Они ждали продолжения.
— Ничего ему не поможет. Я его знаю. И потом… — Она обвела взглядом маленькую парикмахерскую. — У меня своя жизнь. И у меня есть право жить своей жизнью.
Майер поигрывал взятой со столика расческой.
— Имя этой женщины вам известно?
— Нет, извините. Я думаю, это можно узнать в тюрьме, там ведь регистрируют всех посетителей.
Сестра перевела взгляд на Лунд:
— Он убил ту девушку из новостей? Я так и знала, что к этому идет. Зря его выпустили из клиники. Он так боялся.
— У него будет причина бояться, когда я доберусь до него, — пробормотал Майер.
Женщина ничего на это не сказала.
— Чего он боялся? — спросила Лунд.
— Сегодня утром он казался таким напуганным. То есть… Не знаю.
— Нам нужно найти его. Мы должны поговорить с ним.
Она вернулась к своей швабре.
— Желаю удачи, — сказала она.
На улице лил дождь.
— Возьмите мою машину. Пусть кто-нибудь займется тюремным волонтером, — сказала она Майеру. — Сообщите мне результаты.
— А вы куда?
Лунд остановила такси, села в него и уехала.
Наполовину ослепшая семидесятишестилетняя Матильда Вилладсен жила в старой квартире вместе с котом по кличке Самсон и вторым своим другом, радиоприемником. По радио передавали музыку пятидесятых. То десятилетие она считала своим.
Запись танцевального оркестра сменилась новостями.
— Полиция наложила запрет на разглашение всех подробностей… — начал диктор.
— Самсон?
Пора было кормить его. Банка с кормом открыта, еда положена в миску.
— …касающихся убийства Нанны Бирк-Ларсен, тело которой обнаружено в понедельник.
Она подошла к кухонной раковине, выключила радио. В квартире гуляли сквозняки, было холодно. На ней было надето то, что она, почти не снимая, носила последние зимы: длинная синяя вязаная кофта, толстый шарф вокруг морщинистой шеи. Уж так дорого нынче отопление. Она же девушка пятидесятых. Ей не привыкать переносить лишения, она справится.
— Самсон!
Кот замяукал где-то в коридоре, но в откидную дверцу почему-то лезть не хотел. В своих растоптанных шлепанцах она прошаркала к входной двери, сняла цепочку. На лестничной площадке было темно. Небось, соседские ребятишки разбили лампочку. Матильда Вилладсен вздохнула, опустилась на больные колени, ворча про себя на некстати разыгравшегося кота.
Она ползала во мраке по площадке, ощущая сквозь чулки холод каменного пола, водила руками и звала:
— Самсон, Самсон. Непослушный котик, плохой котик…
Потом она наткнулась на что-то, стала ощупывать находку пальцами. Что-то кожаное, твердое, потом джинсы…
Вспыхнул огонек зажигалки. Она подняла голову: залысины, злое мужское лицо, руки, в которых зажат кот. Кошачьи усы чуть не касаются трепетного язычка пламени.
Коту не нравилось происходящее. Ему было страшно.
— Мой кот… — начала она говорить.
Пламя передвинулось ближе к морде Самсона. Тот замяукал и попытался выкарабкаться из отчаянной хватки.
Жестким голосом мужчина приказал:
— Молчи. Иди в квартиру.
На манекене было надето свадебное платье — из белого атласа, покрытого цветочной вышивкой. Мать Лунд, Вибеке, шила платья для местного магазина свадебных товаров. Не столько ради денег, сколько из желания иметь занятие. Вдовство ей не нравилось. Ей вообще мало что нравилось.
— Что сказал Бенгт?
Это была чопорная женщина, всегда одета с иголочки, всегда серьезная, с резкими манерами, часто язвительная и жесткая.
— Я ему сейчас позвоню.
Вибеке отступила от манекена на шаг и оглядела платье. Добавила стежок в талии, еще один на рукаве. Лунд подумала, что ее матери, наверное, по душе мысль о том, что женщины выходят замуж. Это сужает их выбор. Связывает узами, как и задумано Богом.
— Так ему еще даже не сообщила?
— Не было времени.
Ее мать только коротко вздохнула. Этот вздох Сара слышала с детства, но до сих пор удивлялась тому, как мать умудряется вложить в одно-единственное дыхание столько неодобрения и неприязни.
— Надеюсь, ты не испортишь отношения и с ним тоже.
— Я же сказала, что позвоню!
— Карстен…
— Карстен ударил меня!
Взгляд — долгий и холодный.
— Всего однажды. И все. А он был твоим законным мужем. Отцом твоего ребенка.
— Он…
— То, как ты себя ведешь… Твоя одержимость работой… Мужчина должен знать, что в нем нуждаются. Что его любят. Если ты не даешь им этого…
— Он меня ударил.
