– Я… не хочу, – шепотом сказал Ходжа. Его худое лицо смахивало на восковую маску, сделанную на скорую руку – нелепо-уродливую.
В этот раз «волнушка» так и не пришел в себя. Дикий пожал плечами.
– Тут не ресторан, дружок, – заметил он и перевел взгляд на женщину: – Ты тоже решила похудеть, лисичка?
– По… почему он… молчит? – едва ворочая языком, спросила она. – Почему. Он. Молчит. Мама. Мамочка. Скажи ему…
– Успокойся, – ласково сказал Дикий. – Я тебя услышал. Наверное, у него просто нет аппетита. А вот ты должна поесть.
– Олег, – хрипло прошептала «лисичка». – Олег, мой милый.
– Зачем он тебе нужен, детка? – изумленно спросил егерь. Он разлегся прямо перед женщиной и, подперев голову рукой, шумно зевнул. – Этот кобель имеет двух любовниц. Он же сам признался, помнишь?
– Тебе… так интересно… выковыривать чужие… тайны? Ты… нелюдь, – спотыкаясь на каждом слове, вымолвила женщина.
– Я просто помогаю вам взглянуть на жизнь с той стороны, которую вы всегда игнорируете. Вы должны мне быть благодарны, лисичка. Кстати. Ты первая его обманула, когда скрыла от него свое бесплодие. Так ведь?
– Разбуди. Разбуди его.
Наклонившись ближе, Дикий погладил женщину по щеке.
– У тебя очень мягкая кожа.
– Разбуди. Пожалуйста. Позовите мою маму. Я видела, она сидит на диване. Она… она разбудит Олега.
Глаза «лисички», бездонно-черные дырки, смотрели сквозь владельца «теплицы». – Ему надо… к врачу. Прошу тебя.
– Ну, раз ты этого так хочешь… – недовольно протянул Дикий. Он сел, сложив ноги по-турецки, и, взяв половник в руки, стукнул им по голове мужчину.
– Ку-ку, парень. Проснись и пой. Хватит спать.
«Гриб» даже не шевельнулся. Из приоткрытого рта выглядывал кончик языка, по которому сновали личинки. Дикий нахмурился. Протянул руку, сдавил гниющую рану, затем сунул палец в отверстие, потянул на себя кожу. Черви падали вниз на земляной пол, лихорадочно извиваясь.
– Кажется, он созрел, – проворчал егерь. – Слабенький оказался.
Кряхтя, он поднялся на ноги.
– Позовите его, – снова подала голос «лисичка». – Он должен… покушать. Он… просто уснул.
– Ага, – хмыкнул Дикий. – На всю жизнь уснул.
– Позовите, – попросила она. – Он спит. Я люблю… его.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся егерь. Насвистывая незатейливый мотивчик, он ушел, а когда появился вновь, его пальцы сжимали дрель.
– Слабенький, – повторил он. – Пора тебя на связку.
– Олег, – прошептала женщина. – Тебе… надо поесть. Олег!
– Олег! – кривляясь, передразнил ее Дикий.
– Разбудите… мне страшно…
Егерь включил дрель.
– Начинаю будить, – прокудахтал он. – А тебе, солнышко, лучше закрыть свои чудесные глазки.
Сверло вошло в череп, как спица в масло.
И в ту же секунду глаза мужчины широко открылись, словно распахнутые настежь двери. Мокрый от слюны рот превратился в громадную букву «О», и нечеловеческий, преисполненный страшной болью вой, казалось, заполнил каждый квадратный миллиметр подземелья.
– Упс.
В глазах Дикого скользнула легкая тень удивления, и он отступил назад, чуть не споткнувшись о голову Ходжи. – Поторопился.
Сквозь обезумевший вой проклюнулся визгливый смех Носа.
– Привет, привет! – хихикал он. – С добрым утром, придурок! Ну фто, оригинальный будильник у моего братифки?
– Заткнись, – с бесстрастным видом бросил Дикий, даже не обернувшись.
– Олег?! – захрипела женщина. – Олег, это я! Олег!
