Один и тот же человек может быть ценителем и коллекционером, но встречаются собиратели предметов искусства, которые, не являясь знатоками, полагаются на мнение специалистов, что тот или иной объект может доставлять радость. Ровно так же ценителю не обязательно быть коллекционером. А большинство нас нельзя назвать ни тем ни другим. Мы не объявляем себя экспертом и не претендуем на привилегированное положение при обсуждении того, что можно назвать красивым. И мы не стараемся обладать тем, что приносит «чистое» удовольствие.
Рассмотрим теперь второе положение в определении прекрасного, данном Фомой Аквинским, — это понятие «приятно для зрения», связанное со словами видеть, созерцать. Получаем ли мы незаинтересованное удовольствие только от видимых объектов — тех, которых воспринимаем посредством зрения? Вряд ли. Тогда из области прекрасного пришлось бы исключить все музыкальные и поэтические произведения. Более того, при подобном взгляде на вещи пришлось бы отрицать то, что обычно называют «чистым разумным понятием красоты», когда говорят о математических доказательствах и научных теориях.
Проблема, с которой мы столкнулись, обсуждая в целом определение прекрасного в интерпретации Фомы Аквинского и в частности понятие «приятно для зрения», касается не только слова созерцать. В повседневной речи мы часто помещаем понятие «красота» в область видимого. «Красота» часто соседствует с такими прилагательными, как миловидный, симпатичный, привлекательный. Расхожая сентенция «Красота в глазах смотрящего» подтверждает эту тенденцию.
Это не означает, что мы отождествляем прекрасное с объектами, которые вполне привлекательны, милы, интересны и визуально заманчивы. Мы часто говорим о ком-нибудь, что он симпатичный или миловидный, но при этом не считаем этого человека красивым. Тем не менее речевые привычки обнаруживают, что мы воспринимаем прилагательное прекрасный как форму превосходной степени прилагательных миловидный, симпатичный, привлекательный. Все объекты, «отмеченные» этими определениями, доставляют нам незаинтересованную радость при их созерцании, но «прекрасными» мы называем только те из них, которые доставляют нам высшую степень исключительного удовольствия.
Эта тенденция подтверждается и тем, как мы используем слово искусство: во-первых, для понятия, которое мы, европейцы, называем «изящным искусством», или «высоким искусством» (англ. fine arts, фр. beaux arts, нем. die schцnen Kьnste); во-вторых, для определения «искусства прекрасного» (англ. arts of the beautiful); в-третьих, для описания «предмета искусства» (фр. objets d’arts) — во всех случаях имеется в виду то, что обычно в музеях висит на стенах и стоит на пьедесталах.
Привычное выражение «литература, музыка и изящные искусства» свидетельствует, что мы не включаем в изящные искусства ни литературу, ни музыку. Та же тенденция сохраняется в нашем отношении к природе, в которой мы находим завораживающую красоту исключительно в ландшафтах, деревьях, цветах, животных, понравившихся нам после того, как мы на них посмотрели.
Можем ли мы исправить этот явный перекос? Мы должны это сделать хотя бы ради того, чтобы дать равную возможность быть прекрасными и сонетам, и сонатам, доставляющим нам чистое удовольствие, не имеющим при этом никакого отношения к визуальным объектам? Ответ заключается в том, что слово видеть не всегда означает «зрительно воспринимать». Все мы порой говорим: «Я вижу, что ты имеешь в виду», чтобы заверить другого человека, что мы поняли его мысль. В данном случае видение связано с разумом, а не только зрением, хотя участие последнего может подразумеваться, если речь идет о чем-либо написанном.
Чтобы расширить зрительные, или оптические, коннотации глагола видеть, можно вспомнить, что мы часто говорим о взглядах великих реформаторов или религиозных лидеров как о видении в том случае, когда убеждение относится к стремлению к умозрительному идеалу, который обязательно должен быть достигнут. В данном случае речь явно не идет об опыте восприятия, получаемом посредством зрения.
