Она не могла поднять глаза на мужчину, ребенка которого носила под своим сердцем. Отец Луизы. Неожиданно он стал для нее настолько чужим, что у нее возникло ощущение, будто она его никогда раньше не видела.
Пия опустила крышку унитаза и села на нее. Клочком туалетной бумаги она вытерла со лба холодный пот и заставила себя дышать спокойно и равномерно. Она из последних сил добралась из реанимационной палаты Ханны Херцманн до дамского туалета, где ее вывернуло наизнанку так, что, казалось, душа расстается с телом. В прошлом году с ней впервые случилось нечто подобное во время вскрытия трупа жертвы убийства, и свидетелем этого был только Хеннинг, поэтому дальше информация не просочилась. С тех пор это повторялось постоянно – при виде жертвы насилия у нее возникало нарушение кровообращения, ее начинало мутить, и она была вынуждена капитулировать.
Пия подошла к раковине и посмотрела в зеркало, из которого на нее глянул бледный призрак с темными кругами под глазами. Она сама не могла понять, почему после двадцати лет работы в полиции у нее вдруг появилась такая странная реакция. До сих пор она ни с кем об этом не говорила – ни с Кристофом, ни тем более с кем-нибудь из коллег, так как ей не хотелось, чтобы шеф направила ее в психологическую службу и, возможно, перевела бы на кабинетную работу. Конечно, она могла бы избегать ситуаций, подобных этой, находить какие-то отговорки и отправлять вместо себя своих коллег, но она этого не делала совершенно осознанно. Если она поддастся этой слабости, то на ее профессии вскоре можно будет поставить крест.
Через четверть часа она вышла из туалета, спустилась на лифте на первый этаж и направилась к своему автомобилю. Боденштайн несколько раз звонил ей на мобильный телефон. Она ему перезвонила, но он не ответил.
Когда она приехала в комиссариат, то все еще была под впечатлением своего визита к Ханне Херцманн. Это были две совершенно разные вещи – прочитать о результатах жесточайшего насилия в сухом судебно-медицинском протоколе и увидеть все это собственными глазами. Женщина не была похожа на себя, ее лицо было страшно обезображено кровоподтеками, все тело усеяно ушибами, ссадинами и синяками. Пия содрогнулась, вспомнив безразличный, потухший взгляд Ханны Херцманн, который на пару секунд встретился с ее взглядом. Потом она закрыла глаза.
Пия из собственного опыта знала, что такое почувствовать себя замаранной и опозоренной. Летом после окончания школы на отдыхе она познакомилась с мужчиной, который не пожелал, чтобы их отношения ограничились лишь курортным флиртом. Он последовал за ней во Франкфурт, стал ее преследовать и в конце концов напал на нее в ее квартире и изнасиловал. Пия скрыла это событие даже от своего бывшего мужа и попыталась вырвать его из своей жизни и забыть, но ей это не удалось. Ни одна женщина, которой пришлось однажды столкнуться с тем, что она физически не могла противостоять яростной решимости мужчины, никогда не забудет это унизительное чувство беспомощности, бесконечные минуты смертельного страха и потерю физической чистоты и самоуверенности. Пия не могла больше жить в квартире, где все это произошло. Через два семестра она бросила учебу на юридическом факультете и пошла работать в полицию. Она часто размышляла над тем, почему она тогда приняла такое решение, и даже если это произошло скорее неосознанно, она была уверена, что изнасилование сыграло в этом важную роль. В роли полицейского она чувствовала себя в состоянии оказать сопротивление. Не из-за оружия, которое она имела право носить, – ее самосознание стало другим, а кроме того, в университете она узнала, как выиграть поединок, несмотря на физическое превосходство противника.
Она вошла в кабинет и ничуть не удивилась, увидев Кая, который, несмотря на выходной, сидел за письменным столом.
– Остальные все еще в Шванхайме, – сообщил он ей. – Когда они приехали, Ротемунда в вагончике не оказалось.
– Супер! – Пия бросила рюкзак на один из стульев для посетителей и села за свой стол. В желудке все еще было мерзко. – Где шеф?
– Где-то по семейным делам. Сейчас ты – шеф.
Этого еще не хватало.
– Кстати, есть новые результаты из лаборатории, – объявил Кай. – Сперма, обнаруженная в вагине Ханны Херцманн, согласно анализу ДНК, без сомнений принадлежит Килиану Ротемунду. Я послал полицейский наряд к Винценцу Корнбихлеру, и он среди фотографий четверки преступников уверенно указал на фото Ротемунда. Он тот самый человек, которой уехал с Ханной Херцманн той ночью.
