Сухопарый мужчина бросил на свою жену гневный взгляд, который она проигнорировала.
– Я не хочу здесь неприятностей. – Она вернула Крёгеру фотографию. – Если у наших нанимателей конфликт с полицией, это не моя проблема.
«Очень здравая позиция», – подумал Боденштайн. Он поблагодарил и поспешно покинул «Майн-Ривьеру» и ее арендаторов, которые тут же начали громко ссориться. Они должны найти вагончик, прежде чем «лысая голова» сможет предупредить Килиана Ротемунда по мобильному телефону. Он отправил своих коллег в разных направлениях в поисках вагончика, так как последовательность в нумерации домов была логичной лишь отчасти и на большом участке территории, по сути, отсутствовала. Джем Алтунай наконец нашел жилой вагончик с номером сорок девять почти на противоположном конце площадки. Палатка-тамбур была зеленой лет сорок назад, но номер был верным. Несколько молодых людей сидели на садовых стульях перед вагончиком на соседнем участке и с любопытством наблюдали за ними.
– Здесь никого нет! – крикнул парень в футболке национальной сборной.
Так, замечательно.
Молодые люди приезжают сюда только летом по выходным, чтобы поразвлечься. Их вагончик принадлежит дяде патриотически настроенного футбольного фаната. Своего соседа они знают не особенно хорошо, но без колебаний опознали его по фотографии. Накануне вечером к Килиану Ротемунду приезжал какой-то тип на «Харлее», а сегодня утром он уехал на своем мотороллере. Они никогда с ним много не разговаривали. Их общение ограничивалось главным образом приветствиями.
– Он здесь вообще ни с кем не общается, – сказал молодой человек. – Всё сидит в своем вагончике за ноутбуком. Время от времени к нему приезжают какие-то странные люди. Там, в кабаке, говорили, что он был адвокатом, а сейчас работает в забегаловке, где торгуют картофелем фри. Да, всякое случается в жизни.
Боденштайн пропустил последнее не по возрасту умное замечание.
– А что это за люди, которые к нему приезжают? Мужчины, женщины?
– И те и другие. Я слышал, он помогает тем, у кого возникают проблемы с властями. Так сказать, собственный адвокат в кемпинге.
Остальные молодые люди засмеялись.
Племянник владельца вагончика вызвался быть понятым при обыске в вагончике, который Крёгер уже открыл без каких-либо проблем.
– Что я должен делать? – спросил он с любопытством, пробираясь через сухой кустарник.
– Ничего. Только стоять у двери и наблюдать, – ответил Боденштайн, когда они шли через палатку-тамбур. – Можно войти?
– Только ничего не трогай, – предостерег его Крёгер, который уже надел комбинезон, резиновые перчатки и бахилы. Внутри вагончика стоял спертый запах, но было чисто и убрано. Крёгер открыл шкафы.
– Одежда, кастрюли, книги – все здесь, – комментировал он. – Постель убрана. Ноутбука я пока не вижу.
Он порылся в ящиках и из-под стопки нижнего белья извлек смятую фотографию.
– Педофил, уличенный однажды, – вечный педофил. – Он брезгливо протянул Боденштайну фотографию, на которой была изображена миловидная светловолосая девочка лет пяти-шести.
– Это его дочь, – сказал Боденштайн. – Ей сейчас лет четырнадцать. Однако он не имеет права видеться ни с ней, ни со своим сыном.
– Понятно. – Крёгер продолжил обыск, но на первый взгляд не обнаружил ничего подозрительного или компрометирующего.
– Я позвоню своим парням, – сказал он. – Мы должны здесь все основательно проверить. Кай прислал тебе постановление на обыск?
– Не знаю. – Боденштайн вынул из кармана брюк смартфон. – Как мне посмотреть?
Крёгер взял у него телефон.
– Почему у тебя нет кода блокировки? – спросил он с укором в голосе. – Если ты потеряешь телефон, то с него сможет звонить кто угодно.
– Я все время забываю код, – ответил Боденштайн. – Каждый раз возникают проблемы, если я трижды набираю неверные цифры.
Крёгер покачал головой и усмехнулся. Он нажал на символ «письма», рядом с которым стояла «1», что означало поступление нового сообщения.
– Вот сообщение от Кая. Смотри, ты должен прокрутить текст вниз и там найдешь линк на PDF.
– Сделай это сам, – попросил Боденштайн своего коллегу и протянул руку, чтобы взять его телефон. – Я позвоню Пие.
Кристиан Крёгер вздохнул.
– Подожди, я перешлю мейл себе, тогда ты сможешь сразу позвонить. Слушай, Оливер, я думаю, тебе надо срочно пройти базовый курс по обращению с современными средствами связи.