В определении прекрасного Фомы Аквинского: «Pulchrum est id quod visum placet» (букв. «Красота — это то, что приятно своим видом») латинское существительное visum[35] имеет еще более широкие зрительные коннотации в отношении объектов, которые не могут быть увидены глазами, — как в случае вдохновляющих идеалов или того, что в христианской теологии называется блаженным видением — созерцание Бога, удостоившего своим посещением спасенную душу.
Чтобы укрепить наше понимание, предлагаю совсем забыть о глаголах видеть и созерцать и заменить их словами, не имеющими такой сильной сенсорной коннотации. Тогда мы можем перефразировать определение прекрасного одним из следующих способов.
Прекрасным называется то, что доставляет удовольствие после того, как это нами осмыслено, или …что доставляет удовольствие, когда мы воспринимаем это умом, или …что доставляет удовольствие, когда мы воспринимаем это чувствами — но отнюдь не с помощью зрения. Мы могли бы даже сказать, что прекрасное доставляет удовольствие, когда мы созерцаем это, — единственное, о чем мы должны помнить, употребляя эту формулировку, что видеть можно не только зрением.
В любом случае удовольствие должно быть, если следовать Канту, незаинтересованным, или чистым, удовольствием. Мы просто получаем его от созерцания или восприятия объекта. И не требуется ничего более добавлять к своему опыту, чтобы назвать объект красивым.
Введя критерий чистого удовольствия, Кант не только проясняет фразу доставлять удовольствие в определении Фомы Аквинского. Он также помогает понять чувственную разновидность познания, которую мы задействуем для понимания красоты, — созерцание. Восприятие, согласно Канту, лишено понятий. Правда, тот вид познания, который мы встречаем в научных и философских суждениях, в выводах исторических исследований и с которым, как правило, имеем дело в повседневной жизни, понятий не лишен. Суждения, оперирующие понятиями, касаются разных типов или классов объектов; даже в том случае, когда утверждение касается индивидуально-определенной вещи, оно использует понятия, поскольку индивидуально-определенная вещь рассматривается как частный случай того или иного вида.
Восприятие, полностью лишенное понятийного содержания, должно, следовательно, рассматривать каждый объект как уникальный, никак не связанный с каким-либо классом или видом, но воспринимаемый единственно и только сам по себе.
Когда объект, который мы созерцаем, дает нам чистое удовольствие, оно исходит просто от знания, не являющегося ни научным, ни философским, ни историческим, ни даже обывательским. Это совершенно особое восприятие, отказывающееся от всех понятийных составляющих — таким образом, это знание о единичном как таковом — просто одной вещи[36], неклассифицируемой и не относящейся ни к какому виду.
Все объекты, с которыми мы находимся в каких-либо отношениях, могут быть разделены на две основные категории. С одной стороны, это объекты желания, то есть то, в чем мы нуждаемся, что мы хотим или любим; они представляют для нас практический интерес, и по отношению к ним мы предпринимаем те или иные действия. С другой стороны, это объекты познания, постижения, памяти и мысли; понятийного знания или беспонятийного восприятия или созерцания. Как мы помним, благо — это ценность, относящаяся к сфере желания; истина — цель в области знания. Красота, по-видимому, принадлежит обеим этим сферам, каждой из них весьма особым образом.
Фраза доставляет удовольствие в определении прекрасного дает нам основание отнести идею красоты к сфере желания. Но поскольку это удовольствие особого вида — по Канту, незаинтересованное, и желание тоже особого вида — стремление знать. Познание, как мы видели, тоже специфично — беспонятийное созерцание, или восприятие единичного как такового. Тем не менее, несмотря на особый вид, это все же познание, поэтому красота является ценностью, связанной с той же сферой, что и истина. Поэтому можно сказать, что прекрасное относится к обеим областям — желания и знания.
Осталось еще несколько нюансов, о которых следует упомянуть в связи со взаимоотношениями идей красоты, истины и блага. Наше понимание красоты оставляет нерешенным один вопрос, подлежащий обязательному разъяснению. До сих пор мы рассматривали красоту как полностью субъективное понятие. Она, определенная как свойство объекта, которое доставляет нам удовольствие при созерцании или восприятии единичного как такового, оказывается полностью зависимой от вкусов человека. Пристрастия людей отличаются в зависимости от того, что доставляет им радость при восприятии.