Вибеке аккуратно проткнула иглой гладкую блестящую ткань возле выреза горловины.
— Тебе никогда не приходило в голову, что ты сама напросилась?
— Об этом я не просила.
Мобильник Лунд зазвонил. Это был Майер.
— Я говорил с тюрьмой, — сказал он.
— И?
— У него было всего три посетителя. Один умер. Один уехал в другой город. И еще один не подходит к телефону.
— Можете заехать за мной? — спросила Лунд и назвала ему адрес в Эстербро. — Минут через двадцать.
— Такси уже выехало. Надеемся на щедрые чаевые.
Полиция повсюду оставила следы своего пребывания. Вся квартира покрыта метками, цифрами, стрелками. Места, где они снимали отпечатки пальцев, присыпаны порошком.
Антон, всегда отличавшийся любознательностью, встал перед комнатой сестры и спросил:
— Что это на двери Нанны?
— Не ходи туда, — прикрикнул на него Бирк-Ларсен. — Садись за стол.
Стол.
Этот стол Пернилле и Нанна смастерили года три назад, летом, когда за окном лил дождь и было нечем заняться. Купили дешевых досок, сколотили каркас. Наклеили на столешницу фотографии и школьные грамоты, потом все залакировали. Получилась семья Бирк-Ларсенов, застывшая во времени. Нанне тогда исполнилось пятнадцать, она быстро взрослела. Антон и Эмиль были совсем малышами. Эти лица, почти все улыбающиеся, собранные вместе, стали сердцем их маленького дома.
Теперь мальчикам шесть и семь, в их смышленых блестящих глазах вопрос. Им любопытно и немножко страшно.
Пернилле села, посмотрела на них, прикоснулась к коленкам, ручкам, щечкам, проговорила:
— Мы с папой должны вам кое-что сказать.
Тайс Бирк-Ларсен стоял в стороне. Пока она не обернулась к нему. Тогда он медленно подошел и сел рядом с ней.
— У нас случилось горе.
Мальчики нахохлились, переглянулись.
— Какое? — спросил Эмиль, старший, хотя в чем-то не такой быстрый, как брат.
За окном гудели проезжающие мимо машины, доносились голоса. Там. А здесь были они — семья. Вместе. Так было всегда. Для Тайса Бирк-Ларсена всегда так и будет.
Его большая грудь вздымалась. Сильные, грубые пальцы пробежали по седеющим рыжим волосам. Он ощущал себя старым, беспомощным, глупым.
— Ребята, — наконец произнес он. — Нанна умерла.
Пернилле молчала.
— Она не вернется, — добавил он.
Шесть и семь лет, глаза блестят в свете лампы, которая освещала их семейные завтраки и ужины. Со столешницы смотрели неподвижные лица.
— Почему, пап? — спросил Эмиль.
Он думал. Искал нужные слова.
— Помните, мы видели в оленьем заповеднике большое дерево?
Антон посмотрел на Эмиля, и оба кивнули.
— В то дерево ударила молния. И отломила большую…
Было ли это на самом деле, спрашивал он себя. Или он все придумал? Или это ложь для детей, чтобы они могли спать, когда наступает темнота?
— Отломила большую ветку. Вот…
Это неважно, думал Бирк-Ларсен. Ложь тоже нужна, как и правда. Иногда нужнее. Красивая ложь приносила покой. Страшная правда — никогда.
— Можно сказать, что теперь молния попала в нашу семью и оторвала от нас Нанну.
Они молча слушали.
— Но так же, как дерево в заповеднике продолжило расти, так и наша семья будет жить дальше.
Хорошая ложь. Ему стало немного легче. Он сжал под столом руку Пернилле и закончил:
— Мы должны жить дальше.
— А где теперь Нанна? — спросил Антон; он был более сообразительный, чем брат, хотя и младше.
— Там, где ей хорошо, — сказала Пернилле. — А через несколько дней все, кто ее знает, придут в церковь и попрощаются с ней. И мы тоже.
Гладкий лобик мальчика наморщился.
— Она никогда-никогда не вернется?
Мать и отец посмотрели друг другу в глаза. Это были дети. Они еще живут в своем собственном мире, нет нужды вырывать их оттуда прежде времени.
— Нет, — сказала Пернилле. — За ней прилетел ангел и забрал на небеса.
Еще одна хорошая ложь.
Шесть и семь лет, яркие блестящие глаза. Нет, они не станут частью этого кошмара. Нет…
— Как она умерла?
Антон. Конечно он.
Слова бежали от них. Пернилле подошла к пробковой доске с фотографиями, расписаниями, планами, которые они строили.
— Как она умерла, пап?
— Как она умерла, пап?
— Я не знаю.
— Папа!
— Иногда… так случается.
