– А почему приходили все трое?
– Времени было мало. Один – камеру проверяет, другой микрофон…
– Они не только смотрели?
– Слушали твои разговоры.
– Кто все это организовал?
– А как ты думаешь? – Отец склонил голову и выжидающе смотрел на нее.
– Ты?
Он повторил:
– Как еще я мог тебя защитить?
– Ясно, – она сказала так не потому, что ей действительно все было ясно, а потому, что кроме этого сказать ей было нечего. – Но Нина… – Дайнека готова была расплакаться. – Нина как на это пошла? Эльза Тимофеевна… Они с ума посходили?
Вячеслав Алексеевич стоически переносил ее возмущение.
– Они любят тебя и желают тебе добра. Им несложно было понять серьезность угрозы.
– Она реально была?
– Я говорил, что отказался от отпуска. Так вот… Я не отказался.
– И ты все это время торчал здесь?
Он кивнул.
– Здесь, и не только.
– Еще где?
– Понимаешь… – Он встал, сунул руки в карманы брюк и начал ходить по комнате. – Об этой истории я знаю намного больше тебя. И уж точно больше, чем знает Крюков. Как ты и говорила – все завязано на романе, точнее на оригинальной рукописи Леонида Левченко, которую теперь все наперегонки ищут.
– Почему наперегонки? – поинтересовалась Дайнека.
– Потому что она всем нужна. – Он отмахнулся. – Долго рассказывать. Сначала расскажу о другом… Рукопись ищет не только Ефременко. Кто именно, пока не известно. Возможно, речь идет о наследстве. Хотя в случае с Ефременко в это трудно поверить. Ему и так принадлежит пол-Москвы и еще черт знает сколько разной недвижимости по всему миру. Возможно, он желает определить степень родства с каким-нибудь человеком. В чем заключается интрига этого дела, еще предстоит разобраться. Однако и в том и в другом случаях речь идет об информации про его родственников. И если говорить о родственниках первой линии, это в первую очередь – мать, которой давно нет в живых. Во-вторых, отец, которого, как мы вчера слышали, убил Проня Исаев. Остался только родной брат по отцу, сын Манечки Кустовой, в девичестве Левченко. Других братьев у Семена Ефременко не было.
– Но ведь Проня говорил, что за время войны у председателя в деревне много детей родилось.
– В романе об этом ничего нет. Зато про Манечкиного Митеньку все очень подробно. И если предположить, что в оригинальной рукописи есть что-то важное и это не попало в роман Тихонова, становится ясно, зачем Ефременко ее ищет.
– Прохор Федотович вчера сказал, что Маня вместе с сыном ушла из села и пропала. Больше ее никто не видел.
– Да, это сильно усложняет задачу… – Отец потер подбородок. – Черт… Побриться не успел. Впрочем, сегодня мне не надо на работу.
Дайнека улыбнулась.
– И мы весь день пробудем вдвоем?
– Если ничего не случится.
– Не надо меня пугать. Я и так все время чего-то жду…
– Чего-то плохого?
– Уж точно не хорошего, – мрачно заключила она.
– Я только о том и думаю, как разобраться во всей этой неразберихе с деревенскими родственниками. После смерти Савицкого Верка переехала в Шало. Там получила на сына метрику. Записала его рожденным в Шало и на свою фамилию – Ефременко. Возможно, потому, что боялась, что из-за отцовской фамилии гнев чистовитинских мужиков обрушится на мальчишку. Позже, когда она вторично вышла замуж, дала ему отчество отчима – Михайлович. Так Семен Андреевич Савицкий стал Семеном Михайловичем Ефременко. – Отец не по-доброму усмехнулся. – Чем больше узнаю про этого человека, тем больше им восхищаюсь.
– Что значит восхищаешься? – удивилась Дайнека. – Совсем недавно ты говорил, что он преступник.
– Это я так… Как говорится, ради красного словца. Считай, что слово «восхищаюсь» окрашено негативно.
