Глава 13
После объявленного мне восьмым «В» бойкота я осторожно заглянула в седьмой «А». Кто его знает — что мне объявили гимназисты, мало на настоящих гимназистов (в моем представлении) похожие.
— Анна Леонидовна… — сзади меня раздался голос Розы, Нецербера, как я ее теперь стала невольно про себя называть.
И как только она летает по школе! Ведь всего лишь пять минут назад видела, как она удалялась в противоположном направлении, и я еще замедлила шаг, чтобы отстать от нее понадежнее, чтобы она не обернулась вдруг и не спросила — а почему у меня такое вытянутое лицо, в каком именно классе оно так вытянулось. Почему-то мне пока хотелось решать все свои проблемы самой, без вмешательства Нецербера.
— Что ты так заглядываешь, как будто опоздавший двоечник? — негромко сказала Нецербер, посмеиваясь.
— Да вот смотрю, мой ли класс, не ошиблась ли я…
— А-а-а… А я-то думала, что тебя восьмой «В» так прищучил, в смысле — напугал! Знаю, знаю, не сомневайся! Я в школе всё первая узнаю всегда! Работа у меня такая!
Я посмотрела на улыбающуюся Розу. Да нет, я не думаю, что она плохо ко мне относится. Тут вообще другие категории. Скорей всего, она ко мне не относится никак. Она хорошо относится к своей школе, в которой должен быть порядок. Никто никого не должен бить, обзывать, никто не должен опаздывать, ходить грязный, плохо одетый. В коридорах не должно быть слышно мата. Что еще? Учителям не следует выгонять с урока весь класс, а классу, соответственно, не следует коллективно прогуливать. Вот что интересует Нецербера. Функционирование огромного коллектива. Как меня интересует мой организм с точки зрения того, что в нем всё должно быть, как положено. Проснулся, поел, попил — и пошел, на твердых ногах. Я не думаю о дыхании, о сердцебиении, о глотании, в конце концов, — это всё естественно. Я начинаю думать о них только тогда, когда где-то что-то болит. А болеть начинает, как правило, на нервной почве или когда набрала где-то чужеродных вирусов. Вот и я сейчас в ее школе (а школа — Ее, это правда) — чужеродный вирус. От меня начинает болеть то, что особо никогда не болело. Скорей всего так.
— Да, восьмой «В» на меня обиделся. Тамарин оскорбился за кол.
— А точно ему нужно было кол ставить? — прищурилась Роза.
— Точно.
— А в четверти ты как будешь ему четверку ставить?
— Если он будет писать с такими ошибками и такую ерунду, в четверти у него будет двойка, — ответила я.
Я понимала, что говорю всё не то. Но как мне быть? Я не умею по-другому.
— Роза, я не умею по-другому.
Нецербер улыбнулась и ничего не сказала. Лишь похлопала меня по плечу. Я не намного ниже ее, но рядом с ней ощущала себя просто Дюймовочкой. Волевая мощь Розы подавляла меня вконец.
Я вошла в класс. Огляделась. Да вроде всё в порядке. Лица спокойные. Никто не собирается говорить гадости, народ пришел. Хорошо бы вспомнить имена. План класса, что ли, нарисовать и подписать все парты по именам…
— Я проверила на каникулах ваши сочинения, если можно их так назвать. По рассказу «Тоска», — начала я.
— Тоска-а-а!.. — тут же с удовольствием подхватил Будковский.
— Будковский получил кол за сочинение, — продолжила я.
— Чё-о-о-о? — заорал Будковский и даже подскочил на парте.
— А тебе не все равно? Что ты так заволновался?
— Мне? Мне? — Красный Будковский даже встал.
— Да что такое, Семен?
— Его не пустят в Англию летом, если будут тройки в году, — объяснила девочка со странным лицом, на котором как будто были нарушены основные пропорции, и старательно накрученными не очень чистыми волосами.