Пия лениво кивнула. Таким образом, подозрение в отношении Ротемунда в совершении преступления подтверждалось. И хотя это не вызвало у нее удивления, она по-прежнему не могла этого понять. В системе POLAS она нашла фотографию Ротемунда и стала ее задумчиво рассматривать.
Что могла сделать Ханна, чтобы вызвать к себе такую ненависть? На первый взгляд Ротемунд выглядел ухоженным, довольно симпатичным мужчиной. Какие бездны скрывались за его лицом с правильными чертами и этими голубыми глазами?
– Знаешь, о чем я еще подумал? – прервал Кай ее размышления.
– Нет.
– Согласно расчету движения проточной воды, нашу «русалку» должны были бросить в воду где-нибудь в том месте, где Нидда впадает в Майн. Кемпинг, в котором живет Ротемунд, расположен лишь в паре километров вверх по течению.
– Ты думаешь, что он может иметь отношение к «русалке»? – спросила Пия.
– Это, может быть, притянуто за уши, – допустил Кай, – но повреждения «русалки» и фрау Херцманн схожи. Обе были изнасилованы вагинально и анально, у обеих повреждения вызваны насильственным действием тупого предмета.
Взгляд Пии вновь вернулся к фотографии на мониторе.
– При этом он выглядит совершенно нормальным. Почти симпатичным, – сказала она.
– Н-да. О человеке трудно судить по внешности.
– А что, кстати, с пробой ДНК, которую взяли у «русалки»? – спросила Пия. – Есть что-нибудь новое?
– Нет. – Кай покачал головой и скорчил гримасу. – И это, к сожалению, делает менее состоятельной мою теорию о Ротемунде как убийце «русалки». ДНК не зарегистрирована, в том числе в Интерполе.
Зазвонил телефон Пии. Это был Кристиан Крёгер. Он и его команда закончили обыск в вагончике Ротемунда.
– Вы нашли что-нибудь существенное? – поинтересовалась Пия. Ее желудок постепенно пришел в норму и громко заурчал.
– В вагончике чисто, как в больнице. На постели чистое белье, все тщательно вымыто с хлоркой. Он насыпал ее во все стоки. На двери вагончика мы обнаружили несколько стертых отпечатков пальцев. Единственное, что может представлять интерес, – это волос.
– Волос?
– Длинный темно-каштановый волос. Он находился между подушками угловой скамейки. Минутку, Пия, не отключайся…
Пия слышала, как Крёгер с кем-то разговаривал.
У Ханны Херцманн длинные темные волосы. Может быть, она отвозила Килиана Ротемунда в среду ночью домой? Значит, она была в его вагончике? Но что их могло связывать? Возможно, что расследования Ханны были действительно связаны с «Королями дороги»?
– Есть какие-нибудь результаты по запросу о владельце автомобиля Бернда Принцлера? – спросила Пия Кая, поскольку беседа Крёгера, кажется, переросла в длительную дискуссию.
– К сожалению, здесь тоже тупик. – Кай сделал глоток кофе. Он был кофеманом и с утра до вечера пил иссиня-черный кофе, даже если тот был холодным. – Машина зарегистрирована на Принцлера, но по адресу его матери. Максимум, что мы можем ему вменить, это пропуск срока перерегистрации.
Пия вздохнула. Действительно, совершенно запутанное дело.
Майке Херцманн так и не перезвонила. Главный подозреваемый сбежал, второй подозреваемый продемонстрировал наглядный пример того, как легко в Германии спрятаться за абонентскими ящиками и фальшивыми адресами. Кажется, никто не знал, над чем трудилась Ханна Херцманн, а «Телеком» не торопился с детализацией телефонных звонков фрау Херцманн.
– Я здесь, – в голосе Крёгера чувствовалась нервозность. – Ненавижу, когда прокуроры вмешиваются в мою работу.
– Прокурор присутствует на обыске вагончика?
– Главный прокурор Фрей собственной персоной. – Крёгер фыркнул.
Они еще немного поговорили, и Пие опять позвонили. Надеясь, что это может быть Майке Херцманн, Пия ответила, хотя номер ей был незнаком.
– Пия? Это Эмма. Тебе удобно говорить?
Пие потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто звонит. Голос старой школьной подруги дрожал, как будто она вот-вот заплачет.
– Привет, Эмма, – сказала Пия. – Да, вполне. Что случилось?