Мужчина продолжал выть, раскачивая изувеченной головой из стороны в сторону, по его искаженному лицу ручьем лилась кровь.
– Олег?! – закричала «лисичка». Она часто моргала, вглядываясь в супруга, бьющегося в агонии.
Дикий с раздражением сплюнул, вынимая нож.
– Все, все родной, – успокаивающим голосом проговорил он, опускаясь на колени.
– Ак… аааа… – промычал мужчина и, моргая, непонимающе уставился на егеря.
– Шшш… Тише. Все в порядке.
– Олег? – дрожащим голосом позвала женщина.
Она звала мужа, в то время как Дикий, держа «волнушку» за шляпку, оттянул его голову назад. Обнажился кадык – грязный и худой.
– Пожалуйста…
Лезвие глубоко вошло в шею, разрубая артерии. Крик сменился булькающим хрипом, и егерь подвинулся, чтобы струя крови не заляпала его куртку.
– Шшш, – повторил он.
– Олег? – шепнула женщина. – Что… ты сделал с ним? Отпустите его. Пожалуйста. Я сделаю все. Все. Все.
Егерь ничего не ответил. Когда напор крови иссяк, он принялся деловито расширять рану. Дойдя до позвоночника, он нанес несколько рубящих ударов, отделяя голову от шеи.
Ходжу снова вырвало.
– Браво, – раздался голос Носа. – Это было гуманно.
– Если не заткнешься, следующим будешь ты, – предупредил Дикий.
Нос показал брату грязно-желтый язык, но тот этого не увидел.
– А лисички так неброски… – проворчал егерь. – Не видать из-под листа. Плутоваты, как их тезки, хоть и нет у них хвоста[28].
Подняв голову убитого, он направился к кадушке и, ловко срезав ножом края шляпки, опустил ее в жидкость. Голова с бульканьем скрылась под соляным раствором.
– Олег? Олег? – безостановочно повторяла женщина. Она зажмурилась, затем резко открыла глаза. Видимо, на какое-то непродолжительное время взгляд ее смог сфокусироваться, и она притихла, неотрывно глядя на торчащий из земли огрызок шеи, вокруг которого все еще пузырилась кровь.
Дикий вплотную подошел к ней.
– Хоть и нет у них хвоста, – повторил он фразу из детского стишка. – Ложись спать, красавица. День выдался тяжелым.
Опустившись вниз, он поцеловал ее в голову.
– Спокойной ночи, – мягко сказал он, и после этих слов «лисичка» взвыла, словно смертельно раненная волчица.
– Прекрати, – сказал Дикий.
– Мама… Мама, они убили… Убили Олега!! – рыдала женщина. Ее непрекращающийся пронзительный вой был сродни стекловате, яростно втираемой в кожу, он словно пронизывал каждую клетку организма, вызывая раздражающе-едкую боль.
– Она не уснет, – покачал головой Нос.
– Тебя забыл спросить, – отозвался Дикий.
– Мамочка… Умоляю тебя…
Голос «лисички» перешел в хрип.
– Помоги!! Я ведь вижу тебя! Мама! Мама, помоги нам!!!
– Посмотри на нее, братифка, – не отставал Нос. – Смотри. У нее изо рта пена пофла. Кажется, ей нужно помочь.
Егерь с недоверчивым видом наклонился и, приподняв полы «шляпки», вытер с губ женщины выступившую пену.
– Ей надо успокоиться, – сказал Дикий. – Может, расскажешь ей сказку? Например, про Мальчика-с-пальчика. Там, кстати, твой коллега есть. Помнишь?
– Спрафиваеф, – оживился Нос. – В детстве я очень любил эту сказку!
Дикий погладил женщину по бледной щеке.
– Ну, родная. Успокойся. Если ты не угомонишься, ночью тебя будут мучить кошмары. Постарайся уснуть, детка.
– Мама… Оле-е-е-ег, – выдохнула женщина, и взгляд ее затуманился. Дикий поцеловал ее в губы, слизнув остатки пены. Затем посмотрел на Зажима. Носком военного берца приподнял подбородок уголовника.
– Ты готов к разговору, мокруха?
Зажим хрипло вздохнул:
– Уйди.
