Протопоп Успенского собора Григорий снял с Никона митру.
Царь и собор встали, Корнилий осенил Никона рукою и возгласил:
– Благодать Пресвятого Духа нашим смирением иметь тя патриархом в богоспасаемом царствующем граде Москве и всего Российского царства.
Никона возвели на амвон.
После литургии Никон поднес царю просфору. Певчие спели многая лета патриарху, и тот разоблачился.
Пришло время великих даров. Никону поднесли белый клобук в золоте и каменьях, золотую панагию, бархатную мантию с источниками и посох митрополита Петра.
Царь и патриарх снова поднялись на амвон, сели, и царь сказал:
– Всемогущий и вся содержащий в Троице славимый Бог наш неизреченным своим человеколюбием устрояя тебя, превысочайшего святителя, нам и всем христоименитым людям пастыря и учителя, да будеши преемник святых апостол и наследник чудотворцев.
И Никон ответил:
– Мы же хоть и недостойны патриаршего престола, но, исполняя звание и повинуясь Господу Богу, должны о вашем государском многолетном царствии, и о вашей государевой царице, и о сестрах ваших, и о всех, повинующихся вашему самодержавному царствию, молити всемогущего Бога, чтобы за тобою, пресветлым государем, благочестивое ваше царство воспрославилось и распространилось от моря и до моря. И воссияти тебе во вселенной, царю и самодержцу христианскому, яко солнцу посреди звезд.
На том церемония закончилась. Царь отправился во дворец, Никон – на патриарший двор, чтобы через малое время встретиться вновь за обеденным царским столом.
В конце пира Никон пошел от стола Красным крыльцом к церкви Благовещенья и, сойдя с паперти, сел на ослю и совершил шествие вокруг Кремля и Китай-города. По возвращении в палаты он был пожалован царем серебряным кубком, десятью аршинами золотого атласа, и десятью аршинами камки, и сорока соболями.
Так началась эпоха Никона, столь жданная государем и столь ему желанная. Безвременью и безволию в Московском царстве пришел конец.
Саккос для Никона
Царица Мария Ильинична с царевной Татьяной Михайловной, со своей крайчей Анной Михайловной Вельяминовой, сестрой Федора Ртищева, да с приезжею боярыней Федосьей Прокопьевной разбирали для шитья жемчуг.
Они сидели за круглым столом. На покрывале из черного бархата было насыпано фунтов десять жемчуга. Конечно, это был не гурмыжский, из персидского царства. За нитку гурмыжского жемчуга купцы брали по двести рублей. Огромные деньги! Иная жемчужина сама по себе клад, по пятнадцати, по двадцати, по пятидесяти рублей!
Жемчуг на царицыном столе был свой, добываемый в русских реках.
– Почем нынче зерна? – спросила Мария Ильинична, обращаясь к Федосье Прокопьевне.
Та растерянно улыбнулась.
– Давно я на торгу была.
– За шестьдесят зерен по тринадцати алтын берут, – сказала Анна Михайловна. – Но тот мельче.
Она повела ладонью по жемчужинам, ловко раскатывая на кучки: белый к белому, розовый к розовому, голубой к голубому, вылавливая редкие черные зерна.
– Очень красивый жемчуг, – сказала Татьяна Михайловна, – почти весь окатный. Половинчатого совсем нет, и уродцев мало. Откуда это, из Ильменя или с реки Варзуги?
– Да нет! Тут с разных сторон. Из Соли Вычегодской, из озера Прорва, из Кандалакши, Селигера, Меты. А порченый слуги уже отобрали.
– А я уродец нарочно посылаю покупать, – сказала Татьяна Михайловна. – Мои комнатные девки его трут в порошок и в белила добавляют. Вот гляди-кась! – И царевна выставила напоказ одну и другую щечку, набеленную, но столь тонко, что и своя собственная краса через деланую просвечивала.
– А я-то все завидую твоим белилам! – призналась Федосья Прокопьевна. – А они вон на чем.
– Домой будешь уезжать, я тебе отсыплю. А саккос одним белым надо изукрасить, – сказала Татьяна Михайловна. – Белый все-таки самый благородный.
Саккос предназначался для Никона. Царица вознамерилась поднести его патриарху перед Пасхой, чтоб на праздничной службе патриарх блеснул обновой.
– Отдохнем, – предложила царица, поднимаясь. – В глазах уже рябит.
Подошла к иконам, хотела перекреститься да и вспомнила про Никонову «память», которую уже рассылали по всему царству.
– Ну-кась, как это? Научи! – Мария Ильинична подала руку Федосье Прокопьевне.
Та сообразила, что от нее хотят, и, пригнув два выставленных царицыных пальчика, указательный и средний, присовокупила к ним большой.
Царица с сомнением поглядела на свою руку.
– Пускай сам этак молится! – Подняла два пальца. – Этак-то величавее!
