Шло время. У Авроры сложился определенный круг поклонников и воздыхателей. Солист вокально-инструментального ансамбля из Югославии – высокий, темноволосый, голубоглазый, одним словом, очень интересный молодой человек, который каждый раз, приезжая в Москву, дарил ей флакон французских духов и все звал замуж.
Хоккейная команда из Канады в полном составе была сражена красотой нашей героини – каждый из них порывался увезти ее к себе на родину, а Аврора вместе с ничего не подозревающим мужем с огромным и неестественным для женщины интересом смотрела на их игру по телевидению. Только когда Метелкина явилась домой с сумками подарков наперевес и клюшкой под мышкой, сплошь испещренной автографами и пожеланиями, для Юрика вдруг все разъяснилось, все стало понятным:
– Ах! Вот почему ты хоккей смотрела до полуночи! Своими хмыриками любовалась! Кто? Скажи, кто из них к тебе приставал?! А?
– Да никто ко мне не пристает, кроме тебя!
– Да?! А кто клюшку подарил? Говори!
– Подарили и подарили. Когда клиент уезжает, обязательно на прощание что-нибудь дарит. У них так принято! Понимаешь? И им совершенно все равно, кто будет сидеть на моем месте. Хоть Райка – горничная!
– Давай, давай, заливай! Стала б ты прихорашиваться перед сменой! Стала б волосы накручивать! Как же! Ага! – распалялся Юрик и, придя в дикую ярость, переломил раритетную клюшку о коленку. – Ой-ой! – застонал он от боли, а Аврора убежала смеяться на кухню.
Успех Авроры был каким-то непостижимым, нереальным, феерическим – она нравилась всем гостям: в нее влюблялись, сходили с ума, добивались расположения, делали предложения руки и сердца. Но, с другой стороны, ее ненавидел весь женский коллектив гостиницы, за исключением напарницы Златы – беззлобной, простой девицы, у которой было все, что ей требовалось, – муж, маленькая дочка и тихое семейное счастье.
Дело дошло до того... Нет, для тех времен это просто неслыханно!
В номере напротив Аврориной стойки всегда (раз в месяц) останавливались две немки лет под тридцать. Одну звали Розой, другую – Кларой. Обе они были белесые, длинные, худые, как жерди, с плоскими задницами.
– Аврора!
– Аврора! – кричали они наперебой. Кстати, имя нашей героини они выговаривали хоть и с характерной для немецкой речи резкостью, но безукоризненно чисто. – Мы тебе белье прифез! Ити мерить будешь!
– Ну что вы, мне как-то неудобно!
– Ити!
– Ити! – зазывали они ее в номер, разложив на широченной арабской постели лифчики и трусы небесной красоты. Подобного белья Аврора не видела никогда в своей жизни. Она вообще не представляла, что бюстгальтер может быть какого-то иного цвета, кроме белого, черного или телесного. На кровати в номере немок было разбросано белье всех тонов и оттенков – от нежно-лимонного, ночного синего до цвета запекшейся крови. А модели! Что это были за модели! Даже имея неуемную фантазию, Аврора не могла предположить, что в мире существуют лифчики с декоративными дырками на сосках, с костяными и стальными косточками, без бретелек... Грации и полуграции, комбинации, чулки со всевозможными рисунками, колготки – все это лежало перед ней, как в сказке.
– Фибирай!
– Што кочешь!
– Нет-нет, я заплачу! Сколько стоит вот этот бюстгальтер? – И она с невероятной трепетностью, даже с какой-то боязнью, подцепила светло-зеленый лиф.
– Мерий!
– Мерий!
– Бес цены!
– Так тепе оттатим!
– Так!
– Ты только мерий!
– Мерий! – настаивали они.
– Только вы отвернитесь!
– Конешно!
– Конешно! – И немки делали вид, что отвернулись. Аврора мерила – они подглядывали, подмигивая друг другу.
– Как? Хорошо? – спрашивала наивная администраторша.
– Отлишно!
– Какая у тепя коша!
– А какая фигура?