Дайнека смотрела на него с восторгом.
– Я просто горжусь тобой. Как ты умеешь сказать!
Он снова обнял ее.
– Просто ты моя дочь. И ты меня любишь. – Вячеслав Алексеевич задумался, потом произнес: – Казалось бы, с такой репутацией сядь и затаись. А он рвется в политику. И ведь у него получается. Одной ногой он уже там.
– Ему семьдесят. Одной ногой он уже… сам знаешь где.
Отец похлопал ее по плечу.
– Вчера мы с тобой видели пример долголетия, так что, кто знает, сколько ему отпущено. Может, он проживет еще лет тридцать пять. Знаешь, бывшие деревенские дети, несмотря на голод, тяжелый труд и лишения, живут, как правило, долго.
– Думаешь, Митенька тоже жив?
– А почему бы и нет?
Она чуть-чуть помолчала и, не поднимая глаз, тихо сказала:
– Папа, прости меня, не могу не спросить. В квартиру Тихонова в ночь убийства приходили те, кто только что был здесь?
– Нет.
– Это точно?
– Я тебе когда-нибудь врал?
Даже будучи абсолютно уверенной в том, что отец говорит правду, Дайнека насмешливо улыбнулась.
– Последние две недели ты только и делал, что обманывал меня.
– Не обманывал, а вводил в заблуждение. Путал следы, как заяц по снегу. – Вячеслав Алексеевич подкатился поближе и обнял ее, не вставая с кресла.
– А я уже поверила в то, что совсем не нужна тебе.
Он погладил ее по щеке и поцеловал в голову.
– Об этом даже не думай. Я очень тебя люблю и никому не дам в обиду.
После этих его слов в комнату вошла Эльза Тимофеевна. В такой ранний час она была идеально причесана: волосок к волоску. На ней было платье цвета бордо с белым кружевным воротником и обязательной камеей, скрепляющей оба его конца. С невозмутимой улыбкой она сообщила:
– Доброе утро, чай на столе. Мы с Ниной ждем вас на кухне.
Глава 51 Флешбэк № 13
Село Муртук
январь 1948 года
Пришел новый, тысяча девятьсот сорок восьмой год. Близилось Рождество, а вместе с ним свадьба. Сама Манечка не знала, как к этому относиться. Проня ее любил, к Митеньке хорошо относился. Чего еще желать женщине, нагулявшей ребенка?
Сердце ее сжималось, когда говорили, что Митеньку она нагуляла. И сына было жаль, и себя. В такие моменты она вспоминала весеннюю ночь, когда пришла в колхозный коровник теленочка принимать. Зорька три дня как забеспокоилась, оглядывалась на живот, тревожно мычала. Телиться начала только под утро. Манечка приняла теленочка, обтерла ему ноздри и губы, чтобы слизь не попала в легкие, набросала побольше соломы. Когда собралась уходить, прискакал председатель Савицкий.
Зашел в коровник со строгим видом, поговорил про теленка. Потом зажал Манечке рот и в пустом стойле завалил ее на пол. Даже если бы могла, она бы не закричала, потому что знала – вокруг никого нет и на помощь ей никто не придет.
Когда председатель ушел, она поднялась с грязного пола, отряхнула с юбки солому. Посмотрела на теленочка, принесла Зорьке воды. Потом побрела домой.
* * *Тетка Мария Саввична сшила Манечке красивое платье. Ткань, розовый поплин в белый горошек, Проня купил у бандеровцев, как и туфельки – белые лодочки на один размер больше, чем требовалось. Других-то взять было негде.
В туфельки Манечка подложила смятой газетки, чтобы ступня в носок не проваливалась. Надевала платьице и крутилась перед темным, в пятнышках зеркалом, что висело у нее на стене.
Как-то вечером, когда Митенька уже спал, в ее дверь постучали. Решив, что пришел Проня, она открыла не спросив. На пороге стоял красивый высокий русоволосый начальник из области.