Мальчики притихли. Он взял их за руки. Попытался вспомнить: видели они когда-нибудь, как их отец плачет, или это в первый раз? Увидят ли его слезы вновь, скоро ли?
— Так случается.
Лунд и Майер поднялись по лестнице, нажали на кнопку звонка, подождали. На площадке было темно. Лампочки выбиты. Воняло кошачьей мочой.
— Значит, вы переехали к матери, вместо того чтобы ехать к тому норвежцу?
— Бенгт швед.
— А какая разница?
По адресу, куда они прибыли, никого не было. Под дверью лежала стопка рекламных рассылок.
Лунд прошла к следующей двери на площадке. Сквозь стеклянную вставку в двери пробивался свет. На табличке значилась фамилия: «Вилладсен».
Забулькала рация Майера. Слишком громко. Она сердито глянула на него и стукнула в дверь.
Тишина.
Лунд постучала еще раз. Майер стоял рядом с решительным видом, кулаки уперты в бедра. Она чуть не рассмеялась. Как почти все мужчины в полиции, он носил свой девятимиллиметровый «глок» в кобуре на поясе, и в такой позе был похож на карикатурного ковбоя.
— Что не так?
— Ничего. — Она сдерживала улыбку. — Все нормально.
— У меня хотя бы оружие при себе. Где…
Раздались шаркающие шаги, потом щелкнул замок. Дверь приоткрылась на пару дюймов, удерживаемая цепочкой. В полумраке едва вырисовывалось лицо старой женщины.
— Инспектор отдела убийств Сара Лунд, — сказала она, показывая старухе удостоверение. — Мы хотим поговорить с вашей соседкой, Геертсен.
— Она уехала.
Старики и незнакомцы. Страх и подозрительность.
— Вам известно куда?
— За границу.
Женщина шевельнулась, собираясь захлопнуть дверь. Лунд вытянула руку, останавливая ее:
— Вы сегодня не видели тут посторонних?
— Нет.
В глубине квартиры послышался какой-то звук. Женщина неотрывно смотрела в глаза Лунд.
— У вас гости? — спросил Майер.
— Это мой кот, — сказала она и быстро захлопнула дверь.
Минутой позже, снова в машине, Лунд включила рацию. Майер нетерпеливо ворочался на сиденье рядом.
— Это Лунд, нам нужна поддержка, возможно, подозреваемый находится в квартире.
— Высылаем наряд, — ответили ей.
Из машины они могли видеть окно Вилладсен.
— Свет погашен. Он знает, что мы здесь, — сказал Майер.
— Наряд уже едет.
Он вынул пистолет из кобуры, проверил его.
— Мы не можем ждать. Там пожилая женщина. Одна с таким типом. Надо идти туда.
Лунд покачала головой:
— И что дальше?
— Сделаем, что сможем. Вы же слышали, что говорила сестра. Он сумасшедший. Я не стану ждать, пока он прихлопнет старуху.
Лунд откинулась на спинку кресла, посмотрела ему в глаза и сказала:
— Мы останемся здесь.
— Нет.
— Майер! Нас двое. Мы не сможем перекрыть все выходы.
— Где ваше оружие?
Она начинала раздражаться.
— Я не пользуюсь им.
Такое же изумление было написано на его лице, когда они разговаривали о Швеции.
— Что? — воскликнул Майер.
— Мы никуда не идем. Мы будем ждать подкрепление.
Долгое молчание. Майер кивнул.
— Хорошо. Вы ждите, если хотите, — сказал он и выскочил из машины.
На другом конце города в представительской машине, рассекающей ночь, Троэльс Хартманн ответил на телефонный звонок. Это оказался самый неприятный звонок из возможных. Новостное агентство. На этот раз официально. Звонил журналист, имя которого Хартманну было знакомо.
Журналист сказал:
— Нам известно о машине, Хартманн. Нанна Бирк-Ларсен была найдена в одной из машин, которыми вы пользуетесь. Вы умолчали об этом факте — почему?
В квартире над гаражом беззвучно плакала Пернилле. Тайс Бирк-Ларсен посадил сыновей на могучие колени и продолжал рассказывать им истории об ангелах и деревьях, смотрел в их лица, ненавидя себя за ложь.
Сара Лунд сунула в рот очередную пастилку «Никотинеля» и стала думать о Яне Майере, о мертвой девушке, которая появилась из темной воды. Потом она открыла бардачок, покопалась среди пачек жвачки, использованных зажигалок, бумажных салфеток, тампонов и вытащила свой пистолет.
Поднимаясь по темной сырой лестнице, она услышала звон бьющегося стекла. Остаток пути Лунд пробежала. Майера она нашла возле двери, он выбивал рукояткой пистолета стеклянную вставку в двери Вилладсен.
— Вы что делаете?
