и, как увидим, от идеи красоты. Наше открытие, касающееся директивных суждений — что они могут быть истинными, — позволяет нам отделить объективные аспекты блага от субъективных. Таким образом, мы относим суждения о действительном благе к сфере истины, а понимание кажущегося блага — к области вкуса.
Во-вторых, появление объективных и субъективных сторон идей истины и блага в каждом случае имеет разные мотивы.
Объективность истины связана с реальной действительностью, абсолютно независимой от нашего сознания и вкуса. Мы стремимся постичь истину посредством познания, соизмеряя свои представления с окружающим миром; реальность предоставляет нам тот образец, с помощью которого мы определяем истинность или ложность собственных суждений. Субъективный характер истины, как правило, возникает из-за погрешностей, неточностей и ошибок человеческой мысли.
Благо не обладает объективностью, поскольку наши суждения о хорошем или плохом не могут быть проверены на истинность при помощи соотнесения их с реальной действительностью. Когда мы говорим о действительном благе, то его объективность возникает благодаря общности человеческих потребностей. В данном случае природа человека (безусловно, представляющая собой познаваемую реальность) дает образец для определения истинности или ложности наших оценочных суждений и предписаний.
При обсуждении идеи красоты нас будут интересовать те же вопросы: что является объективным, а что субъективным, когда мы называем красивыми те или иные объекты. Объективный и субъективный аспекты, как мы уже поняли, — основной вопрос при рассмотрении трех великих идей, но при попытках изучить понятие красоты таким же образом, как концепции истины и блага, обычно сталкиваешься с громадными трудностями.
В первую очередь выясним причину этого обстоятельства. В вопросах истины неизменная реальность является мерилом нашего успеха, которого мы пытаемся достичь в суждениях о том, что существует, а что не существует и что типично для того или иного случая. В вопросах блага неизменная сущность человеческой природы становится мерилом успеха наших суждений о том, что хорошо для всех и к чему все должны стремиться. Но где нам искать эталон для измерения истинности того, что красиво, а что нет?
Есть и еще одна причина задуматься. Всем нам хорошо известны строки: «В прекрасном — правда, в правде — красота / Вот знания земного смысл и суть». Мы также слышали и такое[30]: «Присматривайте лучше за истиной и добродетелью, а красота сама о себе позаботится»[31].
В этих цитатах прямо говорится, что красота тесно связана с истиной и благом. Поэтому эти два понятия и помогут нам разобраться в идее красоты. Однако вопреки мнению поэта, красота не идентична правде, по крайней мере, в том смысле, который мы вкладывали в это понятие. До сих пор мы рассматривали идею истины как предмет наших предположений и суждений.
Возможно, красота теснее связана с благом. Причина думать так заключается в том, что красота, как и благо, является для нас качеством, которым мы наделяем вещи в зависимости от нашего к ним отношения. И хорошее, и красивое приносят нам радость. Красота может чуть ли не оборачиваться благом, а может отходить от него самым радикальным образом.
Нам предстоит выяснить, какой из этих вариантов красоты наш. Только после того как мы поймем, чем процесс наделения вещей красотой отличается от процесса приписывания им блага, сможем перейти к более сложному вопросу объективности и субъективности красоты.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Красота, доставляющая удовольствие
Многие известные учения о красоте при ближайшем рассмотрении не выдерживают критики. Все сказанное довольно часто отменяется, пересматривается или просто испаряется. Иногда очередная версия дарит надежду, что мы уже подошли к точке понимания чего-то важного, что стоит лишь приоткрыть дверь — и мы постигнем суть красоты… Но — в лучших традициях афористических пророчеств — мы и далее пребываем в полной неопределенности… Возможно ли проникнуть мыслью за завесу тайны? Выполнимо ли такое обещание? И как выразить идею красоты простыми словами?
Критерий осмысленности любого утверждения, подавляющего нас своей глубокомысленностью, проверяется его переводом на язык, который лишен возвышенности и пафоса изначального высказывания и может быть использован в повседневной речи. Бульшая часть написанного о красоте не пройдет этой проверки. Поэтому, несмотря на существование большого количества красноречивых высказываний о красоте, мы остаемся безмолвными, то есть элементарно не можем подобрать нужных слов для выражения того, о чем мы думаем и что, как мы надеемся, понимаем.
Я совсем не хочу сказать, будто при обсуждении темы великих идей понятие красоты вызывает больше разногласий, чем концепции истины и блага. Фундаментальные вопросы соотношения объективного и субъективного касаются идеи красоты ровно в такой же степени, как и понятий блага и истины. Разница лишь в том, что эти вопросы во втором случае решаются с большей определенностью, которой явно не хватает в наших оценках красоты.