– Мне… мне… нужно с кем-нибудь поговорить, – ответила Эмма. – Я подумала, может быть, ты можешь что-то посоветовать или знаешь кого-нибудь. Луиза, моя дочь, попала в больницу. И здесь… врач… ах, я даже не знаю, как сказать.
Она всхлипнула.
– Луиза… у нее… у нее повреждения, которые могут указывать на то, что она… была подвергнута сексуальному насилию.
– О господи!
– Пия, скажи, мы могли бы как можно быстрее встретиться?
– Да, разумеется. А если прямо сейчас? – Пия посмотрела на часы. Было около часа дня. – Ты знаешь ресторан «Гимбахер Хоф» между Келькхаймом и Фишбахом?
– Да, конечно, знаю.
– Я смогу быть там минут через двадцать. Мы выпьем кофе, и ты мне все расскажешь. Хорошо?
– Да, хорошо. Спасибо. До встречи.
– Пока. – Пия убрала телефон, встала и перекинула рюкзак через плечо. – Кай, представляешь, главный прокурор Фрей был только что на обыске вагончика Ротемунда.
– Меня это не удивляет, – ответил Кай, не отрывая глаз от монитора. – Это же Фрей в свое время отправил Ротемунда за решетку.
– Да что ты? Откуда опять ты это знаешь?
– Я читаю дела. – Кай поднял голову и усмехнулся. – Кроме того, я служил тогда еще во Франкфурте. Это было вскоре после того, как я опять начал работать с моим Хольцбайном. Это было сенсационное дело. Темные делишки прекрасного доктора Ротемунда. Пресса тогда по-настоящему раздула дело: Фрей и Ротемунд были однокашниками и друзьями, оба после второго государственного экзамена начали работать в прокуратуре, а потом Ротемунд перешел на другую сторону и стал адвокатом. Фрей мог бы вести процесс более сдержанно, но на пресс-конференции он буквально уничтожил своего старого приятеля. Я удивляюсь, что ты ничего об этом не знаешь.
– Я в то время исполняла роль домашней хозяйки, а свое свободное время проводила преимущественно в подвале Института судебной медицины, – напомнила ему Пия. – Ну, ладно. Я поеду быстренько что-то перекусить. Звони мне, если что.
Жара и жажда становились невыносимыми. Что это было? Уже начались галлюцинации? Или ее высохший мозг подшучивал над ней? Леония уже много лет жила в доме, которому насчитывалось почти двести лет, и в нем были толстые стены, обеспечивающие лучшую изоляцию, чем любые современные стиропоровые плиты, которые люди наклеивают сегодня на стены своих домов. Она по достоинству оценила это преимущество, потому что зимой здесь было тепло, а летом прохладно. Почему же сейчас здесь стояла такая жара? Пот стекал ей в глаза и жег, как огонь. Она дважды считала до трех тысяч шестисот, чтобы не потерять в темноте чувство времени и не сойти с ума. Она приехала домой без четверти четыре ночи, время от времени немного спала, но поскольку она не обмочилась, должно быть, прошло не больше пары часов. Хотя жалюзи были опущены, она могла определить, что солнце светило в правое окно лечебного кабинета, которое выходило на запад. Значит, сейчас была вторая половина дня. Четыре или пять часов. Она будет это знать точно, когда зайдет солнце.
Ее язык распух и чуть онемел. Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь испытывала такую ужасную жажду. Она спрашивала себя – кто это сделал? Но еще больше ее занимал вопрос – почему? Чем она заслужила такое наказание? Голос по телефону сказал, что она нашла себе не тех друзей. Кого он имел в виду? Неужели это действительно связано с Ханной Херцманн или с этим делом, в которое она сама втянула Ханну? Но это были не друзья, а пациенты. Огромная разница.
Зазвонил телефон на ее письменном столе, и Леония вздрогнула.
«Леонияа-а-а-а… Ах, ты еще послушно сидишь на своем стульчике».
Звук этого гнусного, злорадного голоса на какое-то мгновение подавил ее страх и вызвал ярость. Если бы она могла, она бы на него наорала, сказала бы ему, какая он мерзкая свинья и садист. Даже если бы ей это ничего не дало, то хотя бы принесло облегчение.
«Ты, конечно, наслаждаешься теплом, да? Умирать приятнее в тепле, поэтому я включил тебе отопление».
Теперь было понятно, почему стояла такая невыносимая жара.
