Хартманн замахал руками:
— Нет, об этом не может быть и речи. Это исключительно наша заслуга. Да они были против с самого начала.
— Забудь, что было раньше, Троэльс. Если мы поделимся с ними этим…
— Чем?
— Чем угодно! Ради их поддержки…
— Это все ложь!
Вебер только успевал поворачивать голову, следя за спором.
— «Ложь» — очень сильное слово. Это просто политика. Правда или неправда — через некоторое время это уже не важно.
— А что тогда важно?
— Важно то, что приносит результат, — сказал Вебер, глядя на него как на простачка.
— Нет, и это не обсуждается.
— Ладно, — сказала Скоугор и уткнулась в лежащие перед ней бумаги.
— Ладно, — сказал Вебер и зашуршал газетами.
В кабинете стало тихо.
— Я рад, что вы сходитесь во мнении, — проговорил наконец Хартманн.
— Мы многое видим одинаково, — согласилась Скоугор.
— Ответ все равно «нет».
Еще одна долгая минута тишины.
Потом Хартманн глубоко вздохнул, посмотрел на деревянные панели стен, на оконные витражи, на гербы и позолоту, на затейливый светильник в форме артишока. Все это — атрибуты должности, но не власти.
— И что конкретно мы получим взамен?
— Мы сможем приглашать его на мероприятия нашей избирательной кампании, — начала Скоугор.
— Самое главное — Хольк согласится сотрудничать, как только узнает, что премьер с нами, — перебил ее Вебер. — Мне этот вариант противен, как и тебе. — Он пожал плечами. — Но если такова цена альянса…
— Узнай точно, на что мы сможем рассчитывать.
— Задавая этот вопрос, мы уже даем согласие, — сказал ему Вебер. — Пути назад не будет.
— Пути назад уже не будет, — повторила Скоугор.
— Обсудите условия, потом назначьте мне встречу с премьер-министром. Если таким путем мы получим кресло мэра, то какая разница, кому достанется слава.
Он встал из-за стола и решительным шагом вышел из кабинета.
Вебер и Скоугор, неожиданно ставшие союзниками, переглянулись. Между ними повисло неловкое молчание.
— Ты не узнал, что делали полицейские на парковке? — спросила Скоугор.
— Что?
— Ты же слышал, Мортен. Ты все слышишь, даже когда делаешь вид, что не слушаешь.
— Нет, я ничего об этом не знаю. Позвоню-ка я в парламент.
— Не надо. Это политика, так что оставь ее мне.
Из банка прислали другого служащего, моложе и приятнее.
Пернилле звонила в тюрьму, пыталась поговорить с Тайсом, ее не соединили. Узнала только, что его продержат там еще сутки, если не дольше. Звонков ему больше не полагалось, но была одна хорошая новость: ей разрешили навестить его ближе к вечеру.
— Простите, — сказала она человеку из банка. — Боюсь, я не смогу сегодня обсудить этот вопрос с мужем.
— Ничего страшного. — Он разложил перед ней принесенные бумаги. — Давайте предположим, что вы выставляете дом на продажу, а тем временем продолжаете там ремонт.
— Так.
— Мы продлим вам сроки по займу, так что вам не придется делать выплаты месяц-другой. Если дом купят быстро, то вы вполне уложитесь в бюджет.
— Хорошо. Я согласна.
— Отлично. Теперь что касается счета, который открыла ваша дочь.
Она уставилась на него в полном недоумении.
— Да, счет на имя Антона и Эмиля. Что делать с этими деньгами?
Пернилле откинула волосы со лба.
— Какой счет?
Он протянул ей выписку:
— Там сейчас одиннадцать тысяч крон. Она делала регулярные взносы. Сумма довольно крупная…
— Что это за счет?
— Сберегательный счет для мальчиков.
— Можно посмотреть?
Она чуть ли не вырвала лист из его рук, всмотрелась в цифры. Да, Нанна клала деньги регулярно, по несколько сотен крон зараз.
— Откуда она брала деньги?
— Зарабатывала? — предположил молодой человек. И, смутившись, вспыхнул.
— Она не работала. То есть в нашей семейной фирме подрабатывала иногда, но не за такие деньги…
Он ничего не мог ей сказать, только то, что счет был открыт в январе прошлого года и что взносы делались каждые две недели и прекратились летом.
— Спешки нет, — сказал он. — Не обязательно принимать решение прямо сейчас. Что ж… — Он встал с неуверенной улыбкой. — Если у вас других вопросов нет…
Пернилле не могла оторвать взгляд от выписки со счета Нанны. Бумага лежала на столе, над семейными фотографиями, и дразнила ее. Издевалась над ней.