Может, сказать ей потом, что лучше помыть голову, чем накручивать грязные прядки? Хотя… Имею ли я право? Не разобралась я пока со своими правами и обязанностями. Я учу прекрасному людей, которые выглядят и ведут себя вовсе не прекрасно. Я сомневаюсь, что могу сделать замечание по поводу внешнего вида. Кажется, в школе я потеряла твердую почву под ногами. Кто бы мог подумать!
— Я нормально написал! — продолжал орать Будковский. — Нормально! — Он стал всхлипывать.
Я присмотрелась — валяет дурака или действительно собирается плакать? Не поняла.
— Сядь, Семен, если не хочешь получить двойку за поведение!
— Не хочу, — неожиданно покорно пробурчал Будковский и сел.
— А другие что получили? — поинтересовалась Катя Бельская.
Я пригляделась. Девочка после каникул не очень хорошо выглядела. Круги под глазами, бледное лицо.
— Ты хорошо отдохнула? — спросила я ее.
Катя удивленно посмотрела на меня:
— Нет. А что?
— Ничего. Ничего… Так… — Я достала сочинения, которые сидящие передо мной гимназисты судорожно писали перед каникулами на последнем уроке по рассказу Чехова «Тоска», прочитанному тут же. — Одна пятерка. У Кати.
— Кто бы сомневался! — выкрикнул ушастый Кирилл.
— Она нормально написала, человеческими словами. Без ошибок. Умно. Поэтому и получила пятерку. Тебя что-то не устраивает?
— Да нет… — пожал плечами, не вставая, Кирилл. — Просто если бы она училась в другой школе, планка была бы ниже — для нас.
— Ты складно говоришь, а пишешь очень нескладно. Попробуй изложить свои размышления на эту тему письменно. Договорились? К следующему уроку. И остальные — тоже. Тема очень хорошая, спасибо Кириллу, кстати. Нужен ли классу интеллектуальный лидер. И зачем.
— Не нужен, ни зачем, — пробубнил Будковский.
— Вот так и напиши, — засмеялась я.
— Ага! А вы мне тройку или двойку поставите!
— Или кол, — согласилась я.
— А-а! — подхватил тут же Кирилл. — Значит, писать надо так, как удобно вам?
— Нет, писать нужно по сути, по уму… Возможно, ты меня убедишь. Постарайся найти аргументы.
Я краем глаза посмотрела на Катю. Я ведь уже думала о том, что по отношению к ней я веду себя неправильно. Хотя девочки, сидящие вокруг нее, вроде дружелюбно и весело поглядывают на нее. Волками смотрит только парочка задиристых пацанов. Но, может, я чего-то не знаю? И даже у волков на уме вовсе не то, что я думаю?
— Кстати, попрошу писать не о Бельской…
— А что, лидер — Бельская? — воинственно вздернулся Кирилл. — У нас, между прочим, староста в классе есть!
— Ага, Кирилл Селиверстов! — засмеялась девочка с короткой стрижкой, сидящая на первой парте. Неля. Или… Света. Или все же Неля.
— Да успокойся ты, пожалуйста! — ответила я Кириллу. — Лидер — это лидер, им может стать любой, кто способен на это. Тем более что я говорю исключительно об интеллекте. Я знаю, в десятом классе есть девочка, не являющаяся никаким лидером вообще, но именно ей прочат золотую медаль при выпуске…
— На голову больная, ага! — радостно завопил Будковский.
— Обезьяны тоже всегда смеются над человеком — лысый, в ярких тряпках, ноги — как палки, тонкие, прямые… — не очень громко сказала Катя.
Девочки, сидящие вокруг нее, и Петя — холеный мальчик с правильным лицом и неуловимым взглядом — засмеялись.
— Чё? Чё она сказала? — заволновался Будковский.
— Что ты гиббон! — проорал ему Кирилл. — Тупой и волосатый! А она от богов произошла и умеет летать! Только не хочет сейчас! А так бы полетела!
— Гиббо-о-он? Я-а-а-а?!