В глубине души Боденштайн с ним согласился. Он как-то отстал в этой сфере с тех пор, как Лоренц перестал жить дома. Но, может быть, ему сумеет помочь его восьмилетний племянник, и ему не придется каждый раз просить помощи у кого-либо еще.
Крёгер протянул ему телефон, и он набрал номер Пии, но в этот самый момент раздался звонок. Инка! Что ей может быть нужно воскресным утром?
– Привет, Оливер, – сказала она. – Скажи-ка, ты еще помнишь о Розали?
– О Розали? – Боденштайн наморщил лоб. Может быть, он что-то пропустил или забыл? – Что с ней?
– У нее сегодня в двенадцать часов конкурс поваров в «Рэдиссон Блю», – напомнила ему Инка. – Козимы сейчас нет, и мы ей твердо обещали прийти.
Проклятье! Этот конкурс поваров совершенно вылетел у него из головы! Он в самом деле клятвенно заверял свою дочь, что обязательно будет – в конце концов, даже само участие в конкурсе было уже очень почетно. Шанс, что она с пониманием отнесется к его отсутствию по причине служебной занятости, был равен нулю, и его невестка Мари-Луиза не простит ему этого никогда.
– Который сейчас час? – спросил он.
– Без двадцати одиннадцать.
– Я действительно об этом забыл, – подтвердил Боденштайн. – Но я, конечно, приду. Спасибо, что напомнила.
– Не за что. Тогда давай встретимся лучше всего без четверти двенадцать у гостиницы, хорошо?
– Договорились. До встречи. – Он выключил телефон и довольно вульгарно выругался, чего себе обычно никогда не позволял. В ответ на это он получил осуждающий взгляд Кристиана Крёгера.
– Я должен уехать. По семейным делам. Пусть Пия мне позвонит, если что.
От полного изнеможения она все же уснула, несмотря на неудобную позу. В помещении было совершенно темно, и лишь несколько узких полосок света, пробивающихся через опущенные жалюзи, свидетельствовали о том, что уже наступил день. Сколько же она спала? Надежда, что ночные события были всего лишь сном, улетучилась, как только она ощутила кабельные стяжки, которые больно врезались ей в запястья. Клейкая лента, которой был заклеен рот и которая несколько раз была намотана вокруг ее головы, сидела плотно и неприятно тянула за волосы при каждом движении головой. Но это было самой маленькой неприятностью. Ее приковали к стулу, который стоял посредине процедурного кабинета. Лодыжки были привязаны к ножкам стула, а отведенные назад кисти рук – к его спинке. Вокруг ее талии был туго затянут пластиковый ремень, зафиксированный на стуле. Единственным, чем она могла шевелить, была голова. И хотя ее положение было более чем ужасным, она, по крайней мере, осталась жива. При этом ее не избили и не изнасиловали. Если бы не эта жажда и не переполненный мочевой пузырь!
На письменном столе зазвонил телефон. После третьего гудка звонки прекратились, и раздался ее собственный голос. «Добрый день. Вы позвонили в психотерапевтический кабинет Леонии Вергес. До 11 июля включительно меня не будет. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение, я вам перезвоню».
Автоответчик запищал, но никто ничего не говорил. Единственное, что она слышала, был хриплый звук дыхания, скорее пыхтение.
«Леония…»
При звуке этого голоса она вздрогнула, прежде чем поняла, что говорил автоответчик.
«Ты хочешь пить, Леония? – Голос был однозначно изменен. – Ты будешь еще больше хотеть пить. Ты знаешь, что смерть от жажды – это самая мучительная смерть? Нет? Гм… Проверенное правило: три-четыре дня без воды, и ты труп. Но при такой жаркой погоде, как теперь, все произойдет значительно быстрее. Первые симптомы появляются примерно через час-полтора. Моча из-за недостатка воды становится совсем темной, почти оранжевой, потом ты перестанешь потеть. Тело впитывает всю воду из органов, которые ему не так срочно требуются. Желудок, кишечник, печень и почки сморщиваются. Это, правда, вредно, но еще не смертельно. Хорошо, что тебе потом не потребуется справлять нужду».
Звонивший злорадно засмеялся, и Леония закрыла глаза.
«Вода расходуется для жизненно важных органов, для сердца и мозга. Но когда-нибудь сморщатся и они. Мозг больше не сможет нормально функционировать. У тебя начнутся галлюцинации, приступы паники, ты потеряешь способность ясно мыслить. Н-да, а потом ты впадешь в кому. После этого твоя смерть будет делом нескольких часов… Не очень красивая картина, правда?»