– А по мне, в три перста удобней! – возразила Татьяна Михайловна. – Константинопольский патриарх Афанасий, что на днях приехал, благословил Никона за троеперстие. В греческой стороне все так молятся.
– Ну, не знаю! – сердито сказала царица. – В два перста все предки наши молились и были святы. Теперешним грекам перед Русью заноситься-то больно нечем. Да только мы сами дураки. У всякого Якова готовы учиться. А уж давно пора, и грекам особенно, пример с нас брать. Наше благочестие ихнему не чета, они двести лет под басурманами.
– От дворовых я слышала… – вставила словечко Федосья Прокопьевна да и прикусила язычок.
– Ну чего уж там, говори!
– Прости, матушка-государыня! – Федосья Прокопьевна зарделась. – Не про все ведь надо языком лаять, что в уши набилось. С языка слетело.
– Гляжу, и ты у меня дворцовым мудростям научилась! – обиделась царица.
– Ох, Господи! Да скажу я! Скажу! Хоть и дерзкие больно слова. Дворовые говорят, что патриарх кукишем велит креститься. – Сказала и затаилась, ожидая гневного окрика.
Мария Ильинична сложила пальцы по-новому.
– Похоже ведь… Чего нам в покое не живется?
– Так ведь неправильное было знамение, – сказала холодное, но уместное Анна Михайловна. – На самом Афоне в три перста крестятся, и в Киеве, и сам константинопольский патриарх.
– Твой константинопольский патриарх сломя голову в Москву прибежал. Султан-то его чуть не вздернул. – Царица грозно повела глазами. – Константинополь Москве – не указ.
Анна Михайловна смиренно поклонилась.
– Истинная правда, матушка-царица. Я ведь что говорю! Как наш пресветлое солнышко государь скажет, так и будет.
Царица вздохнула. Алексей Михайлович совсем переменился. По ночам книжки читает, махонькую тетрадочку завел, тайные записи записывает.
И еще раз вздохнула – креститься Алексей Михайлович стал по-новому. Когда не забудется. А как забудется, как душой с молитвою сольется, так уж и по-старому.
Новины Никона
Протопопица Анастасия Марковна с чадами Иваном, Агриппиной, Прокопкой до Москвы добиралась, слез попусту не роняя. Путешествие было – Господи помилуй! Ивану восемь лет, Агриппине – семь, Прокопке четыре. Без денег, без харчей… Подаянием кормились.
Протопопа своего Анастасия Марковна сыскала в Казанском соборе. Аввакуму Неронов не обрадовался, но закуток для него выделил, разрешил служить, подменяя попов. Большего сделать для земляка не мог. Стефана Фонифатьевича бегство Аввакума из Юрьевца огорчило и рассердило. Жить без места – нахлебничать. Аввакум собрался к патриарху. Никон вальдемановский, родное село Аввакума Григорово от Вальдеманова в семи верстах. Не просто земляки, соседи.
На подворье Новгородском протопоп святейшего не нашел. Никон ставил патриаршьи палаты на месте двора царя Бориса, часть комнат для жилья были пригодны, и патриарх переехал в Кремль.
Увы! К святейшему Аввакума не пустили. Новый патриарх – новые порядки. Теперь всякий поп, получая место, должен благословиться у святейшего. Очередь на утверждение была огромная. Иные стояли по месяцу и больше.
Аввакум отправился к Стефану Вонифатьевичу.
А тот постарел, потишал.
– Подождать надо. Никон ныне уж очень суров. Искушение властью. Натешится – пообмякнет. Ладно! Государю о тебе скажу. Но тоже не теперь. Теперь нельзя, государь не станет слушать. Для него Никон – человек правды. А дела-то у государя зело государственные, наитайнейшие.
Об этих наитайнейших делах Борис Иванович Морозов приезжал говорить с Федосьей Прокопьевной. У боярыни ум здравый, и человек она свой.
– Алеша у меня был, – доверился Борис Иванович своей любимице. – От гетмана Богдана Хмельницкого послы пожаловали. Гетман Войска Запорожского просится со всеми землями, с городами под государеву царскую руку. А это война с Речью Посполитой.
Федосья сидела у стола, на столе книги, как когда-то у ее учителя.
Открыла Евангелие, прочитала:
– «И весь народ искал прикасаться к Нему, потому что от Него исходила сила и исцеляла всех».
– Это ты о чем? – спросил Борис Иванович.
– Мышке жить возле медведя надежней. Лиса не подойдет, енот тоже не осмелится… А от войны все одно никуда не денемся. На днях видела государя в броне, в шлеме. Марии Ильиничне показывался. Царице муж-воин пришелся по сердцу.
– Говоришь о войне без страха, как о деле сбывшемся! – Борис Иванович выглядел озабоченным.