И веселье продолжилось. Будковский нисколько не обиделся, он прыгал и показывал гиббона. Вот гиббон висит на ветке, раскачиваясь, вот он спрыгнул на землю, но очень неудачно — попал как раз на голову Славе Салову, распластанному, как обычно, по всей парте. Слава, хоть ему было и очень лень, в долгу не остался…
— Можно, я не буду писать про лидера? — спросила меня Катя, пока мальчики упражнялись в остроумии и борцовских качествах.
— Почему?
Катя посмотрела на меня и вздохнула:
— Хорошо. Я поняла. Все пишут про лидера. Только я ненавижу, когда меня ставят в пример. Вообще когда кого-то ставят в пример. Каждый — такой, какой он есть. Можно быть лучше. Но другим стать практически невозможно.
— Катя… — Я не знала, какой верный тон выбрать с девочкой, которую я опять невольно задела. — Напиши то, что ты думаешь. Напиши о том, что я тебя обидела.
— Да нет… — пожала плечами Катя. — Просто ваши вопросы похожи на тесты наших школьных психологов. Мы уже знаем, что именно они у нас проверяют, так и рисуем, и пишем. Чтобы стройная картина была, правильная. Можно, я выйду?
— Выйди…
Я увидела, что Катя взяла телефон, но не стала ее останавливать. У девочки какие-то проблемы, возможно, ей нужно позвонить.
Когда она вышла, раздался голос Кирилла:
— У нее бабка померла, вот она и ходит, изображает тоску, всех ненавидит…
— Кирилл! — шикнули на него сразу несколько девочек.
— Рассказ «Тоска-а-а-а»… — упрямо доблеял мальчик и вызывающе посмотрел на меня.
У меня сильно стукнуло сердце. Нет, я так не умею, не смогу. Мальчика нужно сейчас поднять за шкирку, встряхнуть так, как я встряхиваю Никитоса, когда он зарывается. А что я могу сейчас сделать этому наглому, глупому, жестокому мальчишке? Уже не ребенок, но еще не юноша. Ничего еще не может в жизни, а причинить боль другому может, гадость сделать может.
— Рассказ «Тоска-а-а-а»… — упрямо доблеял мальчик и вызывающе посмотрел на меня.
У меня сильно стукнуло сердце. Нет, я так не умею, не смогу. Мальчика нужно сейчас поднять за шкирку, встряхнуть так, как я встряхиваю Никитоса, когда он зарывается. А что я могу сейчас сделать этому наглому, глупому, жестокому мальчишке? Уже не ребенок, но еще не юноша. Ничего еще не может в жизни, а причинить боль другому может, гадость сделать может.
— У тебя жива бабушка? — спросила я его. — Встань, во-первых. И сюда выйди, к доске.
— Зачем? — лениво, но настороженно спросил Кирилл и медленно встал.
— Выйди, я сказала.
Вот откуда у учителей, много лет работающих в школе, манера говорить категорично, жестко, громко. Да потому что они — дети — не понимают по-другому! Никитос мой не понимает, девочка с грязными кудрями не понимает, Громовский из одиннадцатого, весь пятый коррекционный, Кирилл с египетским несмываемым загаром…
— Выйди! К доске!
Селиверстов не двинулся с места. Хорошо, училка так училка. Орать так орать.
— Выйди!!! Селиверстов!!! К доске!!!
— Кирилл, иди! — подтолкнула его девочка, сидящая сзади него.
— Да иду я, иду… — Поджимая губы и криво улыбаясь, мальчик прошел к доске.
— Теперь отвечай на вопрос.
— На какой?
— Про бабушку. Твоя бабушка жива?
— А что, это имеет отношение к литературе?
— А то, что ты сказал про Бельскую, имеет отношение к литературе?
— Блин…
— Минус один балл, — вздохнула я.
— С чего? Я что, на оценку отвечаю? — вскинулся Кирилл.
— У нас теперь все разговоры в классе будут на оценку. Поэтому советую язык попридерживать.
Кто-то сзади свистнул, но я не стала отвлекаться на умельцев сбить такого неопытного педагога, как я, с темы.
