– Второго бы пощупать, – с сожалением произнес еще кто-то.
– Пощупали бы, кабы взяли, – буркнул Иванов.
Голоса расплылись, стали тягучими и утекли в такие глубокие басы, что стало невозможно разобрать слова.
А Люсинда отключилась.
Оля не следила за дорогой – в этом не было смысла.
Она крайне редко путешествовала по городу иначе, чем на трамвае или троллейбусе, да и тогда каталась по двум-трем привычным маршрутам. Свой район она еще кое-как знала, но город в целом оставался для нее территорией тайн и загадок. Редкие марш-броски в кино, в парк, по библиотекам и музеям не очень-то способствовали уменьшению белых пятен на воображаемой карте. Домоседкой Ольга Павловна не была, но какие могут быть эскапады при перманентном дефиците свободного времени, денег и компании?
В какой-то момент Громов скомандовал:
– Тормози!
И выскочил из машины, едва она причалила к тротуару.
Оля выглянула в окно и округлила глаза.
Суровый олигархический парень Громов метался за стеклами ярко освещенного салона-магазина Accessory, как переполошенная рыбка в закипающем аквариуме.
– И часто это с ним бывает? – ехидно поинтересовалась Ольга Павловна, сквозь большое витринное окно наблюдая за тем, как без пяти минут олигарх в окружении стайки юных дев нетерпеливо теребит связку дешевых шарфов.
Водитель Витя смущенно кашлянул. Он и сам в последнее время удивлялся неожиданным порывам обычно респектабельного босса.
Громов вернулся с добычей – шелковым шарфиком цвета фуксии.
– Одевай!
– Я?! – ужаснулась этому внезапному подарку Оля. – Мне не пойдет!
– Побежит! Одевай! – рыкнул Громов, собственноручно наматывая шарфик на шею Ольги в бестрепетной манере венецианского мавра Отелло.
– Не «одевай», а «надевай», – пытаясь сохранить лицо, сердито поправила Оля.
Пытаясь сохранить в целости шею, она оттолкнула руки Громова и обмотала эту часть тела дареным шарфиком сама.
– Трогай, – распорядился Андрей.
– Я тронута, – проворчала Оля, прежде чем сообразила, что Громов обращался к водителю.
Машина рыбкой ныряла то в один, то в другой поворот. Подгоняемый хозяином водитель Витя торопился и рокотал:
– Успеем, Андрей Палыч, успеем!
Оле хотелось спросить – куда, к кому, зачем? Но обращенный к ней коротко стриженный затылок Громова топорщился колючим ежиком, словно предупреждая: держись на расстоянии!
И Оля держалась.
Минут через двадцать они заехали на охраняемую территорию. Судя по скорости, которую Витя нисколько не снизил, шлагбаум браво отсалютовал хорошо знакомой машине.
Вывеску на воротах Оля не разглядела.
Просторный двор больше походил на парковую территорию с лавочками, клумбами и газонами, густо утыканными островерхими елками.
Проигнорировав широкий нисходящий пандус, машина обогнула казенного вида многоэтажку и причалила к неприметной двери без всяких опознавательных знаков.
Витя, выскочивший первым, сунулся в прорезанное в двери окошко, велел кому-то:
– Открывай! – и успел предупредительно распахнуть зловеще лязгнувшую дверь перед Громовым.
– За мной! – не оборачиваясь, скомандовал тот.
– А волшебное слово? – мрачно поинтересовалась Ольга Павловна, едва успевшая свесить за борт авто одну ногу.
– Пожа-а-алуйста! – нетерпеливо и досадливо выдохнул Андрей и передернулся, словно вытряхивая попавшую за шиворот колючку.
– Так-то лучше, – проворчала Ольга Павловна и вошла в подъезд.
За дверью был стол, за столом – немолодой дядечка в синем костюме, похожем на форму.
Небезупречное тело дядечки застыло в полупоклоне, невыразительное лицо его крепко зафиксировало улыбку.
– За мной, – повторил Громов и шагнул в тесный лифт.
В кабинке не было ни зеркала, ни каких-либо листовок на стенах. Невысказанный вопрос «Блин, да где же мы?» клокотал в обкрученном розовым шарфиком горле Ольги Павловны, грозя прорваться наружу непечатной версией.
Светлый коридор с похожими на таблетки приплюснутыми круглыми лампами на потолке был пустым, чистым и безликим. Бледно-желтые стены, коричневая ковровая дорожка, с двух сторон – одинаковые пронумерованные двери.
«Поедем в нумера!» – припомнилось Ольге Павловне нечто ухарски-гусарское.
У целеустремленно шествующего куда-то Громова был такой вид, словно он с разбегу выбьет нужную ему дверь ногой.
– Я в группе захвата? – язвительно поинтересовалась Оля у Вити, который шумно сопел за ее плечом.