— А вам как кажется?
— Я же велела ждать.
Он выбил еще один кусок стекла, выдавил оставшиеся осколки локтем, сунул руку в дыру и обернулся к ней, подмигнув:
— Вы налево, я направо.
Рукой он нащупывал замок. Раздался скрежет — старый ключ повернулся в старом замке. Потом дверь приоткрылась. Внутри было так же темно, как в ночи за окном. Майер вошел и быстро скрылся во мраке. Она решила двигаться вдоль стены, осторожно, ощущая в правой руке непривычную тяжесть «глока».
В квартире пахло нафталином и лекарствами, котом и стираным бельем.
Три шага, и она уперлась в комод, задела что-то рукой, едва успела подхватить, прежде чем предмет упал на пол. Лунд на ощупь догадалась, что это было: фарфоровая статуэтка, деревенская молочница с ведрами. Беззвучно поставила фигурку на место. Двинулась дальше, наступила на что-то, и тишину разбил механический голос:
— Ваш вес пятьдесят семь килограммов двести граммов.
Она сошла с весов, гадая, что подумал Майер.
— Пятьдесят семь килограммов двести граммов, — повторил голос.
Где-то впереди послышался болезненный стон. Потом шаги. Силуэт. Это был Майер, он шел впереди нее, оружие на изготовку.
Все было тихо. Еще три шага. Дверь направо, распахнута. Затрудненное астматическое дыхание. Она положила пистолет в карман, вошла в дверь, пальцами провела по стене вдоль косяка, нашла выключатель. Нажала на него.
Тусклая желтая лампочка люстры осветила старуху на полу — связанную в лодыжках и запястьях, с тряпкой во рту.
Лунд опустилась, положила руку на плечо женщины, вытащила кляп. Долгий тонкий вопль ужаса и боли вырвался изо рта старухи.
Подскочил, сыпля проклятьями, Майер.
— Где он? — спросила Лунд. — Госпожа Вилладсен?
— Что она говорит? — рявкнул Майер.
Женщина задыхалась, широко разевала рот, не в силах справиться с переполняющим ее страхом.
— Что она говорит?
Лунд посмотрела на него. Потом прислушалась. Он понял, вышел из комнаты в темноту, его ботинки затопали по кафелю.
Она ждала.
«Вы налево, я направо». Остался ли в силе этот план? Да, решила она. Майер был в чем-то похож на нее. Если есть план, то он не меняется. И ты следуешь ему, пока не договоришься о другом. А еще он, как и она, предпочитал работать в одиночку.
Она освободила руки и ноги женщины, велела оставаться в комнате и не шуметь.
Две костлявые руки вцепились в нее.
— Не уходите!
— Я ненадолго. Мы здесь. Вы в безопасности.
— Не уходите!
— Все в порядке. Не бойтесь.
Но морщинистые пальцы не отпускали ее.
— Мне нужна моя палка.
— Где она?
Женщина поводила головой, подумала:
— В прихожей.
— Понятно. — Голос спокойный, ровный. Лунд чувствовала себя именно так. — Оставайтесь здесь.
Она вышла из комнаты, взяла влево.
Кухонные запахи, слив в раковине, пища, кот. Еще одна старая лампа, абажур с оборочками, выцветший до желтизны. Одинокий стул, столик. Полосатые занавески до пола. Мягко колышутся, как будто окно за ними открыто. В ноябре.
Лунд сложила руки на груди, подумала, прошла вперед, осторожно отодвинула ткань.
Боль пронзила ее руку, словно от укуса пчелы, моментальная и острая.
Из-за полосок выскочил человек, вырос черным силуэтом на фоне уличных огней за окном. Он размахивал правой рукой вверх и вниз, вправо и влево.
Еще одна вспышка боли.
Лунд заорала:
— Назад! Полиция!
Стала неуклюже нащупывать оружие, как глупо.
Она пятилась назад, пока ее не остановила стена. Он бросился к ней. И оказался в пятне света. В его руке Лунд увидела макетный нож — короткое лезвие, острое. Опасное.
С ругательствами он замахнулся так близко от нее, что она почувствовала на щеке движение воздуха.
Яростное, безумное лицо, рот разинут, желтые зубы оскалены. Он заревел. Еще один бросок, еще один взмах ножа…
Ее пальцы сжались на рукоятке пистолета. Она подняла оружие, направила дуло ему в лицо.
Глаза Йона Люнге сузились. Лицо покрылось потом. Он был явно болен. Явно безумен.
— Успокойтесь, Йон. Я вас не трону.
Ни звука со стороны Майера. Она догадывалась, что он сейчас может делать. Люнге отступил на шаг. Ее глаза привыкали к полумраку. Она видела его плечи, его руки.
Не сводила с него пистолет ни на мгновение.