– Тошеная! – И Клара робко дотрагивалась до Аврориной руки – будто девушка того и гляди растает на глазах.
– А фолос (волос) как плестит!
– Ты чем моешь фолос?
– Яичным шампунем в тюбике, – проговорила Аврора, и в эту минуту дверь распахнулась, словно кто-то хотел застать их врасплох...
На пороге стоял Метелкин в своем вишневом шлеме и недоуменно переводил взгляд с жены на немок и обратно.
– Ой! А чего это вы тут делаете? – тупо спросил он.
– Белье меряем! Что ты за мной следишь?! И как тебя только швейцар пропускает?! – рассердилась Аврора.
– А-а, – разочарованно протянул Юрик. – А я-то думал... – Да, он надеялся застать жену в объятиях какого-нибудь (как он сам выражался) хмырика. – Басенка! Басенка! Возьми вон тот! Вон тот красный лифчик! Мне нравится! – посоветовал он и закрыл дверь.
– Это есть кто?
– Мой муж.
– Красифый.
– Но мушина.
– Прикоди фечером трусы мерить!
– Прикоди!
– А это запирай! И рот, рот – красный – тоше!
– Запирай и красный!
– Тепе ошень, ошень идет!
Клара с Розой регулярно ездили в Москву около года и, пользуясь тем, что наша героиня была неравнодушна к белью, сумели подсмотреть все ее прелести во время многочисленных примерок.
Как-то Клара предложила Авроре поехать с ними в Германию:
– У тепя там путет мноко-мноко всефо! Лифы, трусы... Фсе путет!
– А что я там стану делать? – растерялась наша героиня.
– Как што?! С нами шить!
– Вместе путем шить!
– Но у меня муж, дочь. Семья. Родители! Брат!
– Это фсе... Как это скасать?
– Это все пустое. Так русские коворят!
– Та-та! Пустое! У них сфоя шизнь, а у тепя долшна пыть сфоя!
– Ты не долшна прифясывать сепя!
– Должна шить ради сепя!
– Посмотреть мир, – уговаривали они ее.
– Но что я там буду делать?
– Шить!
– Шить с нами!
– Простите, но я не понимаю! Где я буду работать? Я не знаю языка! И вообще!
– Ты не путешь работать!
– Ты путешь шить с нами!
– Я все же ничего не понимаю! Но если я оставлю семью и буду жить с вами, то я привяжу себя к вам. А это пустое! – И Аврора, переодевшись в свое белье, выскочила из номера немок.
Только через четыре дня, когда немки отчалили в Германию, Аврора узнала от Златы много того, о чем и не догадывалась.
– Они какие-то странные, – и наша героиня вкратце рассказала подруге о Кларе с Розой – о том, что те предлагали ей уехать с ними, о примерках белья и т.д.
– Аврорик! Ты еще такое дитя! – заулыбалась сменщица. – Они ведь лесбиянки!
– Что?!
– Да. А ты не знала?
– Нет, – проговорила Аврора, хотя понятия не имела, что такое лесбиянки. А чему тут удивляться?! Если в то время в нашей стране не было секса, то откуда ж девушке с Таганской площади знать о гомосексуальных отношениях? Метелкина даже и предположить не могла, что сама она – гетеросексуалка. – Злат... Слушай, а что такое лесбиянки?
– Ты что, правда не знаешь?
– Нет, – краснея, честно призналась Аврора.
– Ну это когда женщина с женщиной живет.
– Как это? – спросила наша героиня, но не особо этому удивилась, решив, что живут эти женщины, как они с матерью вдвоем жили, когда Геня в армии был. Что у них общее хозяйство и, возможно, общие интересы. Ну в кино там вместе разок сходят, в театр...
– Ну как ты со своим Метелкиным!
– Что-о? – только теперь Аврора поразилась до глубины души, хотя до конца так ничего и не поняла. – Спят в одной кровати, что ли?
– И спят тоже, и... господи! Как тебе объяснить-то?! – смутилась Злата – ей было неловко говорить на подобные темы с совершенно неопытной и невинной Авророй. – Короче, делают все то же, что и муж с женой.
