– Это у меня блестят глаза в темноте.
Она взяла его руки, поцеловала ладони и прижала их к своим щекам:
– Я согрелась и не чувствую, что стою, ведь говорят же, что не чувствуют ног от радости, но это когда спешат, а я никуда не спешу, только давай сядем, хорошо? И выпьем, я тоже хочу выпить, посмотри, как идет снег за окном…
Анна повернулась за бокалами, Тенишев сел, дрожащими руками открыл бутылку, и переход к таким внешним движениям показался ему ненужным, он оглядывался на окно, и снег под взглядом на мгновение замирал, останавливался.
Анна села напротив, и Тенишев, будто испугавшись, что она будет далеко, притянул ее к себе, посадил на колени и прислонился головой к маленькой мягкой груди.
– Услышал, – он улыбнулся.
– Что?
– Сердце бьется.
Они выпили и поцеловались, и на губах Анны вкус вина был теплее.
– Только ты сегодня не спрашивай меня ни о чем, хорошо? Все осталось там, – Анна кивнула на окно, – мы встретились, никого больше нет, только мы и снег за окном. – Анна словно убаюкивалась. – Еще мне немного налей, так?
Она посмотрела через раскрытую дверь в темноту комнаты, и Тенишев поднял ее на руки.
– Ты уронишь, там темно, ты ничего там не увидишь, – она выскользнула и повела его за собой.
С шорохом падала одежда, он ловил губами ее губы, шептавшие что-то, словно боялся слов, а хотел полностью раствориться в темноте, в ее маленьком горячем теле, и ловил, и ловил ее частое дыхание, наполняясь им до отказа, до взрыва…
Он упал лицом в подушку, как ветка в снег, уже сам не слыша своих бессвязных слов, с затихающими повторениями. Они дышали одинаково, отдыхая в бесконечности быстро нахлынувшего покоя, он осторожно провел рукой по ее лицу и целовал рядом с ладонью, обращая к себе ее дыхание. Они долго лежали, прижавшись друг к другу, и он почувствовал, как снова наполняется силой, которую она принимала в себя, вздрагивая всем телом.
Потом они лежали рядом, обессиленные, и по тому, как она тихонько шмыгала носом, он понял, что она плачет.
– Что ты? – прошептал Тенишев.
– Мне… хорошо. – Она положила руку ему на грудь. – Как сильно бьется сердце. И медленно – почему?
Тенишев улыбнулся:
– Я – робот, я – спокоен.
– А у меня быстро, будто торопится.
Тенишев наклонился и поцеловал ее грудь:
– Успокойся, сердце.
– Вот сейчас и остановится. Что ты будешь делать?
– Ни-че-го.
Он сказал это так неожиданно серьезно, понятно для себя, словно перечеркнул тремя линиями чистый лист бумаги, как жизнь, в которой нет смысла. Так мог сказать, не задумываясь, самоубийца, отказываясь от будущей жизни.
– Какое страшное слово, – помолчав, добавил Тенишев. – Почему-то в последнее время я произношу его по слогам. Наткнешься на это слово и вдруг слышишь, какая за ним пустота.
Анна поняла его, она затаила дыхание и потом медленно проговорила:
– Что же я делаю. Ты… забудь меня завтра, хорошо?
И, словно поняв, что словами уже ничего нельзя исправить, замолчала, тихонько всхлипывая.
Тенишев целовал ее мокрое лицо и шептал:
– Не бойся, не бойся ничего, я забуду, я обязательно забуду.
Анна тихо покачивала головой, словно отрицала что-то:
– Ты же не из этой жизни, не из этой… Откуда ты появился… Я же сразу поняла, что же я делаю…
– Все хорошо, хорошо, я сейчас принесу выпить, и ты уснешь, отдохнешь, ну что ты.
Тенишев тихонько высвободился и поднялся. Он различил рядом с кроватью проигрыватель, нажал на кнопку, опустил иглу на пластинку и приглушил звук. Тихо появлялась музыка.
На кухне Тенишев прислушался. Мелодия показалась знакомой. Чистый голос словно спрашивал себя и одновременно отвечал. Одна и та же фраза звучала неуловимо по-разному, проносясь в одну сторону и возвращаясь к началу. Тенишев машинально отпил из бутылки и вернулся в комнату. «Ich habe genug», – пел голос. Тенишев вспомнил красный шар лампы на полу, лежащую рядом собаку – Данину квартиру. Слова Дани, сказанные тогда: «Об этом нельзя написать».
Он сел рядом с Анной, протягивая ей бутылку.
Она неумело отпила из горлышка и провела по подбородку ладонью. Тенишев выключил проигрыватель.