— Давай-давай, отвечай.
— Ну жива. И что?
— А у тебя кто-нибудь умирал уже? Дедушка, еще кто-нибудь?
— Не-а, — равнодушно сказал Кирилл.
Что? Что мне ему сказать? Как сделать так, чтобы он понял — пусть не раз и навсегда, пусть только сейчас, что есть вещи, которые нарушают невидимый, сложный и одновременно очень простой нравственный закон. Как ему сказать об этом законе, чтобы он услышал? Он не знает смысла многих слов, которые знаю я. Как ему объяснить, чтобы он понял не головой, а печенками, что нельзя так кощунственно говорить о чьем-то горе…
Класс выжидательно молчал. Громко сопел Слава, переваливаясь на парте. Молчал даже Будковский. Я чувствовала на себе взгляды. Они ждали. А я молчала. Кирилл глянул на меня наглыми повеселевшими глазами. Он понял, что я растерялась. Надо его встряхнуть как следует. Перед всем классом.
— Ты чего боишься? — спросила я, быстро и откровенно оглядев его. Одет прилично, но… Не слишком. Потертые школьные брюки. Мальчики — неряхи, конечно, но лоснится карман, оторван хлястик, старый ремень. Ботинки похожи на дорогие, но не дорогие. Не чистились, наверно, никогда… Вызывающая стрижка. Заеды у рта. Ободранные ногти… Взгляд быстрый. Наглый, но вовсе не уверенный. Ну что ж, детка, бои без правил.
— Я? Чего я боюсь? — Кирилл покрутил головой и встряхнул плечами, как будто перед боем. — Ни-че-го. Ничего не боюсь. А что?
— Ты где последний раз так загорел?
— Я?
— Ты, ты. Не переспрашивай каждое слово.
— Он в Египет всегда ездит! — крикнул кто-то с боковой парты.
— Правда? А почему? А во Франции ты был? На Лазурном берегу? А в Португалии? В океане купался? С морем несравнимо. Дорого, конечно, но потрясающе. Был?
Кирилл не очень уверенно пожал плечами:
— Не-а.
— А почему? Не хватает у родителей денег? У тебя родители вместе живут или разведены? Что-то ты одет как заброшенный ребенок. Из Египта вроде вернулся — вижу, а заброшенный. Ну понятно, сейчас дешевле зимой в Египет полететь, чем в хорошем месте под Москвой по лесу погулять да в бассейне поплавать.
Кирилл побагровел под загаром и посмотрел на меня с ненавистью. Кто-то из девочек тихо проговорил:
— Анна Леонидовна! Не надо…
— Не надо? — обернулась я к ней. — Правда? А что, какие-то проблемы? Сложности в семье? Развод? Злой отчим? Порет по субботам? Что? Кирилл, расскажи, детка, как ты живешь? Всем интересно! Мне, по крайней мере, ужасно интересно, как и чем живет бесспорный лидер класса, староста Кирилл Селиверстов.
— У нас урок литературы! — сквозь зубы проговорил Кирилл. — Я живу хорошо. Моя жизнь вас не касается.
— Да нет, ты ошибаешься. Всё, что происходит на уроке, меня касается. Тем более, я уже объяснила вам, что у нас урок не чтения, а русской словесности. А русская литература всегда решала и решает самые важные вопросы человеческой жизни. Вопросы, от которых умирают. Или остаются жить. Я жду ответа от тебя! Ты не похож на несчастного мальчика. Ты такой уверенный в себе, загорелый, хорошо поевший…
Кирилл, опустив голову, прошел на свое место. Сел. Потом поднял голову, посмотрел на меня, запихнул всё в сумку, встал и вышел из класса.
Пошел жаловаться? Они же все теперь знают — на учителя можно пожаловаться. Причем при желании — сразу министру образования. Или министру внутренних дел. Или президенту. Или Розе Александровне Нецерберу в письменном виде — оставить личное сообщение в электронном журнале, и она через минуту будет знать о происшествии. Вот и хорошо. Спрашивать меня ни о чем не будет. Может быть, уволят сразу. И закончатся мои муки.