– В постели?
– Да, в постели?
– А каким образом? – обалдело спросила Аврора.
– Ну как-то умудряются. Ладно, я побежала, а ты больше с ними не связывайся.
– Ужас какой! – обмерла Метелкина. – Нет! Это ж надо, какой кошмар! – никак не могла успокоиться она. У Авроры вдруг возникло странное чувство брезгливости – словно ее запихнули в мусорный контейнер и закрыли крышкой. Будто она там просидела долгое время, прежде чем Злата освободила ее, вытащила на свет божий. Она ерзала на кресле, и единственным желанием ее было встать под душ и хорошенько отмыться. – Да нет! Пусть делают, что им нравится! Но я-то при чем? – возмутилась она вслух, но Златы уже не было рядом.
И хоть героиня наша до сих пор в точности так и не поняла, как две женщины могут жить подобно мужу и жене, именно в тот день она узнала, что такое возможно.
Зато Марио радовал ее – он будто вернул ее в прошлое, в то самое время, когда Аврора была влюблена в Вадика Лопатина. Любовь итальянца, который зачастил в Москву исключительно ради нее, оставляла последний в ее жизни след детской, чистой, наивной и ничего не требующей любви. Марио приезжал, дарил ей французские духи, усаживался напротив стойки и часами – да что там часами! – сутками напролет не отрывал от нее глаз. Он больше молчал, ловя ее взгляд, и с готовностью ждал, когда возлюбленная попросит его что-то подать или соберется обедать. Он заметно похудел, темные круги появились вокруг его прекрасных глаз. Взгляд стал печальным, уголки губ скорбно опустились вниз. Он почти не говорил Авроре о том, что любит ее, – это и так было видно. Он ни о чем не просил, а упорно ждал. Ждал в глубине души – он почти не надеялся, что Аврора бросит мужа и переедет с дочерью в его двухэтажный особняк с роскошным садом и бассейном. Марио просто наслаждался теми минутами, когда видел перед собой прекрасное, светлое, такое открытое и чистое Аврорино лицо, когда неотрывно наблюдал за каждым ее жестом. Его охватывал восторг, когда она на ощупь искала карандаш, слегка дотрагиваясь до папок и разъехавшихся стопок бумаги своей маленькой, узкой белой ручкой с длинными аристократическими пальцами. В такие мгновения он не мог сдерживать себя и все шептал что-то, вроде «белла, беллона» или «аморе, аморе».
Зато Марио радовал ее – он будто вернул ее в прошлое, в то самое время, когда Аврора была влюблена в Вадика Лопатина. Любовь итальянца, который зачастил в Москву исключительно ради нее, оставляла последний в ее жизни след детской, чистой, наивной и ничего не требующей любви. Марио приезжал, дарил ей французские духи, усаживался напротив стойки и часами – да что там часами! – сутками напролет не отрывал от нее глаз. Он больше молчал, ловя ее взгляд, и с готовностью ждал, когда возлюбленная попросит его что-то подать или соберется обедать. Он заметно похудел, темные круги появились вокруг его прекрасных глаз. Взгляд стал печальным, уголки губ скорбно опустились вниз. Он почти не говорил Авроре о том, что любит ее, – это и так было видно. Он ни о чем не просил, а упорно ждал. Ждал в глубине души – он почти не надеялся, что Аврора бросит мужа и переедет с дочерью в его двухэтажный особняк с роскошным садом и бассейном. Марио просто наслаждался теми минутами, когда видел перед собой прекрасное, светлое, такое открытое и чистое Аврорино лицо, когда неотрывно наблюдал за каждым ее жестом. Его охватывал восторг, когда она на ощупь искала карандаш, слегка дотрагиваясь до папок и разъехавшихся стопок бумаги своей маленькой, узкой белой ручкой с длинными аристократическими пальцами. В такие мгновения он не мог сдерживать себя и все шептал что-то, вроде «белла, беллона» или «аморе, аморе».
– Что? Что ты сказал?