– Вы идите, идите, – ответил тот, подталкивая ее.
– Я иду, иду! – рассердилась Оля и дернула плечом, сбрасывая направляющую руку.
Против ожидания, Громов не шарахнул в дверь ногой, наоборот, остановился и деликатно постучал в филенку согнутым пальцем.
– Войдите! – после короткой паузы ответил ему женский голос.
И тут изумленная Ольга узрела метаморфозу, почти столь же эффектную, как превращение мерзкой бородавчатой лягушки в прекрасную и премудрую царевну.
Вздыбленная шерсть на громовском затылке сама собой пригладилась, подбородок и скулы потеряли каменную твердость, пружинистая походка сделалась плавной. Изменились и голос, и манера говорить:
– Привет, Фантомас! – несмотря на пугающее имя, это прозвучало действительно приветливо, ласково, мягко.
Из-за плеча неспешно вошедшего в помещение Андрея Оля увидела торопливо поднявшуюся со стула женщину в байковом халате. В руках у нее были спицы с незаконченным вязаньем, шерстяной клубок мягко упал на пол. Не останавливаясь, Громов наклонился, поднял его и мимоходом отдал женщине. Он пришел не к ней.
Оля увидела узкую кровать, накрытую синим одеялом, тумбочку с картонными коробочками лекарств, долговязую капельницу – и поняла, что они в больнице.
В детской больнице.
Угол за узким гардеробом был завален разнообразными игрушками, на дверце маленького холодильника красовались яркие магнитики, а вокруг стула, на котором сидела женщина с вязаньем, изогнулась петля игрушечной железной дороги.
От нормальной детской комнаты палата отличалась девственно-чистыми стенами: ни карандашных каракулей, ни бумажных рисунков, ни плакатов или карт.
Это потому, что маленькие жильцы здесь не задерживаются, поняла Оля.
А потом она увидела фигурку за столом.
Стол был неожиданно большой, просторный, совершенно нетипичный для больничного интерьера. Он протянулся вдоль стены, где могла бы стоять вторая узкая койка. Могла стоять, но не стояла: очевидно, маленький жилец в этой палате был один.
А женщина с вязаньем, должно быть, сиделка, догадалась Оля, с острой жалостью глядя на ребенка за столом.
Плечики у него были костлявые, а шейка хрупкая, как стебелек, и безволосая голова в свете лампы блестела, как фарфоровая. Казалось – тронь его неловко, и он разобьется.
– Ну, как? Получается? – все тем же ласковым, мягким, как байка, голосом спросил Андрей.
Замедленно, бережно, нежно он обнял мальчика за плечи.
Оля наконец увидела, что на столе перед Фантомасом аккуратно разложены бумажные детали, похожие на выкройку.
Из папиросной бумаги!
– Дядя Юра сказал, что получится, – тихо ответил мальчик и опустил голову.
По фарфоровому затылку скользнул желтый блик.
– Раз дядя Юра сказал, значит, так и будет, – проворковал этот новый, непривычный Громов, едва коснувшись губами фарфоровой гладкой головки.
Он обернулся, и Ольга вздрогнула, встретив его пронзительный молящий взгляд.
– Я не понимаю, – прошептала она, действительно не понимая, зачем она тут, что она может сказать или сделать для этого мальчика и этого мужчины, совершенно очевидно нуждавшихся в какой-то помощи.
– А у меня для тебя сюрприз, Фантомас, – не отпуская взглядом Ольгу, произнес Громов. – Ты посмотри, кто к тебе пришел!
Фарфоровая голова повернулась, и прозрачные серые глаза под выпуклыми дугами воображаемых бровей уставились на Олю.
– Узнаешь? – байковый голос Громова сорвался, треснул, как сухая веточка.
Пытливый взгляд серых глаз метнулся к фотографии на тумбочке, вернулся к Оле, потом к застывшему в мучительном ожидании лицу Громова и снова к Оле.
Она напряглась, не понимая, что происходит, и отчего-то заранее пугаясь.
– Мамочка? – плаксиво кривясь, шепнул ребенок. – Мамочка, ты вернулась!
Не раздумывая, потому что в этот момент невозможно было раздумывать и взвешивать свои и чужие поступки, Оля наклонилась и подхватила ринувшегося к ней малыша. Прижала к себе сотрясающееся худенькое тельце и зашептала:
– Тише, милый, тише, успокойся, все хорошо, ты только успокойся, тише, тише…
– Святый боже! – с неподдельным чувством произнесла женщина в халате.
Она уронила вязанье, и покатившийся на полу клубок потерянным щенком ткнулся в ногу Ольги.
– Мамочка, ты моя мамочка, – шептал ей в шею, сделавшуюся горячей и мокрой, чужой мальчик.