– Вам кого? – спросила она, чувствуя, что от страха немеют губы.
– Вас. – Мужчина мял в руках богатую каракулевую папаху. – Меня зовут Эдмонд.
За его спиной в сенях открылась дверь, из нее выглянула соседка-бандеровка.
– Вот она я, – Манечка смотрела на него снизу вверх умоляющим взглядом. – Пожалуйста, не нужно сюда приходить.
– Красивое платье, – Эдмонд не скрывал своего восхищения. – И туфельки такие миленькие.
– Это мне жених, Проня Исаев, купил.
– Замуж выходите?
– На Рождество.
– Стало быть, до свадьбы всего несколько дней осталось? – Мужчина решительно шагнул в комнату и захлопнул за собой дверь.
Манечка отступила и вся сжалась. Он схватил ее и прижал к себе. Склонился, поцеловал в голову.
– Пожалуйста, отпустите меня…
Эдмонд отстранил ее от себя, взял обеими руками за плечи и прошептал:
– Выходи за меня замуж…
Она снова посмотрела на него снизу вверх.
– Пожалуйста, уходите. У меня жених есть, Проня Исаев.
– К черту твоего жениха, – он перешел на «ты». – К черту свадьбу!
– Тише, – прошептала она, стараясь не шевелиться, чтобы не спровоцировать его на более решительные действия.
– Выйдешь за меня? – Эдмонд напряженно смотрел ей в глаза, ожидая ответа.
Манечка покачала головой:
– У меня есть жених, Проня Исаев. – От страха она зажмурилась. Потом поняла, что ее уже никто не держит за плечи. Дверь хлопнула. Манечка открыла глаза. В комнате никого не было.
Она подошла к зеркалу, посмотрела на свое отражение. Темная коса короной обернута вокруг головы, бледное лицо, огромные голубые глаза. Сказала сама себе:
– Что ж ты делаешь, Манечка…
* * *Утром, как обычно, она поехала на делянку с Проней в санях. На дороге работали девки и пацаны. Пройдет девка, наклонится, срубит бугорок, откинет подальше. Дня три, как начались рождественские морозы. Деревья стояли заснеженные, замерзшие.
Доехали до делянки, Пронин конь покрылся корочкой инея, на ноздрях – две сосульки. Проня очистил иней, снял сосульки и накрыл коня тулупом, чтобы тот не застыл, пока грузят бревна.
Сани грузили все вместе, с помощью Прони. Когда он уехал, на делянку заехал новенький лесовоз. Такие недавно появились в хозяйстве, но их было мало, поэтому все еще возили на конных санях.
За лесовозом шла черная «эмка». Все лесорубки и рубщицы сбежались к машине. Из нее вышел начальник муртукского леспромхоза и еще двое мужчин, одним из них был Эдмонд. Манечка покосилась на него, но работу не бросила, только еще быстрей стала набивать маркировку на бревна.
Начальник леспромхоза собрал вокруг себя баб и устроил совещание. Манечка не пошла, спряталась за бревнами, чтоб не заметили. Там ее и нашел Эдмонд. Присел рядом на корточки и посмотрел виноватым взглядом.
– Напугал тебя?
Она опустила глаза и помотала головой.
– Знаю, что вчера напугал. – Он закурил. – Прости, не хотел. Вторую неделю торчу в этой дыре. Каждый день ищу причину, чтобы не уезжать. Знаешь, из-за кого я все еще здесь?
Манечка промолчала.
– Зна-а-аешь… Из-за тебя тут сижу. – Он не отрываясь смотрел на нее. – Значит, замуж выходишь?
Она кивнула, но глаза поднять не решилась.
– За жениха Проню Исаева… Ты хоть любишь его?
Она промолчала.
– Вот и я говорю, что не любишь. Я это понял, как только увидел тебя рядом с ним. Не любишь ты его. Из жалости выходишь, потому что он любит.