Когда представитель банка ушел, она снова набрала номер тюрьмы. Попала на любезного оператора.
— Я приду к мужу сейчас, — сказала она.
Охранник привел Пернилле в крохотную комнату для посещений, сам встал у двери. Тайс сидел сгорбившись на исцарапанной деревянной скамье в ярко-синем тюремном костюме, уставив глаза в пол.
Мгновение нерешительности. Затем она подошла, обняла его, ощутила, как он прижал ее к себе, почувствовала, как потекли по лицу слезы.
Они так и замерли, обнявшись, тихо покачиваясь. Его огромная рука зарылась в ее длинные каштановые волосы, словно в поисках чего-то потерянного. Она плакала.
Потом она села напротив него.
— Как мальчики? — наконец спросил он.
— С ними все хорошо.
Он отвел глаза и сказал:
— Я говорил с адвокатом. Она делает все, что может. Когда я выйду отсюда, я займусь домом и улажу все с банком.
Она отвернулась, вытерла слезы. Ее вдруг пронзила жгучая злость, и она никак не могла понять, откуда взялось это чувство.
— Я все устрою, — продолжал он. — Не волнуйся.
Глядя на бесцветный день за окном, она спросила:
— Что произошло у вас с Нанной прошлым летом?
Он вскинул голову, и она встретилась с ним взглядом. Его глаза — непроницаемые, порой агрессивные — принадлежали той стороне его натуры, которая пугала ее.
— Что?
— Раньше вы… — Слезы полились снова, и она уже не могла их остановить, как ни старалась. — Вы поругались? Может, ты ее чем-то обидел? — Ее голос прерывался, и в нем звучало обвинение — неожиданно для самой Пернилле.
— О чем ты?
Двадцать лет она жила с этим человеком и до сих пор не знала его. У людей всегда есть тайны. Возможно, так и должно быть.
— Нанна открыла в банке счет на имя мальчиков, — сказала Пернилле. — И постоянно делала взносы. То есть она где-то работала. На счету… — Она говорила очень медленно. — На счету сейчас одиннадцать тысяч крон.
— Ты же знаешь, где она работала! У нас.
— Мы не платили ей таких денег.
— Может, я иногда подкидывал. Или она откладывала.
— Тогда зачем держать это в секрете?
— Не знаю.
Пернилле не могла понять, верит она ему или нет.
— Нанна тебе ничего об этом не говорила?
— Нет. — Он потер заросший подбородок, прикрыл глаза. — Ты права. Она злилась на меня, это правда. Я говорил, что ей еще рано жить отдельно от нас. — Он наклонился через стол и взял ее руки в свои. — Чтобы она не так огорчалась, я иногда давал ей денег. Значит, вот что она с ними делала…
— Да, — кивнула Пернилле.
— Это все, что приходит мне в голову.
Она видела, что он пытается улыбнуться. Словно хочет сказать ей то, что говорил всегда: «Я все устрою. Не волнуйся».
Поэтому она улыбнулась в ответ, сжала его руки, обошла старый деревянный стол и поцеловала его.
— Я все устрою, — повторил он.
Лунд приехала на телестудию, чтобы встретиться с журналисткой, которая снимала документальный фильм о выборах. Она следовала за Хартманном и Бремером с самого начала предвыборной гонки.
— Меня интересует только то, что случилось на приеме в ратуше в последнюю пятницу октября, — сказала Лунд.
— И что я с этого получу?
— Ничего.
Журналистка моргнула:
— Это незаконно…
— Нет. Чтобы получить ордер, мне потребуется пять минут. В таком случае вам сегодня вообще не удастся поработать. Мы заберем все ваши материалы и оборудование и сами найдем то, что нужно. — Лунд улыбнулась. — А если мне покажется, что в вашем распоряжении имеется важная для расследования информация, ваша деятельность прервется не на один день.
— Почему я должна вам что-то показывать?
— Потому что у вас нет выбора.
— Все равно я бы хотела получить что-то взамен.
— Хорошо. Вы первая узнаете о том, что я найду. Если я найду то, что нужно. — Лунд села на край стола напротив журналистки и явно не собиралась уходить. — Будет достаточно записей с семи до восьми вечера.
— На приеме в ратуше тридцать первого октября?
— Совершенно верно.
— Ладно. Я помню этот вечер. Праздник был в штабе Хартманна.
Ее пальцы забегали по клавиатуре. Потом она нашла нужное место в отснятом видео. На экране появился Поуль Бремер с бокалом в руке, на лице улыбка.
— Обожаю смотреть, как они притворяются, будто уважают друг друга. Слышали бы вы, что они говорят в частной беседе.