А поверх его фарфоровой головы молящим взглядом смотрел на нее без пяти минут олигарх Андрей Громов.
– Ну… Здравствуй, сыночек, – помедлив, шепнула Оля.
Ваня Жук огляделся, никого не увидел и потянул из кармана часы. Хорошие часы – марки «Полет», старые, конечно, но вполне исправные. Винтажные, как теперь говорят.
Такие часы и на запястье носить было бы не стыдно, не только в кармане, но на руке их было бы видно в тот ключевой момент, когда Ваня мучительно тянулся за подаянием.
Курточные рукава были ему коротковаты, а никакого свитера под верхней одеждой не имелось, одна лишь теплая шерстяная жилетка – экипировка продуманная, подобранная в специальном расчете на добрых самаритян. Упакованные в теплые пальто и шубы прохожие, видя костлявую голую руку побирушки, одетого совсем не по сезону, делались добрее и щедрее.
Ваня спрятал часы, еще раз огляделся, ловко отстегнул грубо выструганный деревянный протез и сразу же спрятал его в потертый рюкзак, который вытащил из-под себя. Взамен достал башмак и обулся. Подвернутая нога, конечно, затекла, и колено болело, а что делать!
Кому сейчас легко?
Свой кусок хлеба – он за просто так не дается!
Пересыпав из пластикового стакана в карман денежную мелочь, набравшуюся за последний час, Ваня сноровисто свернул туристскую «пенку» и поторопился удалиться в глубь темного сквера.
Час пик миновал, офисные здания опустели, поток пешеходов иссяк, и Ванин рабочий день завершился. Зимой он всегда заканчивал рано, вот летом – дело другое. Летним вечером работа у него только начиналась, потому что расслабленные принаряженные граждане гуляли в уютном сквере до глубокой ночи.
Прихрамывая – нога еще не разработалась, – Ваня Жук по неприметной тропинке вышел в глухой аппендикс центральной аллеи.
Летом этот тупичок, с трех сторон огороженный зелеными стенами из самшита, украшал старомодный элегический фонтан, который Ваня про себя горделиво именовал: «Моя зимняя резиденция».
Хотя это было не совсем правильно, потому что летней резиденции у него не имелось. Да и зачем она ему? В теплое время года в южном городе можно с удобством ночевать хоть под кустом, хоть на клумбе.
На зиму фонтан заботливо законсервировали: водомет и подсветку выключили, сток закупорили, чашу накрыли конструкцией из деревянных балок и плотного полиэтилена. Глаз это защитное сооружение не радовало и гуляющих не привлекало, а посему в тупичке, который Ваня Жук считал своим двориком, было темно и тихо.
Ваня предвкушал приятный вечер и скромный ужин, для организации которого, что особенно радовало, не требовалось дополнительных финансовых вложений.
В рюкзаке негромко стукались друг о друга жестянка пива и банка тушенки – дары одного сердобольного мужика и одной доброй тетки, а в кармане куртки (не в том, где лежали часы) похрустывал бумажный пакет со слегка зачерствевшими слойками – обычное пожертвование продавщицы Мани из пирожковой «Ешь-ка».
Нераспроданные за день пирожки с начинкой, богатые сыром хачапури и сосиски в тесте хозяйственная Маня забирала домой, кормить семью и собаку, а пустые слойки частенько отдавала побирушке Ване. Не выбрасывать же! Пусть человек поест.
Человек слойки ел, Маню благодарил, денежки экономил, копил на заветную мечту – хибарку с огородиком в деревне. Все-таки его «зимняя резиденция» в парке имела характер временный, а Ваня был человеком основательным и планировал однажды покинуть суетный город и прочно осесть на земле.
Он остановился.
В закутке у фонтана кто-то был!
Ваня вовремя услышал негромкие голоса и спрятался за деревом. Высовываться не спешил – выжидал. Нарываться на неприятности ему не хотелось.
В укромном тупичке у фонтана иногда собирались небольшие небезопасные компании – то мелкое дворовое хулиганье, то безнадзорные детишки приличных, но вечно занятых мам и пап, то сладкие парочки и даже троечки-четверочки. Впрочем, для плотских утех скамья у фонтана была приспособлена плохо: и узкая, и короткая, и холодная, потому как из натурального камня. Жарким летом, конечно, имелся спрос и на это условно лежачее место, а вот демисезонная и зимняя любовь у фонтана бывала короткой, как выстрел.
Ваня обоснованно полагал, что незваные гости на подступах к его резиденции не задержатся, и оказался прав. Вскоре мимо него быстрым шагом проследовали три мужика.
Вековой народной традиции незатейливого выпивона на свежем воздухе, фигурально называемого «соображать на троих», они соответствовали количественно, но не качественно. Внимательный к деталям Ваня Жук заметил, что ни на завзятых пропойц, ни на застенчивых алкашей-подкаблучников эти трое не походили нисколько.