Манечка подняла глаза. Из них текли слезы, замерзали на морозе и прилипали к щекам.
Эдмонд провел рукой по ее лицу.
– Выходи за меня, Манечка. Уедем сегодня же. Обещаю, ты очень скоро полюбишь меня. Я тебе обещаю.
С делянки послышался голос начальника леспромхоза:
– Эдмонд Карлович, где вы?
– Иду!
Он посмотрел на нее отчаянным, долгим взглядом. Потом встал с корточек и широко зашагал к машине.
* * *В этот раз Манечке не хотелось идти на танцы, но Проня уговорил. Митеньку уложили, пошли. В клубе играл патефон и уже танцевало несколько пар, по большей части литовцы.
Опершись на Проню, Манечка сняла валенки (все еще ходила в отцовских, с кожаным задником) и обулась в белые туфли. Платьице в горошек надеть не решилась, а вот туфли взяла до свадьбы, не утерпела. Проня чувствовал себя женихом и очень ею гордился, однако ж в круг никогда не ходил. Скоро он пошел покурить с парнями на улицу. Манечка села на стул. Из дальнего угла зала поднялся мужчина и прямиком направился к ней. Она узнала его, это был Эдмонд.
– Разрешите вас пригласить? – Он будто бы и не спрашивал, просто взял ее за локоть и увел за собой. По углам зашушукались, не было ни одного человека, кто бы не обратил на них внимания. Отчасти из-за того, что начальник из города пришел в клуб. Отчасти из-за того, что так напористо увел чужую невесту.
Все умолкли, когда с улицы вернулся Проня Исаев. Увидев Манечку с Эдмондом, он неторопливо направился к ним. Маня отстранилась и в страхе замешкалась. Не от того, что Прони боялась, знала, ей он ничего плохого не сделает. Она вдруг поняла, что боится за Эдмонда. Поймав себя на такой мысли, решила, что, чувствуя так, подло предает жениха. А он этого не заслужил.
Между тем Проня подошел, взял Маню за руку и повел за собой. Эдмонд заступил им дорогу. Проня отпустил Манечку и с ходу ударил его кулаком по лицу. Тот покачнулся, но все ж не упал, только из носа закапала кровь. Парни кинулись к Проне и оттащили его в сторону.
Заиграла гармошка, и девичий голос пропел, почти прокричал:
Манечка схватилась за голову и выскочила из клуба на мороз в своих белых туфельках. Как добежала до дому, не помнила. Заскочила в комнату, закрылась на крючок и рухнула на кровать, чувствуя себя подлой преступницей. Проплакала до утра. Очень жалела Проню, а заодно свою загубленную, никому не нужную жизнь.
Утром в воскресенье ее навестила тетка. Принесла валенки, платок и фуфайку.
– Проня вчера принес. – Она присела к ней на кровать. – Ты чего это, девка, надумала? Мало тебе позора? Еще захотела? Все село про вас с Проней судачит, куда ни пойди. Думаешь, нужна ты этому долговязому городскому. Хоть он и начальник, а все же мужик. Сама знаешь, что мужикам от нас, баб, нужно. Не девочка уже. Должна понимать. Поматросит он тебя, да здесь же, в деревне, и бросит. Думаешь, в город с собой возьмет? Как же…
Манечка зарыдала, уткнувшись в подушку. Тетка погладила ее по худенькой, дрожащей спине.
– Выбрось его из головы. Скоро свадьба. Проня мужик надежный. Любит тебя. Заживете как люди.
Уходя, тетка положила на стол тряпку с блинами. Митенька вытащил один и принес его матери.
– На-ко, маманя, поешь…
– Уйдем мы с тобой, Митенька… – всхлипнула Манечка. – Завтра уйдем.
* * *Весь день она никуда не ходила. И к ней никто не ходил. Вечером собрала узелок. Приготовила саночки, которые сделал Проня, чтобы Мите с горок кататься, привязала к ним бечевку покрепче и прилегла рядом с сыном.