Утром, стараясь не разбудить Анну, он тихо оделся, на кухне вырвал из блокнота листок бумаги, достал ручку, написал «Анна,» – и задумался. Он так и ушел, оставив на столе листок бумаги с одним именем и запятой, которая ему показалась похожей на странный порог перед пустотой, перед возможными, незвестными словами.
8
Дома, как только Тенишев разделся, позвонили в дверь. Пришел дворник звать на работу. Тенишев сказался больным и попросил дворника за бутылку убрать и его участок.
Он спал, просыпался, читал подряд все книги, которые были у него, раскрывая их наугад, и чувствовал каждую минуту, что он – непривычен для себя, раздвоился в своем ощущении, как раскрытая книга, и новой его части, неизвестной раньше, стало больше.
К вечеру он вышел на улицу. Прошел мимо людей, стоящих у чеховского дома. Посмотрел на тополь, на ветку, которая уже держала совсем незаметную шапку снега, дошел до дома Анны. Предчувствие, что ее нет дома, заставило его совершенно спокойно позвонить – никто не отозвался. Он бродил по знакомым переулкам, возвращался к ее дому, но почему-то знал, что сегодня ее не встретит.
Прошло несколько дней. Анна исчезла. И чем больше становилась пустота обычной жизни, которая обступила Тенишева со всех сторон, тем больше в нем самом крепла простота и ясность жизни внутренней, связанной с Анной. Он не стыдился того, что называл свои чувства любовью. Это слово впервые стало не чужим, не условно обозначающим приблизительное понятие, к которому он привык, читая книги и досадуя, что автор не постарался описать чувства героя более точно, а воспользовался обычным, принятым среди людей определением, похожим на привычку называть глаза собаки печальными – верно, но не совсем, недостаточно для правды.
«Я люблю», – думал Тенишев, и при этом не возникало у него сомнения или интонации вопроса. Простое и ясное значение этого слова было согласием Тенишева с самим собой, почти забытым, как первые детские воспоминания.
Он жил обычной жизнью: по утрам расчищал снег, завтракал, ходил на лекции, гулял по улицам, читал, – но это была уже не собственная его жизнь, а нетрудная обязанность, исполнение которой позволяло существовать какому-то новому человеку, открывшемуся в Тенишеве. Так в беседе иногда замечал он, что за своими словами скрывает, сам того не желая, собственное понимание темы разговора, и это понимание может быть сохранено только в таком, скрытом за словами, виде. И дело не в неискренности и не в том, что нельзя найти слов, – просто понимание не могло существовать по-другому.
Он вспоминал одно из первых своих детских удивлений: посеянные отцом зерна скрылись под землей, и он со страхом сочувствия каждый день выбегал в поле, думая, что там все кончилось, забылось, и долгим было время до радости изменения, когда показались первые ростки, и жалко было исчезнувших навсегда зерен, и казалось странным, почему не сразу, не в первый день они проросли, а долго так ждали.
И тревога от того, что он не видит Анну, спокойно соседствовала с уверенностью, что так и надо. Для чего надо, он не знал и не думал даже об этом – ощущения ее исчезновения из его жизни не было.
Однажды после лекций его вызвали в учебную часть. Секретарша радостно кивнула на лежащую у телефона трубку:
– Из издательства звонят, надо срочно подписать договор на книгу!
Голос в трубке, удостоверившись, что к телефону подошел Тенишев, произнес отчетливо, будто диктуя:
– Вам привет от Даниила. Через полчаса я жду вас у входа в гостиницу «Минск».
Тенишев ничего не успел спросить – раздались короткие гудки. Он положил трубку.
– Что, разыграли нас? А я поверила, такой приятный голос, – расстроилась секретарша. – Хоть узнали, кто звонил?
– Нет. Извините.
– Да не за что. Если вам кто-нибудь признается в розыгрыше, скажите ему, что это обыкновенный обман. Хотя такие люди вряд ли понимают.
На ступеньках гостиницы к нему подошел незнакомый человек:
– Идите за мной.
Они прошли мимо швейцара, поднялись на лифте. Человек молчал, Тенишев тоже.
Его спутник открыл дверь одного из номеров, пригласил жестом войти Тенишева, вошел сам и повернул ключ. Из кресла поднялся еще один человек, и Тенишев узнал того самого типа, с которым чуть было не подрался в ЦДЛ.
– Добрый день. Не волнуйтесь, вам ничего не угрожает. Садитесь.
– Я не волнуюсь.
– Ну и хорошо. Смирнов Николай Иванович, сотрудник Комитета государственной безопасности, – человек секунду подержал перед Тенишевым раскрытое удостоверение.
– Я так и подумал, – почему-то улыбнулся Тенишев.
– Почему же так подумали, ждали этой встречи?
– Да нет, просто так.
– Мы хотим с вами побеседовать. Ведь лучше в откровенной беседе снять какие-то неясности, согласны?