– Сейчас уйду, – кивнул Дикий. – Но я вернусь через часок. И мы будем общаться до самого утра, мокруха. И я настоятельно рекомендую тебе быть со мной откровенным.
– Уйди, – сонно повторил Зажим.
– Конечно, – улыбнулся егерь.
Остановившись возле Носа, он грузно плюхнулся на землю прямо перед ним.
– Ай-ай, – воскликнул Нос. – Прифел грибник. Злой грибник. Наверное, ему жена с утра не дала, вот он и злой. Или у тебя нет жены, братифка? Конечно нет. Ты дрочиф. Приходиф сюда, садифся на диван и…
Закончить свою оскорбительную фразу Нос не успел – жесткий кулак брата вогнал недосказанные слова ему прямо в глотку.
– Чего-чего, братишка? – поинтересовался Дикий, театрально приложив ладонь к уху, словно пытаясь расслышать Носа. – Ты что-то прошамкал своим беззубым ртом, как будто у тебя каша во рту.
Нос сплюнул кровавой слюной. Вместе с ней изо рта вывалился выбитый зуб.
– Я говорю, фто ты старый дрочер, братифка, – тщательно выговаривая слова, прошепелявил он. – Глухой, что ли?
Снова удар. Голова Носа мотнулась назад, тут же вернувшись обратно, словно боксерская груша на пружине.
– Что-что? – переспросил Дикий.
Нос расхохотался, и вылетающие брызги крови оросили ботинок егеря.
– Какое счастье оказаться рядом ф родным братом, – захлебываясь кровью, пробулькал он. – Да, Дикий?
– Да.
Нос открыл рот, осторожно ощупывая языком кровоточащие десны.
– Ты облегчаешь мою задачу, – сказал он как ни в чем не бывало. – Мне не надо будет тратитфя на фтоматолога. Выбей их все, братифка. А потом я вфтавлю фтальные клыки. Уверен, тебе понравитфя.
Дикий задумчиво потер подбородок.
– А я ведь помню, откуда ты получил эту кликуху. Нос. Он у тебя с детства был большим, как у еврея, – сказал он. – Помнишь?
– Не-а, – безучастно ответил «мухомор».
– Все ты помнишь. Когда тебя дразнили, ты всегда бесился и дрался. А одного здоровенного мальчишку укусил за нос, во время «тихого часа». Я помню, мать рассказывала. Потом еще его отец приходил разбираться. А ты испугался и в сортире спрятался. Н-да…
– Да, были времена, – мечтательно сказал Нос. – Кфтати. Вфе хотел фпрофить тебя кое о фем.
– Ну?
– Флева от меня ефе одна уютная ямка. Она прямо-таки зовет к фебе. У меня что, фкоро будет фофед? А может, ты фам прыгнеф туда? Хе-хе. Будем торчать тут вмефте и признаваться в фокровенном. Кто из наф пердит во фне, а кто козявки ефт.
Дикий криво усмехнулся:
– Насчет козявок не знаю, а вот во сне пердишь ты. А что касается соседа, то почти угадал. У тебя скоро будет сосед. Точнее, соседка. Но не строй иллюзий. Она неразговорчива и вообще вряд ли заметит тебя. Хотя лично ты уделил ей повышенное внимание пару дней назад. Кавалер, едрить тебя за ногу. Мухомор-вонючка.
На переносице «гриба» собрались морщины. Но когда он вспомнил, о ком идет речь, морщины тут же разгладились.
– Это хорофо, – засиял он, облизнувшись. – С дамой вфегда вефелей. Можно профьбу, братифка? Сделай так, чтобы она ко мне поближе была. Нафе недавнее фвидание было таким фкоротефным, что мы не уфпели как фледует узнать друг друга. Пожалуйста.
– Хрен тебе, – отрезал Дикий. – Тебя нельзя оставлять в приличном обществе. Правильно сделали, что тебе половину зубов вышибли. Ничего. Те, что остались, в «теплице» сами выпадут.
– Зубы – не главное, – заметил Нос.
– Это верно. Нос, я хочу спать. Сегодня мы поговорим очень коротко. Вопрос один – где Натка?