– Нет, это я так, – пытаясь улыбнуться, бормотал Марио. Он чувствовал: лишнее признание в любви ни к чему хорошему не приведет – напротив, подобная навязчивость с его стороны может только отпугнуть девушку. Но вот Аврора, еще сосредоточенная, отрывалась от «шахматки», и, когда ее тонко чувствующие трепетные брови, вскинувшись, подобно крыльям чайки, образовывали едва уловимую нитевидную вмятинку над переносицей, придающую ее лицу неповторимую, особую прелесть, Марио не выдерживал – горячая итальянская кровь (как бы он ни сдерживался) давала о себе знать, он срывался, как пес с цепи, и целовал ее руки теплыми, мягкими губами.
– Что ты, что ты?! Марио! – испуганно озираясь по сторонам, лепетала Аврора – она всегда была начеку: в любую минуту перед ней мог вырасти вишневый шлем мужа.
– Не могу, не могу! Я так люблю тебя! – с жаром говорил Марио и уже никак не мог остановиться. Он рассказывал (почти без акцента – ради Авроры он довел до совершенства свой русский язык) возлюбленной, что в тот момент, как только увидел ее за стойкой, сразу понял, что полюбил, что никогда не быть ему счастливым без нее. – Никто мне не нужен, ничто мне не нужно, кроме тебя и твоей дочки! – с застывшими слезами в глазах шептал он. – Выходи за меня, уедем. Будем жить счастливо, – уговаривал он ее.
Много лет спустя Аврора Владимировна проклинала себя за то, что не уехала тогда с Марио. Теперь, в пятьдесят один год, это казалось так просто – уехать с человеком, который тебе нравится. Марио, несомненно, нравился нашей героине. Более того, она могла бы даже влюбиться в него, несмотря на то что Аврора любила Метелкина. Вообще, наша героиня обладала удивительной способностью – она могла одновременно питать слабость сразу к нескольким мужчинам. К примеру, после очередного перемирия с Юрой Аврора испытывала к мужу глубокое, неподдельное чувство и привязанность. Стоило после домашнего скандала с непременным раскручиванием локонов под сильной струей воды и взаимных оскорблений Авроре увидеть Марио, как Юрик забывался в одно мгновение – мысли о муже тонули глубоко в ее душе, будто к ним, к этим мыслям, привязали тяжеленный камень. Она вспоминала о супруге лишь тогда, когда Марио в который раз делал ей предложение.
Однако автор ни в коей мере не может обвинять свою героиню в непостоянстве и легкомыслии. Ее можно понять. По мнению большинства женщин, идеальных мужчин нет. Слабая половина человечества ждет от них одних поступков, а они делают все совсем не так. Взять, к примеру, Веронику Бубышеву, от которой в 1992 году ушел ее супруг Ларион. Думала ли она когда-нибудь о том, что, прожив с ней почти четверть века, каждый день заверяя ее в своей любви, он легко откажется от нее и променяет на другую женщину? А ведь приятельница Авроры Владимировны на самом деле считала своего супруга идеальным. Вот так вот живешь с мужчиной – идут годы, ты если не полностью, то уж точно наполовину отдаешь себя близкому (как тебе кажется) человеку, в чем-то ограничиваешь себя, сдерживаешь свои желания, считаешься с его интересами, получая от жизни вдвое меньше удовольствия, чем могла бы, а потом бац – и он на старости лет бросает тебя. А ты жила, терпела, жертвовала всем и всеми, может, только ради того, чтобы тем самым обеспечить себя на старости лет общением с родным человеком, чтоб не остаться одной. И сколько раз ты мечтала в молодости, что ваша бессмертная любовь увенчается неторопливыми прогулками по осенней листве или долгожданным путешествием в страну, где ты долгие годы мечтала побывать? А что в итоге? Дети разъехались – их интересуют только собственные проблемы, муж сбежал, а ты переваливаешься с боку на бок в одинокой, холодной постели и заедаешь свое горе шоколадками, не в состоянии найти, понять, проследить причины случившегося, – и в конце концов приходится сносить косяки у дверей.
Может, Арина права, доказывая матери, что семья и карьера (в ее случае театр) – две вещи несовместимые, как вера и математические доказательства, и что если она будет размениваться по пустякам, каковым, собственно, считает брак, то о театральных подмостках можно будет благополучно забыть?
А Аврора в свои двадцать с небольшим искала идеал. Вернее, не искала – уж кому-кому, а ей никого искать не нужно было – она хотела идеала и чувствовала, что для создания оного нужно взять хотя бы половину той доброты, какой обладал Марио, у Гарика можно было бы позаимствовать четверть его юмора, мудрости и знаний. Все это свалить в огромный котел, кинуть туда за шкирку Юрку, хорошенько перемешать – чтоб комочков не осталось – и поставить на медленный огонь до полной готовности. Только после вышеприведенных манипуляций и мог появиться на свет идеальный для нашей героини мужчина.
Потому-то она и влюблялась так быстро и легко. Она просто-напросто искала недостающие «ингредиенты» для безупречного, совершенного (для нее) мужчины.
* * *Спустя два года после начала Аврориной карьеры в знаменитой, стертой теперь с лица Москвы гостинице произошло одно событие, которое оставило в ее душе неизгладимый след, подобно зарубке, которые башкиры делают на больших дубах раз в сто лет. Но душа человека не дуб – она вся искрошена такими вот зарубками.
В конце мая снова приехал Марио, но не один – на сей раз его сопровождали родители: мать Анита – худенькая, очень моложавая женщина (не сравнить с Зинаидой Матвеевной!) с необыкновенными, как у сына, миндалевидными голубыми глазами – и отец Антонио – седоволосый, подтянутый мужчина в джинсах и футболке. Каждый раз, проходя мимо стойки, они мило улыбались Авроре, а вечером, отослав сына под предлогом купить родственникам в Италии подарки, предки Марио подошли к нашей героине с переводчиком и заговорили. Постепенно официальная, тихая речь их, набирая обороты, превратилась в эмоциональный взрывной разговор, какой нередко можно увидеть в любом итальянском фильме, щедро сдобренный жестикуляцией и возгласами: «О! Мама миа!»
– Что? Я не понимаю, чего они от меня хотят? Они сердятся? – спрашивала Аврора у переводчика.
– Нет-нет. Вовсе нет, – и обрюзгший мужчина положил свою руку на плечо Аниты, будто пытаясь успокоить ее. – Я сейчас переведу. Родители Марио очень за него беспокоятся. Мальчик вот уже два года, как вас увидел, стал сам не свой. Мало того что он потерял сон и аппетит, у него за это время не было ни одной подружки, он отказывается жениться, он ничего не хочет. Вообще ничего. Он похудел, подурнел, стал неразговорчив. Его бизнес не развивается – еще полгода такой жизни, и он окончательно обанкротится. Они говорят, что знают о вашей дочери. Они говорят, что очень хотели бы видеть вас в качестве невестки, а вашу дочь – своей внучкой. Одним словом, они просят... Они умоляют вас выйти замуж за их сына. Они специально приехали в Москву, чтобы повлиять на вас, уговорить, так сказать, потому что больше не в силах смотреть на страдания своего единственного сына. И в знак своего уважения, а также помолвки они хотят преподнести вам этот фамильный кулон семьи Батирелли. – И Анита протянула Авроре золотой кулон с янтарем в форме слезы с огромным жуком внутри.
– Ха! – послышалось с лестницы. – Надо же, как все хорошо складывается! Муж побоку! Семья на фиг не нужна! Аринку под мышку и к макаронникам! – Перед ними стоял разъяренный Метелкин в своем неизменном шлеме вишневого цвета. – Между прочим, это моя жена! Поняли?! И никуда она не поедет! Размечтались! – Юрик снял шлем, и присутствующие увидели его перекошенное от ярости лицо, сверкающие глаза и белые губы. – Она вообще от меня никогда и никуда не денется! Идите отсюда! – вне себя от злости кричал он. Переводчик, запинаясь, видимо, переводил насыщенную речь Метелкина, старательно выбрасывая из нее обидные слова вроде «макаронников».