– Войне быть, но покуда, слава богу, мир… Тебя, Борис Иванович, государь слушает.
– Слушает. Одним ухом, – признался ближний боярин.
– Пусть одним, но слушает… Много чего впереди, – усмехнулась Федосья Прокопьевна. – Государь души не чает в новинах. Сегодня стояла обедню в Успенском соборе, а будто в Киеве была. Певчие поют, как в Малороссии, попы служат по-киевски, владыку и царя славят на греческом языке.
– Хорошее перенять у восточных патриархов не грех, – сказал Борис Иванович. – У них христианство старее нашего чуть ли не на тыщу лет. Москва – пятая. Константинопольский патриархат, Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский. Мы – пятые.
Федосья Прокопьевна взяла одну из книг со стола, поднесла Борису Ивановичу.
– Ты читал Никонову «Следованную Псалтырь»?
– Прости старика, голубушка! Книгу мне святейший прислал… Открыл – Псалтырь и Псалтырь…
– Это такая Псалтырь, Борис Иванович, оторопь берет!
Федосья открыла наугад Никонову и другую, старую, Филаретову.
– Тридцать восьмой псалом, шестой стих. – Прочитала по старой книге: – «Се пядию измеряны положения еси дни мое». Читай Никонову.
Борис Иванович прочитал:
– «Си пяди положил еси дни моя»…
– Не перевод, а порча святой книги! – Федосья Прокопьевна говорила негромко, но грозно. – Дни пядию измерены… Так было. А ныне «пяди положил». Какие пяди?
Полистала Никонову книгу.
– Псалом девятый, стих десятый. «Помощник во благовремениях в скорбех». А вот как было: «Помощник во благо время в печалех». В этом же псалме, двадцать первый стих. Было: «Постави Господи законадавца над нами…» У Никона: «Постави Господи законоположителя».
Борис Иванович не знал, что и сказать, а Федосья ждала его слова.
– Никон привез с Соловков Арсена Грека. Арсен был сослан на исправление.
– А теперь сам исправляет! Добрую книгу на худую.
Борис Иванович руками всплеснул.
– Федосья! Голубушка! Не серчай! Книги – дело ученых. Огорчает – не читай. Никон-пастырь от Бога… Нестроений много накопилось. Государю святейший помощник верный.
– От Бога, говоришь, Псалтырь? А по Москве шепотки: мордвин Богом себя возомнил. Кто Никону поперечит – тот хулитель Христа. Попов, неправды не терпящих, по монастырским тюрьмам распихивает.
Борис Иванович смотрел на Федосью Прокопьевну со страхом в глазах.
– Угости клюковкой с медом. Голубушка, наберись терпения. Такое время. Бунты утихомирили. Никон, дай срок, тоже станет смирнее. Палка – не учитель. Учитель, голубушка, – терпение. Никон это поймет.
Расправа с недовольными
Никон стал шестым патриархом Московским и всея Руси.
Единомышленник ревнителей благочестия, он уж в Новгороде начал вводить новшества в службу и в жизнь церкви. Запретил в своей епархии «многогласие». Так называлась обычная для того времени служба, когда священники, сокращая время церковного стояния, одновременно пели разные части обедни, утрени, вечерни. Ввел проповедь, ввел пение на греческом языке, славянского, впрочем, не отменяя.
Заняв престол патриарха, Никон ревниво исследовал деяния своих предшественников.
Первый патриарх всея России Иов для возвышения архиерейских кафедр ввел митрополии: Новгородскую, Ростовскую, Казанскую, Крутицкую. Архископиями стали Вологодская, Суздальская, Рязанская, Тверская, Смоленская. Создал три новые епископии: Псковскую, Карельскую, Астраханскую.
Иов издал девять богослужебных книг, среди них «Триодь Постную», «Цветную», «Октоих», «Минею Общую», «Чиновник» и «Служебник». Написал «Повесть о честнем житии царя Федора Ионовича».
Миссионеры патриарха Иова крестили народы Севера и Сибири. Он основал несколько обителей, а в Москве – Донской монастырь.
Отправил в Кахетию, грузинскому царю Александру, священников и лучших иконописцев.
Патриарх Иов был алмазом веры и правды. Лжедмитрия и бояр-предателей он проклял.
Его пришли убить во время службы в Успенском соборе, а он молился перед иконой Владимирской Божией Матери. Убийцы дрогнули, сорвали со святителя церковные одежды, увезли в Старицу.
Великая жизнь.
Мощи Иова перенесли в Москву без Никона, 5 апреля он с мощами митрополита Филиппа был в дороге, пришел в Москву 3 июля.
Второй патриарх – Ермоген – прославил себя как стоятель против врагов крепкий, как пастырь, полагавший душу свою за овец.
Составил «Сказание о явлении Казанской иконы Божией Матери», тропарь «Заступнице Усердной».