— Обожаю смотреть, как они притворяются, будто уважают друг друга. Слышали бы вы, что они говорят в частной беседе.
— Вот как?
— На публике они улыбаются и обнимаются, а на самом деле ненавидят друг друга до синевы. И готовы на любую подлость ради пары лишних голосов.
Лунд смотрела на экран, едва слушая болтовню журналистки.
— Вот здесь Хартманн приглашает всех к себе в кабинет выпить.
Скоугор, лидеры меньшинств, Мортен Вебер, Бремер — все вместе со смехом и шутками разбирали бокалы с вином.
— Вы заметили там что-нибудь интересное? — спросила Лунд.
— Да нет, ничего особенного. Хартманн произнес небольшую речь. Смысла очень уж стараться не было — это же не избиратели.
Лунд приникла к экрану, разглядывая мелкие детали. В самой глубине она заметила в толпе фигуру в черном. Этот человек ни с кем не разговаривал и вообще выглядел так, словно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Кто это?
— Йенс Хольк, лидер умеренных. Человек Бремера.
— Он был там весь вечер?
— Ага.
Хартманн произнес тост. Поуль Бремер подошел к нему и встал рядом с широкой улыбкой. Лунд не смотрела на них, ее глаза были прикованы к фигуре за ними.
— Тогда почему Хольк в пальто?
Журналистка равнодушно пожала плечами.
— Он еще будет в кадре?
— Зачем он вам?
— Просто любопытно.
Лунд кивнула на клавиатуру. Женщина нажала несколько клавиш, включила быстрый просмотр, прокрутила запись. Вот камера прошлась широким кругом по всему помещению. Журналистка повторила фрагмент несколько раз, вглядываясь в море тел.
— Я его не вижу. Странно. Мне казалось, он был там до самого конца.
— Что он за человек? — спросила Лунд.
— Хольк? Политикой занимается уже много лет. Серьезный. Но, скорее, неудачник. Без Поуля Бремера он ничто. — Она откатилась вместе со стулом от экрана, потянулась. — Если быть до конца честной, то я не назвала бы его приятным человеком. Ходили слухи, что у него романчик на стороне. До газет дело не дошло, но жена все равно с ним развелась.
— У него был роман? Это правда?
Журналистка засмеялась:
— Это же политика! Или вы не в курсе, на чем она держится?
— Просветите меня.
— Они кормятся сплетнями друг о друге. Живут в своем маленьком мирке, и на все остальное им наплевать. Скажу вам одно…
Лунд вопросительно подняла бровь.
— Чтобы завести роман с Йенсом Хольком, женщина должна быть совсем уж несчастной или одинокой.
Выходя с телестудии, она набрала Майера:
— Машина уехала с парковки в семь пятьдесят пять. Йенс Хольк исчез с приема Хартманна за пятнадцать минут до этого, и больше его не видели.
— Вас искал Букард, — сказал Майер.
— А если Хольк живет как раз в районе Грённинген? Или, может, он снимал номер в одной из гостиниц поблизости?
— Меня это не касается, Лунд.
— В городской администрации поговаривают, будто у него роман.
— Городская администрация не имеет отношения к нашему расследованию. Оставьте политиков в покое. Я не забыл сказать, что Букард вас искал?
— Нет.
— И вы услышали?
Она посмотрела на свой аппарат. Попыталась представить лицо Майера в этот момент.
— Лунд? — прозвучало из динамика неуверенно. — Лунд?
Троэльса Хартманна она застала выходящим из кабинета.
— Прошу две минуты вашего времени, — сказала она.
— Ваш босс в курсе, что вы здесь?
— Я ненадолго. Хотела извиниться.
— Вам лучше уйти, — сказала Риэ Скоугор. — Вы не представляете, сколько доставили нам проблем.
— Знаю, знаю. Мне очень жаль. Это трудное дело. Две минуты?..
Хартманн махнул рукой, приглашая Лунд войти, и закрыл за ней дверь.
— Мне нужна ваша помощь, — сказала она.
— Я принимаю граждан по понедельникам. Можете записаться, как все остальные.
— Что, если я скажу, что вашей машины не было у гимназии?
— Тогда я скажу, что вы опять напутали.
— А что, если я скажу, что машину пригнали обратно и поставили на парковку администрации города?
Хартманн не совсем понимал, к чему ведет Лунд.
— Вечером в ту пятницу, когда вы проводили здесь прием в честь начала кампании. И пригласили своих работников и лидеров остальных групп.
— Что вам от меня нужно, Лунд?
— Я хочу знать, кто ушел с приема раньше других.
— Подождите, подождите. Вы сказали, что машину пригнали от гимназии сюда?
— Кто-нибудь ушел до окончания приема?