Мы сумели отделить идею истины от сферы вкуса. Мы смогли разграничить действительное благо и кажущееся. Это позволило нам выявить объективную и субъективную сторону двух идей — истины и блага. В состоянии ли мы сделать то же самое по отношению к концепции красоты? Едва ли, если оно строго соотнесено с понятием приятного — то есть того, что приносит нам радость или наслаждение при его восприятии.
Многие из нас, наслаждающиеся чем-то и потому называющие объект красивым, хотят думать, что и остальные должны радоваться этому. Но у нас нет права навязывать свои вкусы, если только мы не найдем оснований для предписаний в сфере приятного. Допустим, мы не сможем найти их — но это не должно нас останавливать. Нам все равно следует выяснить, присутствует ли красота целиком «в глазах» или сознании смотрящего.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Совершенная красота
Желая что-либо, я называю этот объект хорошим. Мое суждение главным образом представляет собой высказывание обо мне самом и объекте, рассматриваемом в отношении меня. Если вы не подозреваете, что я пытаюсь обмануть вас, то сочтете мое высказывание истинным.
Тем не менее вы можете оспорить его: кажущееся мне хорошим на самом деле таковым не является, а совсем наоборот. В данном случае это высказывание касается объекта, а не меня, и мы можем аргументированно спорить о его истинности.
Если я называю что-то красивым, потому что получаю удовольствие просто от созерцания его, то мое высказывание также главным образом касается меня и объекта. И если вы не подозреваете, что я пытаюсь обмануть вас, то опять сочтете мое высказывание истинным.
В данном случае вы не можете его оспорить, заявив, что объект, названный мною красивым, не приносит мне удовольствие. Вы можете сказать, будто вам неприятно созерцать его, но отличие наших мнений произойдет из-за разницы во вкусах — и об этом нет смысла спорить.
Если красивое тождественно приятному — тому, что доставляет нам чистое удовольствие при созерцании — то нельзя уйти от вывода, что красота «целиком в глазах смотрящего» и что она — дело вкуса. Но мы называем объект красивым еще в одном смысле — когда мы говорим о самом предмете, а не о нас самих и не о нашем к нему отношении.
Если объект обладает свойствами, заставляющими нас восхищаться, то можно назвать его красивым. Он обладает этими качествами независимо от того, приятны ли они нам или нет. Если восхитительное всегда было бы приятным, то красивые объекты всегда субъективно казались бы прекрасными, то есть все получали бы удовольствие от их созерцания. Но это, как известно, не так.
Нам остается выяснить, существует ли связь между красотой вызывающего восхищение объекта и его приятными свойствами для отдельных людей с разными восприятием, характером, воспитанием и культурой. Следует заметить, что восхищение — такое же выражение вкуса, что и приятность, за исключением одного различия. Приятное всегда воспринимается непосредственно. Напротив, восхищение может появиться в результате мыслительной деятельности и зависеть от уровня наших знаний.
Философы по-разному определяют свойства, делающие объект восхитительным.
Аристотель писал: «…так как прекрасное — и живое существо, и всякий предмет — состоит из некоторых частей, то оно должно не только иметь эти части в стройном порядке, но и представлять не случайную величину. Ведь прекрасное проявляется в величине и порядке…»[37]
Фома Аквинский говорил, что для красоты требуются три условия: цельность, или совершенство; должная пропорция, или созвучие; и ясность[38].
Когда все части целого правильно расположены и пропорциональны друг другу и его структура понятна и ясна (не замутнена несогласующимися или негармоничными элементами), такой объект является красивым. Он восхитителен в силу своей внутренней безупречности и совершенства.
В былые времена детей учили писать хорошие сочинения, которые обладали бы этими свойствами, — работа должна быть цельной, ясной и согласованной. В столярных мастерских учили, а возможно, до сих пор учат делать хорошие стулья и столы — для чего следует соединять составные части так, чтобы получилось правильное целое, в котором все элементы пропорциональны друг другу. Плохо сделанный стул не сможет служить своей цели, но, кроме своей бесполезности, он не является совершенным и восхитительным и не обладает внутренней безупречностью хорошо сделанного стула.