– Я так и подумал, – почему-то улыбнулся Тенишев.
– Почему же так подумали, ждали этой встречи?
– Да нет, просто так.
– Мы хотим с вами побеседовать. Ведь лучше в откровенной беседе снять какие-то неясности, согласны?
– Конечно.
– Вы молодой писатель, талантливый и перспективный. Поверьте, это не лесть, я говорю это на основании всех мнений, которые высказывали о вас люди, понимающие в литературе толк. Кстати, я слежу за современной прозой и с большим удовольствием почитал бы ваши произведения еще до того, как они будут печататься. Интересно будет вспоминать через несколько лет, что не ошибся в известном уже писателе, так сказать, в самом начале его пути. Должен сказать, что и наши рекомендации иногда не бывают лишними, если журнал решает, печатать или нет.
Тенишев молчал.
– Нет-нет, вы не подумайте, что я предлагаю вам нашу помощь. Я просто как читатель, которому посоветовали почитать что-то новое и интересное…
– Но мои рукописи вы могли бы взять и в институте, – перебил Тенишев.
– Ну зачем привлекать к вам внимание? Поверьте, в этом нет никакой профессиональной необходимости, только мой читательский интерес.
– Если вы меня пригласили на встречу только из-за этого, конечно, я могу дать что-то почитать… из старого. Новое что-то не пишется в последнее время. Но по телефону вы сказали о моем друге – значит, наша встреча как-то связана с ним?
– Не буду скрывать, перед отъездом вашего друга с ним беседовали наши сотрудники, пытались образумить. Как вы понимаете сейчас, безуспешно. Поскольку это было не в Москве, я не присутствовал при беседах, но знаю, что наши сотрудники искренне старались помочь вашему другу. Кажется, он до конца не понимал, что навсегда теряет родину, друзей, язык, на котором, кстати, пишет стихи. Так вот, о вас Даниил отзывался так тепло и восхищенно, что я даже не понимаю оплошности, которую допустили мои коллеги. Почему они не обратились к вам за помощью, ведь вы могли бы повлиять на своего друга.
– Я в это время жил в деревне.
– И не встречались с ним?
– Нет. Мы долго не встречались, не писали писем, и когда я приехал к нему повидаться, то узнал от его матери, что он уже уехал.
– И вы раньше с ним никогда не беседовали на эту тему – о возможном отъезде?
– Мы говорили с ним на другие темы.
– Какие?
– Ну, как бы это сказать – о творчестве, наверное. О невыразимом в словах. Не знаю, я не могу это передать. О жизни и смерти.
Тенишев улыбнулся. Его собеседник хмыкнул.
– Мы дружили, хорошо понимали друг друга, ну что еще можно сказать? – слегка раздраженно добавил Тенишев.
– Хорошо, оставим вашего друга. Но характеристика, которую он невольно вам выдал, привлекает к вам внимание. Взгляните на ситуацию со стороны: вы пользовались его особенным расположением, уважением и, конечно же, подверглись какому-то влиянию с его стороны. После института год вы живете в деревне и не остаетесь там работать, а уезжаете, и куда – в Москву. На литературных курсах вы – одна из самых заметных фигур. Но самое интересное: вместо учебы, вместо творчества вы опять заводите такие связи, которые уже не могут не вызвать у нас опасения за вашу дальнейшую судьбу. Я говорю о девушке, в обществе которой я видел вас в ЦДЛ.
– Я не понимаю, при чем здесь моя личная жизнь?
– Это уже не личная жизнь. И надо же случиться такому совпадению: я навожу справки, чтобы узнать, кто этот молодой человек, который так благородно защищал от меня свою даму, и узнаю, что вы – тот самый человек, с которым мы и собирались побеседовать о вашем уехавшем друге! Я бы не вдавался в эти подробности – но ведь совпадение! Многовато для одного человека таких знакомств: сначала уезжает за границу один друг, сейчас – вторая… подруга. И между этими событиями – ваш переезд в Москву. Вот что нас заставило пригласить вас на встречу. Как видите, я предельно откровенен. Прошу и вас отвечать взаимностью.
– Какая подруга? Кто – уезжает? Она… уже уехала, вы хотите сказать?
Тенишев был ошеломлен, он сразу все понял, но не мог быстро прийти в себя.
– Или вы действительно сложный человек и искусно притворяетесь, или – сама простота. Извините, по долгу службы я выбираю первое. Вы что, действительно не знаете, что она подала документы на отъезд?
– Нет. Не знал.
Тенишев оглянулся на молчаливого коллегу Смирнова, на дверь, словно собирался сейчас открыть ее и выйти поскорее из этого номера. Тревога от исчезновения Анны заполнила его до отказа, и уже неинтересны стали эти люди, непонятно чего ждущие от него.