В кабинет вошла Скоугор с телефоном возле уха.
— Я могу поговорить с Букардом? — сказала она.
— Может, это был Йенс Хольк? — спросила Лунд.
— Хольк?
Скоугор добралась до Букарда и начала жаловаться ему на Лунд.
— Вы видели его в конце приема?
Хартманн покачал головой.
— Ваш босс хочет поговорить с вами, — встряла в их диалог Скоугор и протянула Лунд свой мобильник.
Та взглянула на советницу Хартманна — да, привлекательная, но слишком жесткая, холодная. И вообще у Лунд складывалось впечатление, что смерть молодой девушки никак не затронула этих людей. Разве что Хартманна — и это заставляло Лунд задуматься.
— Слушаю, — сказала она в телефон, но на самом деле не слышала ни слова из того, что кричал ей в ухо Букард.
Когда в телефоне стихло, она отдала его улыбающейся Скоугор.
— Прошу вас уйти, — сказала та.
Лунд огляделась вокруг. Деревянные панели на стенах, шикарные светильники, дорогая мебель.
— Должно быть, вы чувствуете себя здесь как в замке, — заметила она.
— Уходите, — повторила Скоугор.
Лунд искоса глянула на нее, но обратилась к Хартманну:
— Только это не замок.
В своем пустом кабинете Лунд достала из пачки Майера сигарету, покатала ее между пальцами. Сделала все, что бросившим курить делать категорически запрещается: помяла сигарету, поднесла к лицу, понюхала. Потом вложила в губы, ощутила сухость бумаги на слизистой рта, щелкнула зажигалкой и втянула удушающий дым.
Сигарета не доставила приятных ощущений. Она не изменила ничего к лучшему. Она просто была во рту.
За стенкой кабинета Букард проводил летучку, говоря достаточно громко, так что ей все было слышно.
— У Лунд завтра первый день на новой работе в Швеции, — сообщил шеф дневной смене. — Ее должность переходит к Майеру. Свендсен назначается помощником Майера.
Он уже снял с двери табличку с ее именем. Теперь там осталась только одна надпись: «Инспектор отдела убийств Ян Майер».
Закончив с летучкой, Букард заглянул к ней, покосился на сигарету:
— Я уже известил шведскую полицию, что завтра ты сможешь приступить к работе. От подробностей твоей деятельности решил воздержаться.
— Моя благодарность не знает границ.
Она затянулась сигаретой и посмотрела на него. Букард не умел притворяться долго.
— Мне жаль, что мы вот так расстаемся, — пробурчал он.
— Ты единственный в этом здании, кому пришло в голову повысить Свендсена.
В глазах-бусинах вспыхнуло раздражение.
— Это все, что ты хочешь сказать мне на прощание?
— Нет, есть еще кое-что. — Наконец-то она почувствовала в сигарете прелесть. — Но тебе, наверное, надо сделать еще много важных звонков.
Когда он ушел, появился Майер, постоял у таблички со своим именем. Довольным он не выглядел.
— На Грённинген мы ничего не нашли. Никакой привязки к Хольку.
В дверь просунулась голова Свендсена. Он сиял.
— Вам посылка из Швеции, Лунд, — возвестил он. — Распишитесь, пока еще не уехали. — Последние слова он произнес с особенной радостью.
— Конечно, — кивнула Лунд и показала на сигарету. — Как только освобожусь.
Свендсен пошел на свое место, а Лунд повернулась к Майеру, ткнула пальцем в сторону его удаляющейся спины и сказала:
— Помните, Майер, он их, а не ваш.
Потом подошла к окну. Внизу стоял желтый грузовой фургон, водитель ждал у раскрытой задней двери.
— Мне позвонили криминалисты… — проговорил Майер. — Надо сходить…
Она выдула дым в окно. Вспомнила, сколько раз отчитывала за это Майера.
— Пачку оставьте себе.
Еще одна затяжка, еще одна порция дыма вылетела в сырой ноябрьский воздух.
— Лунд?
— Спасибо, — сказала она, не оборачиваясь.
Когда он ушел, она вернулась к столу, открыла ящик, где хранились вещественные доказательства, нашла пакет со связкой ключей Нанны и положила его в карман.
Накрапывал дождь. Бенгт прислал обратно все ее вещи из Швеции. Она открыла одну коробку: одежда, постельное белье. Ничего, что могло ей пригодиться.
Поэтому она расписалась в получении, позвонила в офис компании-перевозчика, договорилась о хранении вещей, а потом проводила взглядом желтый фургон, который увозил кусок ее жизни. И этот кусок не вернется, пока она не достигнет некой точки в будущем, а вот какой — она не могла даже представить.