Сказанное о литературных и столярных работах касается и всех произведений искусства — всех объектов, сделанных человеком. Одни могут быть утилитарными, например столы и стулья. Другие могут быть сделаны для удовольствия людей, например стихи, статуи, картины и симфонии. Некоторые могут служить обеим целям, как, например, здания.
Иногда утилитарные могут стать объектами, сделанными для удовольствия, как, например, изящный предмет мебели, выставленный в музее. Иногда объект, сделанный для удовольствия современников, может служить более практическим целям, как большая картина, прикрывающая плесень на стене.
Но независимо от назначения и от того, как они сделаны или как используются, — все созданное людьми выполнено либо хорошо, либо плохо. Любой предмет, сделанный человеком, обладает или не обладает внутренней безупречностью и совершенством, характерным для такого типа вещей. Он восхитителен или нет.
Если мы перейдем от произведений искусства к природе, то будем говорить о том, что она обладает внутренней безупречностью и совершенством, что она хорошо сформирована, а не хорошо сделана. Поразительные деформации или уродства встречаются среди всех живых существ.
Садоводы избавляются от деформированных растений или пытаются их исправить. Заводчики животных исключают из процесса размножения неудачные особи, чтобы получить более совершенных представителей породы.
На выставках цветов, собак или кошек судьи награждают голубой лентой или золотой медалью лучшего представителя — розу или орхидею, собаку или кошку, — который по сравнению с другими является самым восхитительным в силу своей внутренней безупречности и совершенства. Выигравшая особь объявляется обладающей всеми качествами, которые должны быть у представителя ее вида, и лишенной всех пороков и недостатков.
Красивое в смысле восхитительного одинаково проявляется в произведениях искусства и природе. В обоих случаях объект, считающийся красивым, обладает внутренней безупречностью и совершенством, которые характерны для его вида, независимо от того, является ли объект произведением искусства или природы. Единственная разница заключается в том, что в сфере искусства мы говорим о хорошо сделанных объектах, а в отношении природы — о хорошо сформированных.
Можно заметить, что цветы, собаки или кошки, представленные на выставках, не только произведения природы, поскольку человек вмешивается в процесс размножения, чтобы получить совершенный экземпляр, который может стать победителем. Тем не менее это никак не влияет на рассматриваемый вопрос. Восхитительное совершенство есть и в природе, которой не касалась рука человека.
После всего вышесказанного у читателя могут возникнуть вопросы, которые безусловно стоит задать. Кто определяет, что восхитительно, а что нет? Суждение о том, что объект можно назвать прекрасным, когда он обладает внутренней безупречностью и совершенством, может быть выводом о самом объекте и его свойствах, но становится ли от этого суждение объективным, а не субъективным? Принадлежит ли оно сфере истины, а не вкуса и может ли поэтому быть оспорено с целью ее выявления?
Ответ на первый вопрос: кто определяет, что восхитительно, а что нет, — у нас уже есть. Преподаватель, а не ученик судит, обладает ли сочинение требуемыми качествами: цельностью, ясностью и согласованностью. Мастер столярного дела, а не подмастерье решает, наделен ли стол или стул внутренней безупречностью и совершенством хорошо сделанного предмета мебели. Точно так же на всех выставках живых существ, на которых присутствует элемент соревнования, победителей и призеров определяют эксперты, обладающие достаточной компетенцией для выявления самой восхитительной и красивой особи.
Суждение о красоте объекта в смысле его совершенства, происходящей от внутренней безупречности, является прерогативой экспертов, обладающих особыми знаниями и умением определять качество в своей области деятельности. Никто не станет просить преподавателя литературы оценивать качество столярных изделий, а преподавателя столярного дела — достоинство сочинения. Также никто не отправит судей, определяющих экстерьер кошек или собак, оценивать красоту роз или орхидей.
Из этого не следует, что мнения экспертов не могут расходиться. Поэтому награды присуждаются на основе средних оценок, данных коллективом судей. Зрители тоже могут не соглашаться с результатами и считать особь, занявшую второе место, более восхитительной, чем получившую голубую ленту или золотую медаль в качестве наилучшего представителя своего вида. Но существует разница между разногласием между экспертами и несогласием дилетанта со специалистом.