– Натка? – удивился Нос. – Кто такая Натка?
Дикий поднес к глазам брата нож, лезвие которого было покрыто еще теплой кровью обезглавленного мужчины:
– Будешь шутить, выколю глаз.
– Ой. Так фразу и фказал бы, – театрально охнул Нос, но глаза его продолжали вспыхивать нагло-издевательскими огоньками. – Ты о Натафе? Твоей невефте?
– Куда ты дел ее? – с нажимом спросил егерь. – Куда… дел тело, урод?!
Нос сосредоточенно слизывал с губ кровь, снова морща лоб.
– Я никуда ее не дел, – наконец сообщил он серьезным тоном. – Правда, братифка.
– Как это понимать? – медленно спросил Дикий, сверля брата тяжелым взглядом.
– Вот так. Она офталафь во мне. Правда, какая-то незначительная часть Натафы вфе же выфла из меня. Извини за пикантные подробнофти, но выглядело это не очень… хм… лицеприятно.
Нижняя губа Дикого задрожала.
– Что… что ты сказал?
Рот Носа привычно разъехался в отталкивающе-полубезумной ухмылке.
– Ты глухой? Или тупой?
– Ты… что ты с ней сделал?!! – заорал егерь, багровея.
– Я ее фъел, – с ужасающим спокойствием сообщил Нос и чихнул. – Она была нежная, как цыпленок из духовки. Офобенно груди и ягодицы.
Лезвие ножа уперлось ему в лоб, однако выражение лица Носа ничуть не изменилось.
– Твоя рука дрожит, братифка, – заметил он, видя, как трясутся пальцы Дикого. Острый кончик ножа разрезал кожу на лбу, выступила кровь.
– Кфтати, дорогой мой братец. Коль зафла тема об этом, позволь тебя пофвятить ете в одну тайну.
– Да? – процедил егерь. – Давай. Все в общую кучу. Чего уж теперь.
Нос рассмеялся, ловя кончиком языка вытекающую из раны на лбу кровь.
– Да что ты так пыжифься? Теки надуваеф? Дурачок. Ты ведь тоже ел Натафу. Забыл, фто ли?!
Дикий убрал руку с ножом. Лицо его окаменело.
– Что? – одними губами спросил он.
– Ты ведь приходил ко мне через два дня, пофле того как вфе флуфилофь. Помниф, вечером?
Егерь сдвинул брови.
– Вижу, помниф, – удовлетворенно закивал людоед. – Котлетки помниф? Ф пюре? Ты вфе меня рафпрафывал, не видел ли я ее.
Егерь отодвинулся назад, как если бы его брат внезапно превратился в прокаженного.
– А котлетки тебе понравилифь, – сказал Нос, подмигивая. – Я помню. Их я фделал из грудей. Провернул фарф, добавил лука, чеснока, яичко разбил… Пофолил, поперчил… Отличная закуфка!
– Заткнись, – прошептал Дикий.
– …Они быстро готовятфя. Женфкое молодое мяфо очень нежное, – продолжал ворковать Нос. – Только котлетки нувно кидать на рафкаленную фковородку, чтобы они не прилип…
– Заткнись! – завизжал Дикий. Он вскочил на ноги, тяжело дыша.
Нос с интересом взирал на брата.
– Юпитер, ты фердифся, – ухмыльнулся он. – А внафит, не прав. Ты ничего мне не фделаеф, грибник хренов. Понял? Потому что я нужен тебе живым. Я прав?!
Дикий взвыл. Рванувшись к прожекторам, схватил один за стойку и с размахом швырнул его в стену. Резкая вспышка, звон битого стекла, и прожектор погас. Взмахнув ножом, егерь воткнул его в диван, с треском вспарывая обшивку. Искромсав мебельное изделие вдоль и поперек, он с грохотом опрокинул диван на пол.
– Натка! – протяжно закричал он и зарыдал.
– Давай, выпуфти пар, – усмехнулся Нос. – Я вфе равно фожру тебя. Фожру.