И опять этот отвратительный смех.
«Знаешь, Леония, надо всего лишь лучше выбирать людей, с которыми ты общаешься. Ты действительно нашла себе чистых подонков. И поэтому ты, к сожалению, должна теперь испытывать жажду. Очень мило с твоей стороны, что ты повесила на дверь табличку. Теперь тебе, по крайней мере, никто не помешает, пока ты не впадешь в кому. А когда тебя через несколько дней кто-то обнаружит, ты будешь уже, к счастью, по-настоящему аппетитным трупом. Если только в твой дом не залетит какая-нибудь муха и не отложит яйца в твоих ноздрях или в глазах… Правда, тебя тогда это уже не будет больше интересовать. Так что всего хорошего. И не принимай это близко к сердцу. Мы все когда-нибудь умрем».
Издевательский смех загремел в ушах Леонии, потом раздался щелчок, и все стихло. До этого момента Леония утешала себя тем, что она осталась невредимой и что вскоре кто-нибудь обнаружит ее, но постепенно она начинала понимать всю безысходность своего положения, и страх накатил на нее, как паровой молот. Сердце ее начало бешено колотиться, пот струился изо всех пор. В отчаянии она стала пытаться сорвать свои оковы, но они сидели очень плотно и не сдвинулись ни на миллиметр. Изо всех сил она боролась с подступающими слезами. И не только потому, что каждая выплаканная слезинка означала опасное расходование запасов жидкости ее тела – она опасалась, что от слез ей заложит нос и она задохнется, потому что не может дышать ртом.
«Только спокойно!» – мысленно обратилась она к себе, но это легче было подумать, чем сделать. Она сидела в своем доме, а на двери висела табличка, которую она сдуру вчера повесила: Отпуск до 11 июля. Табличка и опущенные жалюзи были тому однозначным подтверждением. Мобильный телефон лежал на кухонном столе, стационарный телефон находился на письменном столе, в пяти метрах от ее стула и был недосягаем. Сколько она здесь уже находилась? Леония сжала руки в кулаки и вновь их разжала. Это было чертовски больно, как будто циркуляции крови вообще не было. Она попыталась посмотреть через плечо назад, туда, где на стене висели часы, но было слишком темно, чтобы она могла хоть что-то рассмотреть. Помощи со стороны ждать было бесполезно. Соответственно, она должна была помочь себе сама. Или умереть.
Эмма была до такой степени вне себя, что не заметила красный сигнал светофора на повороте на Кронберг и чуть было со всей силой не врезалась в багажник затормозившей прямо перед ней машины. Она облокотилась обеими руками на руль и яростно выругалась.
Десять минут назад Флориан позвонил ей из отделения экстренной медицинской помощи больницы в Бад-Хомбурге, в которую он привез Луизу. Он был с ней в Верхайме на площадке пони Лохмюле, и она упала с пони! Они десятки раз говорили о том, что Луиза еще слишком мала для чего-то подобного, и с такими развлечениями, как катание на пони, они должны подождать еще год или два. Но Луиза наверняка стала упрашивать отца, а тот, конечно, хотел набрать очки и поддался на уговоры. Зажегся зеленый свет, и Эмма свернула налево в направлении Оберурзеля. Она ехала со значительным превышением скорости, но ей было все равно. Флориан не сказал, что приключилось с Луизой, но если он привез ее в больницу, то ситуация не была совершенно безобидной. В воображении Эммы ее маленькая дочка лежала с раздробленными костями и зияющими ранами. Единственное, что было положительного во всей этой истории, – это то, что она сразу известила Департамент по делам молодежи и настояла на том, чтобы ребенок вечером поехал к ней домой. С ночевкой в каких-то чужих гостиницах или квартирах было покончено.
Через двадцать минут она ворвалась в холл больницы. В комнате ожидания отделения экстренной медицинской помощи не было ни души. Она нажала звонок возле закрытой двери с матовым стеклом. Прошла пара минут, прежде чем кто-то удосужился открыть дверь.
– У вас моя дочь! – выкрикнула она. – Мне надо к ней. Немедленно. Она упала с пони и…
– Как ваша фамилия? – Парень с угреватым лицом, в голубом облачении больничного врача, привыкший к общению с взволнованными родственниками, не был удивлен и сохранял полное спокойствие.
– Финкбайнер. Где моя дочь? – Эмма попыталась посмотреть через его плечо, но увидела только пустой коридор.
– Пойдемте со мной, – сказал он, и она последовала за ним с колотящимся сердцем в одну из комнат для обследования.