Из села они вышли ночью, когда все еще спали. Больше всего Манька боялась кого-нибудь встретить, поэтому сначала шла по лесу. Потом, выбившись из сил, пошла по дороге.
Вдоль дороги стояли мрачные ели. Лютый мороз сковал зимник и тайгу на многие километры. Манька тянула санки, в которых сидел ее маленький сын, завернутый в одеяло. Запрокинув голову, мальчишка смотрел в черное небо. Он не знал, куда его увозят и что с ними будет.
До Колбы было около десяти километров. Где-то там, за рекой, стоит изба колбинской бабки, до которой надо дойти, отогреться, а потом отправиться дальше. Паспорт у нее есть, думала Манечка, на работу всегда устроится и Митеньку своего вырастит. Станет ее сыночек большим начальником. А она будет жить возле него, жить да радоваться, какой он у нее большой, красивый да умный.
Тянет Маня саночки, упирается. Тонкая бечевка режет замерзшую руку. Встанет, возьмет бечевку другой, а эту – за пазуху и греет там, пока не надо менять. Прошла километров семь – до утра уж недалеко, вот-вот сани да машины по дороге поедут. Нужно шибче идти, а сил уже нет. Валенки тяжелыми гирями тянут к земле, ветер ледяной лицо исхлестал. Сесть бы да отдохнуть хоть маленько, а потом дальше идти…
Встала Манечка, выбрала деревце и съехала с санками под него. Митеньку проверила, одеяльцем укрыла, поправила узелок. Села под дерево, сжалась комочком и закрыла глаза.
И так ей сделалось хорошо, такая благодать навалилась, что уже не чувствовала ни холода, ни усталости. Чудилось ей, что она уже не в лесу на темной дороге, а среди красивых и добрых людей. Бабы в сияющих платьях, мужики – в костюмах с атласными лацканами, а она, Манечка, – всех красивей. На ней белое платье, и она кружится, кружится, кружится…
Глава 52 Неотвратимая неизбежность
Дайнека легко простила Нину и Эльзу Тимофеевну за покрывательство отцовской затеи.
– Девочка, мы хотим тебе только добра, – сказала ей Эльза Тимофеевна, подавая чай в старинном севрском фарфоре.
Нина, войдя в роль заговорщицы, загадочно улыбалась.
Вышло так, что до девяти утра Дайнека разоблачила отца, узнала о результатах его расследования, поверила в то, что он ее любит, и попила чаю с Ниной и Эльзой Тимофеевной. Короче, все дела переделала.
Вернувшись домой, они с отцом продолжили разговор. Он сел на диван, включил телевизор, понизил уровень звука.
– Вчера мне сообщили, что в Муртуке отыскали дочь Марии Саввичны. Она рассказала, что накануне свадьбы с Проней Исаевым за Манечкой ухаживал какой-то приезжий. Из-за этого был скандал, ее осуждали. Хоть Исаев и говорит, что Маня ушла и пропала, не исключаю, что она сбежала с этим приезжим. Теперь нужно отыскать хоть какие-то упоминания о нем. Узнать, кто он такой, как зовут, исследовать его жизнь. Возможно, тогда отыщутся следы этой женщины и ее сына. В областном архиве по моей просьбе уже работают. Однако из Муртука, а потом из области поступила информация, что ищем их не только мы. Говорят, какие-то вежливые ребята копают, интересуются, но как-то ненавязчиво, по-тихому. Хотел бы я знать, кто это. Уж очень профессионально работают.
Он прислушался.
– Мой телефон. Со вчерашнего дня остался в кармане куртки.
Отец вышел в прихожую и вскоре вернулся мрачный.
Дайнека спросила:
– Что-то случилось?
– Случилось.
– Что? – напряглась она.
– В областном архиве, где велись поиски, выгорело хранилище. В нем были нужные нам документы.
– И что же теперь?
Вячеслав Алексеевич мягко прошелся по комнате.