Ермоген отказался писать к народу грамоту, призывая положиться на волю польского короля Сигизмунда.
Поляки и бояре уморили великого святителя голодом в Кремле. Но он успел благословить народ «души свои положити за дом Пречистой и за веру».
От голода святитель не умер бы, привык к постам, но ему не давали воды.
Патриарх Филарет – отец царя Михаила Романова.
Открыл при Чудовом монастыре Греко-латинское училище. Печатал множество книг, в монастырях и в храмах за эти книги брали деньги, какие потрачены были на напечатанье. В Сибирь отправляли бесплатно. Филарет учредил Тобольскую епархию, канонизировал Макария Унженского. При нем Россия обрела ризу Господню, посол персидского шаха поднес патриарху золотой ковчег, «а в нем великого и славного Христа срачица».
Патриарх Иосиф, укрепляя благочиние, издал «Память». Учил иереев и дьяконов жить благочинно, служить по церковным правилам, исправлять в народе злые нравы и обычаи.
Сличал и исправлял богослужебные книги, любил Соловецкий монастырь – место своего пострижения.
Основал три монастыря, пять прежних монастырей восстановил.
При Иосифе обретены мощи Саввы Сторожевского, Даниила Московского, Кирилла Новоезерского. За десять лет патриаршества издал тридцать шесть книг, «Кормчую», «Грамматику славянскую» Мелетия Смотрицкого. Основал при Андреевском монастыре духовное училище. Встретил мощи патриарха Иова за десять дней до кончины.
– Что будет при мне? – спросил себя Никон и увидел громаду. Что она такое – не понял, но представил Млечный Путь с многими тысячами звезд.
Для начала запретил хомовое пение на службе – раздельноречное.
Службу перестраивал по киевскому и по греческому образцам.
Начал с переноса в русский храм амвона. У греков сие позаимствовал. Архиерею отныне полагался особый святительский посох. Опять как у греков.
Началось исправление старых книг. Главными справщиками были греки. А для греков славянский язык чужой, варварский…
Вводилось, пока не шумно, троеперстие, запрещенное Стоглавым собором царя Ивана Грозного.
В духовенстве пошло несогласие.
И тут оказалось – патриарх Никон на расправу зело скор.
Новая Псалтырь многих смутила, но Никон написал и напечатал «Память». Грамотка невеликая, но для верующих людей хуже битья у позорного столба.
У Неронова собрались попы и диаконы Казанского собора, приехал епископ коломенский Павел, пришли протопопы: изгнанный из Костромы Данила, из Юрьевца-Повольского – Аввакум, а также отставленные от дел книжные справщики Иван Наседка, монах Савватий, мирянин Сила Григорьев. Был соловецкий монах Иона, привезший царю и патриарху иконы.
Все понимали, от «Памяти» Никона зависит не только их собственное земное благополучие и вечная жизнь, но спасение душ русских людей. Согласиться с «Памятью» – признать, что все прежние поколения молились Богу не по правилу, а стало быть, усомниться в том, что пращуры удостоились Царства Небесного.
Владыка Павел предложил составить ответ на «Память» Аввакуму и Даниле, с выписками из святых книг.
Грамоту подать великому государю.
А Никон власть свою являл. Устроил расправу муромскому протопопу Логину.
Суд над Логином устроили в Крестовой палате. После ремонта была она во всем великолепии новизны, и многому чему дивились старые иерархи русской церкви. Всем было понятно – незатейливые времена патриарха Иосифа канули в вечность. Припугнуло нежданное великолепие Никона и его свиты.
Патриаршее место было столь изукрашено драгоценными каменьями, что свет играл на нем ярче, чем звезды. Саккос сплошь в жемчуге, а рубинов и бриллиантов столько, что на царском большом наряде и вполовину не будет. Ладно бы патриарх, но и всякий патриарший человек был одет богаче любого из приглашенных на собор, хоть тех же митрополитов.
Всем действом заправляли греки.
Они, приведя Логина, поставили его перед патриархом, да, упаси бог, не близко, на другом конце Крестовой, чтоб человек патриарху комариком казался.
Вину Логина объявлял Арсен Грек.
Голос у него был как иерихонская труба, зычный, серебряный:
– О хулении икон Спасителя, Богородицы и всех святых протопопом муромским Логином. Сей Логин спросил у жены муромского воеводы, когда она пришла к нему под благословение: «Не белена ли ты?» За жену воеводы вступились. Логину было сказано: «Что ты, протопоп, хулишь белила? Без белил не пишутся образа Спасителя, Богородицы и всех святых». На что протопоп Логин ответствовал: «Каким составами пишутся образа, такие и составляют писцы, а как такие составы положить на ваши рожи, так и сами не захотите. Сам Спас, Пречистая Богородица честнее своих образов». Как видите, сказанное есть прямая хула на божество и святые иконы.