Крепкие подтянутые мужики, неброско, но добротно одетые, с ясными глазами и свежими лицами, без признаков одутловатости и выразительных красно-синих прожилок.
Может, спортсмены. Может, менты. А может, и похуже кто, мало ли… Но явно – не Святая Троица.
Пропуская их мимо себя, Ваня задержал дыханье и сросся с дубовым стволом, как древесный гриб.
Пронесло.
– Уффф!
Ваня пригнулся, тихо скользнул на аллею, подобрался к фонтану, держась поближе к зеленой изгороди и не возвышаясь над ней…
Да так и замер, скрюченный, на одной ноге:
– Что за черт?!
На лавке полусидя-полулежа покоилась темная фигура, весьма похожая на упомянутый персонаж.
Вот только…
Ваня присмотрелся.
Только без хвоста и рогов!
Хотя небольшие рожки вполне могли спрятаться под шапкой.
Ваня подумал-подумал – и осторожно потянул эту шапку, ухватив ее за самый краешек.
С вязаного полотна ведь отпечатки пальцев снять нельзя, не так ли?
Мысль об отпечатках сама собой возникла у Вани по причине подозрительной неподвижности темной фигуры.
Вот, кстати, те трое, удалившиеся отсюда совсем недавно, на убийц походили гораздо больше, чем на пьяниц!
Ваня еще не придумал, что делать с телом, но заранее знал, что оставлять его тут, на лавочке, нельзя.
Утром труп обнаружат, набегут сыскари – и прости-прощай, секретная зимняя резиденция Вани Жука! Следаки от его нехитрого секрета камня на камне не оставят, а самого Ваню – тут и к гадалке не ходи – безотлагательно переселят на нары. И будет гражданин без определенного места жительства Ваня Жук отвечать за убийство, которого он не совершал. И даже не знает, кого это тут порешили!
Собственно, именно для того, чтобы это узнать, он и потянул с головы предполагаемой жертвы трикотажную шапочку.
Из-под нее выскользнули гибкие спиральки туго закрученных волос.
Ваня крякнул, бережно отвел завитые пряди от бледного лица и горестно охнул.
– Ну, Люсь Александровна! – расстроенно воскликнул он. – Говорил же тебе Ваня: не ходи в темноте одна! Ваня же не дурак, Ваня эту паскудную жизнь отлично знает!
– Ваня…
– Никак живая! – обрадованный Ваня завертел девушку с боку на бок, как мешок с картошкой. – И вроде невредимая! Эй, Люсь Александровна, ты чего тут разлеглась?
– Вань, ты? А откуда у тебя взялась вторая нога?
Люсинда похлопала ресницами, налаживая резкость в затуманенных очах.
– Люсь, ты? – передразнил ее, скалясь в неполнозубой улыбке, Ваня Жук. – А откуда ты сама тут взялась?
– Ой, не знаю… А этот где? – Люся подняла голову и опасливо огляделась. – Такой… Злощавый!
Спонтанно родившийся неологизм объединял в себе два слова: «зловещий» и «слащавый».
Люся повторила:
– Злощавый, да, – и решила, что это определение подходит ее таинственному собеседнику просто идеально.
Голосок у него был то приторный, заигрывающий, то пугающий до оторопи.
– Только что трое тут были, – ответил Ваня Жук, послав озабоченный взгляд в дебри парка. – Очень даже пугающие мужички, я бы с такими не связывался!
– Я бы тоже не связывалась, да меня не спросили, – пробормотала Люсинда и со стоном поднялась с ледяной скамьи. – Ой, я промерзла насквозь!
– Тихо!
Ваня прислушался. Люсинда застыла, испуганно округлив глаза.
– Слышишь?
– Слышу!
– Отсекай его, отсекай! Заходи слева! – донеслись с большой аллеи азартные крики.
– Не знаю, что это за подвижная игра на свежем воздухе, но у меня вовсе нет желания в ней участвовать, – призналась Люсинда. Она дернулась в сторону, охнула и осела обратно на лавку: – Замерзла – ног не чувствую!
– Так, Люсь Александровна, слушай мою команду: давай руку и ползи за мной, – заторопился Ваня. – Убежать, я вижу, не получится, так что будем отсиживаться в укрытии.
– Где?! – затравленно огляделась Люсинда.
– В укрытии, говорю! – повторил Ваня Жук и потянул ее к фонтану.
Низкая восьмискатная крыша на его круглой чаше только выглядела единой и нерушимой. Одно из мутно-белых полиэтиленовых крыльев давно уже крепилось к раме не гвоздями, как все остальные, а двусторонним скотчем. Конструкцию в своих личных целях и надобностях усовершенствовал сам Ваня Жук.