Говоря о ней, гораздо труднее выразить свою мысль столь же точно и ясно, как в рассуждениях об истине и благе. На следующих страницах я постараюсь ограничить свои наблюдения терминами, присущими обычной речи, и теми отличительными признаками, которые, я полагаю, смогут быть легко осмыслены.
Анализируя материал, я постараюсь не выходить за установленные границы. Пусть это приведет к тому, что без ответа останутся многие вопросы, но по крайней мере читатель поймет, почему они не получили опровержения.
В традиции западной мысли есть только два автора, создавших теории, которые помогут нам двигаться намеченным путем. Первый — богослов XIII века Фома Аквинский; второй — немецкий философ XVIII века Иммануил Кант[32]. По многим положениям взгляды двух мыслителей не совпадают, но некоторые выводы Канта помогут нам лучше понять наиболее важные понятия Фомы Аквинского в его определении прекрасного.
Фома Аквинский считал, что прекрасным называется то, что приятно для зрения и само восприятие чего доставляет удовольствие[33]. В этом определении важны два понятия: «доставлять удовольствие» и «приятно для зрения».
Мы получаем удовольствие от разнообразных вещей самым разным образом, но далеко не все из них являются прекрасными. Если мы используем слова доставлять удовольствие как синоним слова удовлетворять, то все благо, которое мы желаем, доставляет нам удовольствие или удовлетворяет нас — мы получаем его в свое распоряжение, и тогда наше желание успокаивается или временно затихает.
Удовольствие само по себе — физическая радость или плотское наслаждение — это чувство, которое стремятся испытывать все люди. Мы обладаем естественной тягой к чувственному опыту, обладающему свойством доставлять удовлетворение. Порой встречаются люди, имеющие пристрастие к физической боли — опыту ощущения, доставляющему скорее неудовольствие. Правда, это рассматривается как явление патологическое. Если наши желания, нормальные или патологические, удовлетворены, это дает нам радость и удовольствие.
Когда мы хотим испытать чувственное удовольствие или боль, они ничем не отличаются от тех объектов, которыми мы хотим обладать или в которых нуждаемся: еды или воды, богатства или здоровья, знаний или дружбы. Все, в чем мы нуждаемся или что желаем, доставляет нам удовольствие или удовлетворяет нас после того, как мы это получим. Сможем ли мы по какому-то особому признаку обнаружить прекрасное среди всех желанных нами объектов?
Ответ на этот вопрос содержится в определении, данном Фомой Аквинским. Объект, который мы называем прекрасным, «приятен для зрения», следовательно, он доставляет нам удовольствие особым образом — когда мы его созерцаем. Еда и вода, здоровье и богатство и большинство желаемого или нужного приносят удовольствие, когда мы ими владеем. Именно обладание ими, использование и потребление их дают чувство радости. Они доставляют удовольствие, когда мы удовлетворяем свое желание обладать ими, а не просто смотреть на них.
Пояснение Канта несколько проливает свет на особый характер удовольствия от объекта, названного нами прекрасным, — оно должно быть полностью незаинтересованным (по Канту, «чистым»). Под «незаинтересованностью» философ подразумевает состояние, когда «удовольствие, определяющее суждение вкуса, свободно от всякого интереса»[34]. Это объект, который мы не можем или не хотим приобрести, завладеть им, использовать, употребить его или любым другим образом включить в свою жизнь. Нам может быть достаточно просто созерцать его или мечтать увидеть. Довольствуясь этим и ничем больше, мы получаем ту особую радость, которую приносят нам объекты, доставляющие удовольствие, когда мы их видим. Но если мы — хоть в малейшей степени сверх созерцания — заинтересованы в обладании предметом, мы не считаем его красивым лишь на основании этого.
Именно таким образом человеку нравится природный ландшафт или картина в галерее — без какого-либо практического интереса к приобретению недвижимости или произведения искусства, обладание которыми приносит радость. Инстинкт покупателя или коллекционера может появиться из желания обладать объектом, считающимся красивым, но это желание имеет и другую мотивацию.
Один и тот же человек может быть ценителем и коллекционером, но встречаются собиратели предметов искусства, которые, не являясь знатоками, полагаются на мнение специалистов, что тот или иной объект может доставлять радость. Ровно так же ценителю не обязательно быть коллекционером. А большинство нас нельзя назвать ни тем ни другим. Мы не объявляем себя экспертом и не претендуем на привилегированное положение при обсуждении того, что можно назвать красивым. И мы не стараемся обладать тем, что приносит «чистое» удовольствие.