— Поэтому он и сочинение написал на двойку по Чехову, — кивнула я на закрывшуюся за Кириллом дверь. — Потому что у него амнезия некоторых важных органов. Но обсуждать заочно его мы не будем.
— Почему? — поинтересовалась девочка с грязными локонами. Лиза, я вспомнила, Лиза, которая говорит с легким подмосковным говорком — в нос, растягивая слова, с нарочитой хрипотцой.
Как же мне иногда мешает мое свойство тут же идентифицировать человека с той областью, где он еще недавно жил. Ну и что, что эта девочка из ближайшего Подмосковья? Да ровным счетом ничего. Там можно читать те же книги, так же смотреть Тарковского и Антониони — или не смотреть; там живут такие же добрые бабушки, которые еще помнят войну, и… и… Но почему тогда именно она задает такие глупые вопросы? Говорил мне Андрюшка, что я не учитель по сути своей. Ведь учитель должен радоваться, когда ученики задают глупые вопросы. Ведь ему есть чему их учить! А так — зачем же он тогда нужен?
— Потому, — постаралась ответить я как можно дружелюбнее и, главное, подавить в самой себе неприязнь к девочке, — что обсуждать человека за спиной — это судачить, сплетничать, это недостойно.
— Как вы интересно говорите… — заметил вдруг Петя и посмотрел, как обычно, мне куда-то за плечо. — Как в девятнадцатом веке.
— Ты был в девятнадцатом веке? — заорал истосковавшийся Будковский.
Я махнула на него рукой:
— Помолчи, Сеня, пожалуйста! Петя, а скажи то же, что сказала я, но так, чтобы было понятно твоим сверстникам в двадцать первом веке.
Петя, не вставая, начал подбирать слова:
— М-м-м… ну-у… м-м-м… Да ну! — махнул он в результате рукой. — Бла-бла-бла! Сойдет и так.
— Ну вот, и я так думаю. Кстати, есть в классе кто-нибудь, у кого русский не родной?
— Чурок нет! — заржал Будковский.
— Хорошо, тогда к следующему уроку каждый найдет двадцать слов, которые употребляют старшие, взрослые, но которые лично вам кажутся устаревшими.
— А устаревший мат можно? — спросил Будковский и тут же, видимо, поделился вертящимися на языке словами с соседом Пищалиным. Тот громко и очень глупо засмеялся.
— Минус балл сразу поставьте в тетради себе, оба, Вова и Сеня.
— Да все равно вам не разрешат поставить всем тройки в четверти! — ответил Будковский, но не слишком уверенно.
Ого, что-то у меня получается? Такими варварскими методами? Главное, чтобы теперь мне седьмой «А», гимназический, не объявил бойкота. Я пока еще с одним бойкотом не справилась.
В класс вернулась Катя. За ней, пряча глаза, зашел вразвалочку Кирилл.
— У тебя все хорошо? — спросила я девочку, понимая, что спрашиваю не то.
— Да, спасибо, — ответила Катя.
— Стой, — сказала я Кириллу, намеревавшемуся пройти на свое место. — Ты считаешь нормой, что ты без спросу вышел и без спросу ушел?
— Я в туалет ходил! — ответил мне Кирилл и наконец поднял глаза.
Кажется, я победила, но очень неприятной ценой.
— Перед Катей извинись!
— За что?! — вполне искренне удивился Кирилл. — Ее же не было в классе!
— Так вдвойне извинись, что за спиной говорил!
Катя посмотрела на меня. Я услышала ее.
— Сядь, Селиверстов.
— А вы не хотите передо мной извиниться? — спросил он.
А! Я рано обрадовалась. Просто он подумал или позвонил, например, матери — и понял, как надо себя вести.
— Нет, я не хочу перед тобой извиниться. Я хочу сказать — тебе и всем, никак не дойду до важного сообщения, — что со следующей недели ваша классная руководительница уходит в декретный отпуск. И вместо нее буду я.