Лицо людоеда исказилось, потемнев, и он злобно прошипел:
– Я фожру тебя. Фожру. Я фожру твою дуфу, братик. Ведь это куда больнее, чем ефть тело…
Последние слова были произнесены едва слышным шепотом.
* * *– Что ты понял?
Капитан встал напротив замершего Савы и начал расстегивать рюкзак.
– Все подстроено, – выдавил он.
– Конечно, подстроено. Кстати, сними пластырь.
– Зачем?
Капитан расхохотался. Он наконец справился с застежкой и, откинув клапан рюкзака, вытащил наружу ворох мятой, дурно пахнущей одежды.
– Ты же говорил, что все понял, – сказал он.
Сава открыл рот и тут же его закрыл.
Говорить, в общем-то, было нечего. Сейчас его или пристрелят, или отвезут в полицию. Что, в общем-то, в его положении одно и то же.
– Кто поверит, что беглый урка нашел в лесу пластырь? – спросил капитан, швыряя одежду к ногам Савы.
Тот вздрогнул, узнав эти брюки и рваную куртку, покрытую засохшей кровью. То самое тряпье, в котором он ехал на суд, трясясь в автозаке тем далеким утром. А Дикий уверял, будто сжег тюремную робу…
– Поторапливайся, – приказал капитан, и Сава, морщась, принялся осторожно отклеивать пластырь.
– Ясно. Вы задерживаете опасного преступника. Вам медаль, а меня обратно в тюрьму, – с трудом выговаривая слова, произнес он и бросил отклеенный пластырь в траву. Вечерний ветерок холодил едва затянувшийся хрящ. – Так?
Капитан жестко улыбнулся:
– Почти что так. Мне не только медаль, но и повышение. А тебя в морг, старик. Слишком много ты видел. Поэтому мне пришлось тебя грохнуть. Так сказать, при оказании сопротивления. Ты же особо опасный преступник.
По виску Савы скатилась капелька пота.
– Для чего это? Дикий сказал, что…
– Дикий заплатил выкуп. В виде тебя, – с усмешкой сказал капитан. – И я закрываю глаза на его художества. Так что все довольны.
– Послушайте…
– Переодевайся! – внезапно гаркнул оперативник, расстегивая кобуру.
Сава прикусил язык и взглянул на сваленное в кучу тряпье, источавшее кисловато-прелый запах. Он отдал бы все на свете, чтобы снова не облачаться в эти вонючие тряпки, напоминавшие ему о днях, проведенных на зоне.
– Переодевайся. Или я отстрелю тебе ухо, – пригрозил капитан. – Для начала.
«Нос… ухо… – словно в прострации думал Сава. – Похоже, это никогда не закончится».
– Господи, как же вы надоели, – пробормотал он чуть слышно.
– Чего бубнишь? – насторожился капитан.
Сава поднял голову:
– Я говорю, что вы очень смешной. Это не вы меня обманули. Это Дикий и я вас нае…ли.
Глаза оперативника расширились.
– Не дури мне голову, – хмуро сказал он.
Сава засмеялся.
– Он вытащил у вас магазин, – заговорщически произнес он, слегка подавшись вперед. – Пока вы болтали и строили планы насчет меня. Он сам мне сказал. Так что ваш пистолет пустой.
Капитан несколько секунд безмолвно смотрел на беглого зэка, затем вытащил из кобуры «ПМ».
И в этот момент Сава прыгнул на него.
* * *Оказавшись на улице, Дикий задрал голову. Подгоняемые ветром облака стремительно плыли по вечернему небу. Обнажился месяц – изящный тоненький серп, окруженный серебристо-прохладным свечением.
«Пора отдохнуть».
Он посмотрел на свои руки. Они были в крови по самые локти, и в сумерках казалось, что его кисти обтянуты перчатками из черного латекса. Правда, попахивали эти перчатки вовсе не резиной, а бойней.
Егерь растопырил пальцы, приблизив их к лицу.
– Жизнь… Вот она, жизнь, – благоговейно проговорил он, внимательно рассматривая каждый палец. – Сначала ярко-красная, горячая, бурлящая… Потом липко-теплая. Затем холодная, густеющая. И наконец… черная, растрескавшаяся… Как земля в засуху…