– Значит, так. Вы хорошенько все обдумаете до нашей следующей встречи, я ничего пока советовать не буду. Вы человек умный и сами все поймете. И не забудьте, пожалуйста, о своем обещании. Подберите что-нибудь из своего, мне почитать. Хорошо? До свидания.
Тенишев кивнул – он был рад такому внезапному окончанию разговора. Сзади уже открылась дверь.
По коридору Тенишев шел медленно, глядя, как под ноги плывет бесконечная ковровая дорожка.
Была оттепель. В мареве сырого воздуха проносились машины, разбрызгивая колесами жижу, месили мокрый снег прохожие, из булочной уборщица шваброй выкатывала целую лужу. Тенишев почему-то зашел в эту булочную, посмотрел на очередь у кассы и вдруг ощутил пугающую замкнутость помещения. Он повернулся к двери, но в нее входили и входили люди, и он с трудом, протискиваясь боком, выскочил обратно на улицу. На углу дома прогрохотал лед в водосточной трубе, и этот звук вывел Тенишева из оцепенения. Быстрым шагом он пошел по переулку – там, впереди, за поворотом, был дом Анны.
После звонка привычно застыла за дверью тишина. Вдруг Тенишев заметил у своих ног окурок, который он в прошлый раз ногой подбил под самую дверь. Значит, дверь открывалась, значит, Анна приходила сюда. Странная уверенность, что он увидит ее сегодня, успокоила Тенишева.
9
Дома он, не раздеваясь, стоял у окна и смотрел во двор. И почему-то вспомнил, как в детстве научился плавать. Он отошел от берега дальше, чем обычно, и вдруг провалился в яму – дно ушло из-под ног, и он погрузился с головой. Ужас ослепил его на секунду, он чувствовал, что не может всплыть, не может подпрыгнуть вверх: не было опоры под ногами. И вдруг почувствовал, что может двигаться не вверх, а в сторону, начал изо всех сил барахтаться, повернулся горизонтально и, хотя уже не хватало воздуха, боялся опустить ноги вниз. И встал на ноги, только когда вода была по пояс. Со страхом и удивлением оглянулся на воду, в которой еще поднимались пузырьки, и понял, что он – плыл, хоть под водой, но плыл. Страх смешался с восторгом, он долго сидел на берегу, вспоминая свои движения в воде, и думал, что сидит и учится плавать, – здесь, на берегу, медленно успокаиваясь.
Тенишев вспоминал разговор в гостинице не в словах, не в подробностях, а единым непонятным событием, которое уже откатывалось в прошлое, и впереди открывалось какое-то новое спокойное понимание. Вспомнилось, как сказала секретарша про обман, – и прошедший день показался наполовину состоящим из этого слова. Тенишев предчувствовал, что втягивается в новую для него жизнь, которая предлагает неизвестную раньше игру – не в слова, а в общий обман, скрываемый за большинством из них. И маленький грязный окурок, который он увидел рядом с дверью Анны, словно доказывал, что хотя и мало в жизни чего-то настоящего, но оно ярче и живее, чем все пугающие недомолвки и неясности.
На улице было промозгло и сыро. Уже смеркалось. Тенишев прошел мимо дома Анны, взглянув на темные окна ее квартиры. Подниматься он не стал, боясь опять услышать уже привычный звук звонка. Он загадал, что позвонит еще один раз и она ему откроет, и поэтому непроизвольно оттягивал эту минуту, чтобы в ней накопилось побольше надежды.
В ЦДЛ знакомый гардеробщик принял куртку, и Тенишев устыдился себя за то, что сразу хотел было дать старику денег за давнишнюю услугу.
– Спасибо, вы тогда мне здорово помогли, – сказал Тенишев.
– Доброе дело сделать – не пальто подавать. Самому приятно, – ответил гардеробщик.
Тенишев улыбнулся.
В фойе на диване сидел Панин. Он приветливо махнул рукой и поднялся навстречу.
– В учебной части мне сказали, что ты лекции пропускаешь. Что-то случилось?
– Да я не подряд пропускаю – так, иногда.
– Смотри, не надо их там злить. Да и не перегружены вы занятиями. Сколько лекций, по две в день?
Тенишев кивнул. Ему была приятна эта неожиданная встреча, приятен тон Панина, который, казалось, сам стеснялся, что делает Тенишеву замечание, как школьнику.
– А здесь с кем-то встречаешься?
– Да нет. Просто так зашел.
– Ну это никуда не годится. От скуки сюда ходить не следует. – Панин посмотрел на часы. – Что-то мой знакомый запаздывает. А я боюсь, что в издательство не успею. Ты не проводишь меня?
Они оделись и вышли на улицу. Панин сказал: