Марк был оживлен. Как будто перед ним замаячила надежда.
— Значит, мы не едем…
— Мы едем, — стояла на своем Лунд. — Бенгт запланировал на завтра вечеринку в честь новоселья.
Ее мать гладила. Сама Лунд собирала вещи, втискивала их в раскрытый чемодан, давила, сжимала, готовая сесть на них сверху, если будет нужно.
— А что, если…
— Марк! Не может быть никаких «если»! Завтра мы уезжаем. И бабушка поедет с нами на несколько дней. И никаких «если»!
Зазвонил телефон. Бенгт, встревоженный.
— У нас все прекрасно, — сказала ему Лунд. — Все под контролем. Завтра вечером увидимся. Мы уже почти закончили сборы… — Она прикрыла динамик телефона рукой, шепотом велела Марку: — Складывай свои вещи!
Потом ее отвлек звонок в дверь. Вибеке пошла открывать. Лунд повернулась посмотреть, кто там. В прихожей стоял Троэльс Хартманн в черном пальто и выглядел как политик с головы до ног.
Бенгт произнес что-то, она не расслышала.
— Конечно же я слушаю, — сказала Лунд.
Она ушла с телефоном в другую комнату и оттуда наблюдала за тем, как Вибеке и Хартманн складывают только что выглаженную скатерть для нового дома в Швеции.
Новая жизнь.
— Бенгт, — сказала Лунд, — извини, мне нужно идти.
Когда она вошла, Вибеке спрашивала Хартманна:
— Так вы следователь?
— Нет, — сказал Хартманн, держа уголок длинной белой скатерти.
— Вы ни разу в жизни не складывали скатерть, — заявила Вибеке, качая головой. — Это сразу видно. Смотрите…
— Мама, я думаю, у Троэльса Хартманна нет на это времени.
Вибеке от удивления открыла рот:
— Хартманн? — Она оглядела его сверху вниз. — На портретах вы совсем другой.
В кухне, куда они ушли, чтобы поговорить, он разочарованно воскликнул:
— Вы обещали держать меня в курсе!
— Я не давала таких обещаний.
Она положила на тарелку кусок хлеба, намазала его маслом, положила сверху сыр и с аппетитом стала жевать бутерброд.
— Сейчас ваши подозрения пали на одного из учителей. Почему я узнаю об этом последним и узнаю не от вас?
С полным ртом она спросила его:
— Почему вы скрыли от нас личное дело Кемаля? Где сотрудничество и содействие?
Он без слов замотал головой.
— Мы просили информацию обо всех учителях, Хартманн. Почему это не было сделано?
— Я в первый раз об этом слышу, поверьте!
— Как так могло получиться? Вы же там босс, правильно?
Она закончила ужин, поставила тарелку в раковину, включила воду.
— Да, понимаю, некрасивая ситуация. Что вы хотите от меня?
Приподняв бровь, она посмотрела на него, потом взялась за полотенце, чтобы вытереть посуду.
— Сотрудничества.
— Я стараюсь! Я понятия не имею, почему вы не получили то дело. — Потом, уже тише: — Не знаю, но у нас что-то происходит. В моем штабе что-то… или кто-то…
Лунд стало интересно:
— Да?
— Никаких точных данных у меня нет, — признал Хартманн. — Но кто-то шпионит за нами, подглядывает. Да, это выборы. И мы готовы к тому, что полетит грязь, но… — Он посмотрел на нее внимательно. — Если кто-то проник в нашу компьютерную систему, это же преступление.
— Если…
— Я подозреваю что-то в этом роде. Вы могли бы заняться…
— Я занимаюсь делами об убийстве, — перебила его Лунд. — И сейчас я пытаюсь узнать, кто изнасиловал и убил молодую девушку. Офисные проблемы — не мой профиль. И мне нужно личное дело учителя по фамилии Кемаль.
— Ладно. — Он был зол. И в отчаянии. — Я раздобуду его для вас. Должен же быть дубликат. Где-то.
— Чем он вам так важен, этот Кемаль? — спросила она.
— Он — одна из ролевых моделей в нашей программе интеграции. Помогает молодым иммигрантам, которые попали в беду. У нас есть партийные архивы, там вся эта информация хранится. Он…
— Значит, если преступник он, ваша репутация пострадает. В этом все дело?
Хартманн посмотрел на нее с неприязнью.
— Если он это сделал, то ваше избрание под вопросом. — Она взяла с блюда яблоко, передумала, вскрыла упаковку с чипсами. — Вы потеряете голоса.
— Вы невысокого мнения обо мне, как я посмотрю.
Лунд протянула ему чипсы.
— Если он убийца, то говорить не о чем, — сказал Хартманн. — Никто в моем штабе не будет стоять у вас на пути. Я просто хочу знать.
— И это все?
Лицо Хартманна немного разгладилось.
— Да, больше мне ничего от вас це надо. Ваша очередь.
Она засмеялась:
— Это что, игра? Мне нечего вам сказать. Кемаль — одна из линий расследования. Есть ряд вопросов, на которые мы ищем ответы. Где он был…
— Ладно. Я распоряжусь, чтобы его отстранили от работы.
— Вы не можете этого сделать. У нас нет достаточных оснований для его ареста.
Лунд достала из холодильника бутылку молока, открыла, понюхала, налила себе стакан.
— Его рано отстранять, — повторила Лунд. — Я знаю, вы хотите услышать от меня «да» или «нет». Но я еще не знаю.
— Когда?
Лунд пожала плечами:
— Завтра я передаю дело своему коллеге.
— Ему можно доверять?
— В отличие от меня?
— В отличие от вас.
Она подняла стакан молока, словно говорила тост:
— Ему можно доверять. И он вам очень понравится.
Одиннадцать вечера. В кабинете Хартманна в голубом сиянии гостиничной вывески его ждала Риэ Скоугор. Ей хватило одного взгляда.
— Все так плохо?
Он швырнул пальто на стол:
— Точно не знаю. Лунд не говорит ничего конкретного. Возможно, они считают, что это он. Она просто не хочет говорить.
Скоугор посмотрела на экран своего ноутбука:
— Фотографии, которые были сделаны в клубе, уже пошли в печать. Я не могу это остановить. Но никто же не знает, что учителя подозревают, как и ты не знал, когда пожимал ему руку.
— Кто спрятал его личное дело?
— Еще выясняю.
Она бросила на стол пачку пилотных рекламных плакатов: смуглые лица рядом с белокожими, улыбаются, все вместе.
— В следующем раунде кампании мы планировали сделать акцент на интеграции. Мы уже много говорили о нашей программе и о ролевых моделях. Придется все изменить, мы выберем другую тему, перестанем использовать эти термины. И будем продвигать остальные аспекты кампании, когда все стихнет.
— Завтрашние дебаты…
— Я отменю их. А иначе это будет шикарный подарок Бремеру. Сейчас сделаю пару звонков.
Скоугор отошла к своему столу, сняла трубку.
— Нет. — Хартманн смотрел на нее. Она продолжала набирать номер. Он приблизился, положил трубку на рычаг. — Я сказал «нет». Дебаты состоятся.
— Троэльс…
— Это всего лишь один человек. И пока он только подозреваемый, ему еще даже не предъявили обвинение. Даже если он в самом деле преступник, это ничего не говорит о других ролевых моделях нашей программы. Они столько трудились, столько всего сделали. Я не позволю, чтобы их оклеветали.
— Прекрасные слова! — крикнула она в ответ. — Надеюсь, они помогут тебе, когда мы проиграем.
— Это не слова, это мои убеждения. Я должен делать то, во что верю…
— Мы должны победить, Троэльс. А иначе кому какое дело, во что ты веришь.
Он был в бешенстве. И жалел, что не выплеснул хотя бы часть эмоций на Лунд, пока та наблюдала за ним огромными сияющими глазами, жуя бутерброд и прихлебывая молоко.
— Мы в долгу перед ними. Они днями и ночами возятся с этими подростками, решают проблемы, душу вкладывают. Работают так, как тебе и не снилось. И мне тоже. — Он отыскал на столе подшивку, бросил ей. — Наша программа эффективна! У нас есть статистика. Есть доказательства.
— Пресса… — начала она.
— К черту всю эту прессу!
— Они растопчут нас, если это сделал он! — Она встала, подошла к нему, обняла. — Они уничтожат тебя. Как уничтожили твоего отца. Это политика, Троэльс. Оставь красивые слова для речей. Если мне придется залезть в грязь, чтобы посадить тебя в кресло мэра, я залезу в грязь. Это моя работа, за которую ты мне платишь.
Хартманн отвернулся, посмотрел за окно, в ночь.
Ее рука коснулась его волос.
— Поедем ко мне, Троэльс. Там мы обо всем поговорим.
Краткое молчание повисло между ними. Миг нерешительности, миг сомнения.
Потом Хартманн поцеловал ее в лоб:
— Тут не о чем говорить. Мы будем действовать, как запланировали. Все как решили: плакаты, дебаты, программа интеграции, ролевые модели. Ничего не меняем.
Ее глаза были закрыты, пальцы сжимали бледные виски.
— Тот чиновник, что принес тебе личные дела учителей… — произнес Хартманн, собираясь уходить.
— Да?
— Найди окно в моем расписании. Завтра. Хочу поговорить с ним.
Суббота, 8 ноября
Лунд прикалывала к доске фотографии Кемаля и слушала Майера, который зачитывал то, что сумел узнать. В кабинете десяток сотрудников отдела, Букард во главе стола, на ногах.
— Родился в Сирии, в Дамаске. Семья бежала из страны, когда ему было двенадцать лет. Его отец — имам, часто посещает копенгагенскую мечеть.
Майер оглядел присутствующих.
— По-видимому, связи с родней Кемаль не поддерживает. С их точки зрения, он слишком западный — жена-датчанка, нерелигиозен. После школы и службы в армии стал профессиональным военным.
На фотографии — Кемаль в синем берете, с широкой улыбкой на лице.
— Потом поступил в университет, получил диплом. Работает школьным учителем семь лет. Два года назад женился на коллеге. В гимназии пользуется популярностью. Уважаем…
Букард перебил его, нахмурившись:
— Не выглядит он как человек…
— Он уже был обвинен в домогательстве, — сказала Лунд. — Правда, тогда никто не поверил в его вину.
Шеф по-прежнему сомневался.
— Что говорит девушка? — спросил он.
— Мы не можем с ней связаться. Она путешествует где-то в Азии.
Майер поднял для всеобщего обозрения пакет с пластиковым хомутом:
— Лунд нашла это в квартире Кемаля. Точно такой же хомут использовал убийца девушки.
— И у вас еще эфир, как я понимаю, — добавил Букард. Он почесал круглую голову. — Эти хомуты очень распространены, ими многие пользуются. Эфир… Не знаю. Мне кажется, этого недостаточно.
— Мы проверяем его алиби, — сказала Лунд. Она вскрыла один из пачки запечатанных конвертов. Фотографии Нанны. — Эти снимки нужно показать во всех гостиницах города. Она бывала как минимум в одной из них.
— За Кемалем установить наблюдение, — решил Букард. — Так, чтобы мы знали, чем он занят. Но поделикатнее. Сегодня похороны, не надо лишний раз тревожить семью. — Шеф обвел глазами-бусинами стол с фотоснимками. — Им и так нелегко, не будем усугублять.
Через двадцать минут Лунд и Майер уже беседовали со Стефаном Петерсеном — приземистым сантехником на пенсии, у которого тоже был дачный домик на окраине Драгёра.
— У меня двенадцатый номер. А у него четырнадцатый. Вот через годик отстроимся, и можно будет жить здесь безвыездно, — поделился он гордостью за свою собственность. — С соседями, правда, не повезло. Но все равно это отличное место.
Майер спросил:
— Что было в пятницу? Вы видели, как приехали Кемаль с женой?
— О да. — Внимание Петерсена было целиком направлено на Майера. Он предпочитал говорить с мужчиной. — Часов в восемь или девять, я думаю. А потом я еще кое-что видел. — Он был весьма доволен собой. — Это потому, что я курю сигариллы. — Петерсен вытащил пачку маленьких сигар. — Вы не против, если я закурю?
— Еще как против, — рявкнул на него Майер. — Уберите это. Что вы видели?
— Курите, если хотите, — сказала Лунд, вынула из сумочки зажигалку и щелкнула ею, поднося к Петерсену.
Толстяк-сантехник ухмыльнулся и закурил.
— Вот я и говорю… Я курильщик. Но моя хозяйка в доме не разрешает курить. Потому-то я и сижу в своем патио. И в дождь, и в снег. У меня там навес сделан.
Лунд улыбнулась ему.
— Араб вышел из дома. И уехал.
— Вы имеете в виду Кемаля?
Он удивленно посмотрел на Майера, взглядом спрашивая, уж не тупая ли эта дамочка.
— В котором часу это было? — спросила Лунд.
Он задумался, выпустил облако вонючего дыма.
— После сигариллы я посмотрел прогноз погоды, значит было где-то полдесятого.
— Вы заметили, когда его машина вернулась?
— Я не сижу на улице всю ночь. Но на следующее утро машина была на месте.
Она поднялась, пожала его руку, поблагодарила.
Когда сантехник ушел, Майер стал вышагивать по кабинету, словно показывая, что это его кабинет.
Лунд прислонилась к стене и молча наблюдала за ним.
— Зачем жена Кемаля солгала о том, где находился муж? — наконец нарушила она молчание.
— Давайте узнаем у него.
— Подождем, пока похороны не закончатся.
— Зачем? Или хотите, чтобы я позвонил Хартманну и попросил у него разрешения?
В двери возник Букард.
— Лунд, — буркнул он, ткнув пальцем в сторону своего кабинета.
— А что насчет меня? — спросил Майер.
— Что насчет вас?
Лунд пошла за Букардом, довольная, что есть повод сбежать от дыма сигариллы.
— Ответ «нет», — сказала она еще до того, как Букард успел вымолвить слово.
— Послушай меня…
— Я готова помогать вам по электронной почте. Или по телефону. Могу даже прилететь разок ненадолго.
— Дай же мне сказать, — взмолился шеф. — Я не об этом. Ты проверяла отца?
— Конечно проверяла.
— Что нашла?
Она свела брови, вспоминая:
— Ну, в общем, ничего интересного. Мелкие правонарушения: воровство по мелочи, драки в баре. И все это было двадцать лет назад. А что?
Букард налил себе воды. Выглядел он старым и больным.
— Мне позвонил один пенсионер — бывший главный инспектор отдела. Видать, скучает на пенсии и от нечего делать читает газеты. — Он передал ей записку. — Так вот, он утверждает, будто Бирк-Ларсен был опасен. По-настоящему опасен.
— Что-нибудь связанное с сексуальным насилием?
— Такого он не слышал. Но говорит, что мы и половины об этом парне не знаем.
— И что из этого? Мы проверяли, у него твердое алиби. Это не мог быть он.
— Ты уверена?
«Уверена». Да, все хотели быть уверенными. И никто не был. Потому что люди врут — другим, а порой и себе самим. Даже она.
— Я уверена, — сказала она.
По кухне гонялись друг за другом мальчики с машинками, подаренными Вагном Скербеком. Тайс Бирк-Ларсен — в черном костюме, выглаженной белой рубашке, черном галстуке — говорил по телефону. О термосах и столиках, о бутербродах и напитках.
Антон споткнулся, столкнул на пол вазу. Последний букет из цветов Нанны. Розовые розы, от которых остались почти одни стебли. Оба брата тут же замерли, встали бок о бок с опущенными головами и ждали, когда разразится гроза.
— Идите в гараж и ждите там, — велел Бирк-Ларсен. Не строго.
— Я не хотел… — начал оправдываться мальчик.
— Идите и ждите в гараже! — На стуле лежала их одежда. — И не забудьте свои куртки.
Когда они ушли, стали слышны новости по радио. И самое первое сообщение было об отпевании Нанны в церкви Святого Иоанна. Как будто теперь она принадлежала им всем, а не своим родным, с которыми она сидела за этим столом, в ярком свете дня, думая, что так будет всегда.
— Очень многие пришли туда, чтобы почтить память Нанны, — говорил диктор. — Перед церковью…
Он выключил радио. Постарался утихомирить свои мысли. Позвал:
— Детка?
Слово из прошлого. Так он звал ее с той еще поры, когда она была веселой, безбашенной девчонкой, жаждущей острых ощущений. Мечтала выглянуть в реальный грубый мир, за пределы среднего класса, которому принадлежала ее семья.
Он отчетливо помнил ее. И себя тоже. Бандит, вор. Законченный негодяй. Тогда он начал уставать от такой жизни, стал искать опору. Захотел сам быть для кого-то опорой.
— Детка?
С первого взгляда он знал: он хочет быть опорой для нее. И она спасла его. Взамен… Семья, дом, маленькое, но свое дело, созданное с нуля, с его именем на логотипе. Казалось, что это много. Он и не надеялся, что сможет дать ей столько.
Она не отвечала. Он зашел в спальню. Пернилле сидела на кровати голая, сгорбившись. На ее левом плече, по-прежнему яркая и синяя, как в самый первый день, горела вытатуированная роза. Он помнил, как она отправилась в хипповое заведение в Христиании. Они тогда баловались травкой, а он еще и приторговывал, хотя скрывал это от нее. Татуировкой Пернилле хотела сказать ему: «Теперь я твоя. Часть твоей жизни, часть тебя». Он возненавидел синюю розу сразу и навсегда и никогда не говорил ей об этом. То, что ему было нужно от нее, она принимала за данность и не ценила: ее порядочность, ее честность, ее прямота. Ее бесконечная способность любить его — любить слепо и необъяснимо.
— Нам пора.
На кровати вместе с нижнем бельем лежало черное платье. Рядом черная сумка, черные колготки.
— Я не могу решить, что надеть.
Бирк-Ларсен уставился на одежду, разложенную на кровати.
— Я знаю… — начала она.
Ее голос сорвался, покатились по щекам слезы. Он слышал свой немой крик.
— Это не имеет значения, да, Тайс? Все это не имеет значения. — Как что-то чужое, она ощупала свои каштановые волосы. — Я не могу. Я не могу туда ехать.
Он изо всех сил старался придумать, что сказать.
— Может быть, Лотта тебе поможет.
Она не слышала. Взгляд Пернилле был прикован к зеркалу: в нем — обнаженная женщина среднего возраста, с начинающим дрябнуть телом, отвисшими грудями. С животом, растянутым детьми. Плата за материнство, как и должно быть.
— Не забудь про цветы… — прошептала она.
— Не забуду. Мы справимся.
Бирк-Ларсен нагнулся, поднял черное платье, протянул ей.