Луиза лежала на кушетке, маленькая и бледная, с большим белым пластырем на лбу, на левую ручку была наложена шина. Эмма чуть было не разрыдалась от облегчения, когда увидела своего ребенка живым.
– Мама! – прошептала девочка и бессильно подняла руку. При этой картине у Эммы сердце облилось кровью.
– Ах, моя дорогая! – Она не видела ни Флориана, который стоял поблизости с побитым видом, ни врача. Эмма обняла Луизу и погладила ее по щеке. Она была такой нежной, ее кожа такой прозрачной, что видны были вены. Как мог только Флориан подвергнуть опасности это хрупкое создание?
– Ты не сердись на папу, – сказала Луиза тихо. – Это я упросила его покататься.
Где-то в глубине сердца у нее вспыхнула злобная ревность. Невероятно, как Флориан манипулирует ребенком.
– Фрау Финкбайнер?
– Что с моей дочерью? – Эмма посмотрела в лицо врача. – Она что-нибудь сломала?
– Да, левую руку. К сожалению, перелом со смещением, поэтому мы должны ее прооперировать. Сотрясение мозга пройдет через пару дней, – ответила врач, жилистая особа с коротко постриженными рыжеватыми волосами и светлыми зоркими глазами. – Кроме того…
Она сделала паузу.
– Что такое? – спросила Эмма нервно. – Еще какие-нибудь проблемы?
– Я должна с вами обоими поговорить. Сестра Ясмина пока останется с Луизой. Пожалуйста, пойдемте со мной.
Эмма никак не хотела оставлять свою дочку одну в большом стерильном помещении для обследований, но отправилась вместе с врачом и Флорианом в соседний кабинет. Врач села за письменный стол и указала обоим на стулья. Эмма ощутила неловкость, сев рядом со своим мужем и усиленно стараясь не касаться его.
– Мне несколько неприятно это вам говорить, но… – Врач посмотрела сначала на Флориана, потом на Эмму. – У вашей дочери есть повреждения, которые вызывают подозрения на то, что она могла быть… изнасилована.
– Что вы сказали? – воскликнули Эмма и Флориан одновременно.
– У нее ушибы и гематомы на внутренней стороне бедра и повреждения вагины.
Какое-то время в комнате воцарилась мертвая тишина. Эмму от ужаса словно парализовало. Луиза изнасилована?
– Мне кажется, вы потеряли рассудок! – Флориан вскочил с места. Его лицо то краснело, то бледнело. – Моя дочь упала с пони и, вероятно, при этом получила различные повреждения! Я сам врач и знаю, что такие травмы могут возникнуть в результате падения.
– Успокойтесь, пожалуйста, – сказала врач.
– Я думаю не о том, чтобы мне успокоиться! – кричал в ярости Флориан. – То, что вы сказали, – это неслыханное обвинение! По-вашему я должен терпеть это?!
Врач подняла брови и откинулась назад.
– Это только подозрение, – ответила она спокойно. – Ситуация очень щекотливая. Конечно, эти повреждения могли быть вызваны и другими причинами, но они очень типичны для сексуального насилия и получены не только что. Может быть, вам стоит спокойно подумать и поразмышлять, не изменилась ли ваша дочь в последнее время, не бросалось ли вам в глаза что-то в ее поведении, чего вы раньше в ней не замечали. Не стала ли она более замкнутой или, наоборот, более агрессивной?
Эмма невольно вспомнила о разрезанном плюшевом волке и об ужасной выходке Луизы недавно в саду свекра и свекрови. Ей стало очень холодно, и внутри что-то затрепетало. Когда она рассказывала Флориану о странном поведении Луизы, он отводил ее беспокойство объяснением, что это нормальная фаза развития. Было ли это так на самом деле? Ее инстинкт тогда подсказывал ей, что с ребенком что-то не так. Боже мой! Ее руки вцепились в подлокотники стула. Она не решалась додумать до конца чудовищную мысль, которая пронеслась у нее в голове, но от нее было невозможно избавиться. А что, если Флориан изнасиловал свою собственную дочь, которая его безумно любила и ему доверяла? А если она сама открыла своему мужу дорогу к этому преступлению, выставив его из дома? Сплошь и рядом можно услышать или прочитать в прессе о зверствах, которые происходят за закрытыми дверями квартир, об отцах, которые насилуют своих дочерей, приказывая им держать язык за зубами, некоторые из них даже беременеют. Эмма никогда не могла поверить, что жены и матери ничего об этом не знали, но, оказывается, такое все же возможно!
Она не могла поднять глаза на мужчину, ребенка которого носила под своим сердцем. Отец Луизы. Неожиданно он стал для нее настолько чужим, что у нее возникло ощущение, будто она его никогда раньше не видела.