«Ты помнишь, что я рассказывал тебе о стадиях жажды? Я должен внести поправку. Чем выше температура, тем быстрее это произойдет. Я могу тебя успокоить. Тебе не придется мучиться три-четыре дня».
Тихий отвратительный смех.
«И ты ни разу не плакала. Ты действительно смелая. Неужели ты еще надеешься, что тебя кто-нибудь спасет?»
Откуда он мог знать, что она не плакала? Неужели этот тип ее видит? В такой темноте? Леония покрутила головой, пытаясь что-нибудь разглядеть, но было слишком мало света, чтобы увидеть что-то, кроме очертаний.
«Ты ищешь камеру, да? Я выдал себя. Знаешь, Леония, ты должна была умереть сразу. Но на свете, черт возьми, есть немало людей, которые платят чертовски большие деньги за то, чтобы посмотреть на DVD настоящую борьбу со смертью. Хотя этот фильм нам придется немного укоротить – кто захочет двадцать четыре часа лицезреть такую уродливую корову, как ты, извивающуюся на своем стуле?» Голос был глухой, бархатистый. Никакого акцента. В принципе, он был даже приветливым. «Зато конец будет наверняка грандиозным. Судороги, конвульсии… этого я тоже еще никогда не видел. Я предвкушаю большое удовольствие. Это так захватывающе, что тебя никто не найдет. Может быть, ты и не сгниешь, а высохнешь и превратишься в мумию».
В этот момент Леонии стало ясно, что этот человек психопат, его возбуждают страдания других людей. Она несколько раз имела дело с такими пациентами, когда еще работала в закрытой психиатрической клинике в Кидрихе. Этот опыт сподвиг ее к работе с женщинами, которые получили психическую травму, став жертвами таких извращенцев.
Неожиданно раздался щелчок, и голос замолк. Пленка ее старомодного автоответчика переполнилась.
Было совсем тихо, она слышала только шум своего собственного дыхания. Слизистая ее носа высохла, каждый вдох был тягостным, и создавалось ощущение как в сауне, когда от горячего воздуха прижигаются волоски в ноздрях. Но она больше не потела. Осознание того, что у нее больше нет шансов выйти из этой комнаты живой, что она умрет здесь, в своем собственном доме, где всегда чувствовала себя так комфортно и уверенно, она встретила мужественно. Ей было безразлично то, что эта извращенная свинья наблюдает за ней. Изо всех сил Леония стала рвать свои оковы, она кричала с закрытым ртом через клейкую ленту, пока у нее не заболели голосовые связки и не возникло ощущение, что у нее сейчас лопнет голова. Она не хотела допустить, чтобы страх смерти взял над ней власть. Она не хотела умирать!
На расположенной в саду просторной площадке ресторана «Гимбахер Хоф» было полно посетителей. За столиками и на скамейках, расположенных в тени старых могучих деревьев, едва ли можно было найти свободные места. Исторический загородный ресторан в долине между Келькхаймом и Фишбахом в такой замечательный летний день был традиционным местом, привлекающим множество туристов, особенно семьи и просто любителей прогулок. Это пришло Пие в голову, только когда она увидела множество детей, которые весело и беззаботно резвились на детской площадке. Но она была слишком занята прокурором Фреем и Килианом Ротемундом, чтобы подумать об этом. Эмма, казалось, совершенно не замечала царящей вокруг суеты. Она находилась в состоянии настоящего шока. И это было неудивительно – для нее ситуация была катастрофической во многих отношениях: наряду с обеспокоенностью за Луизу у нее появилась тревога за еще не родившегося ребенка и вдобавок к этому – страшное подозрение в том, что ее муж педофил.
Пия дала Эмме номер телефона опытного врача из Центра по оказанию услуг девушкам и молодым женщинам, чтобы ей было к кому обратиться со своими подозрениями. Насилие над детьми – это была тема, которой Пия никогда не занималась по долгу службы. Правда, она следила за сенсационными делами, которые то и дело освещались средствами массовой информации, но это не вызывало у нее иных чувств, кроме легкой растерянности. Однако, увидев перед собой Эмму, которая пребывала в таком отчаянии, выглядела такой беспомощной и обеспокоенной физическим и душевным состоянием своей маленькой дочки, Пия глубоко взволновалась. Может быть, она тоже была недостаточно чуткой к Лилли? Ответственность за маленькое существо, которую берут на себя родители, колоссальна. Ребенка в некоторой степени можно защитить от внешней опасности, но что делать, когда в собственном партнере, человеке, которому доверяют больше всего на свете, открываются такие мрачные бездны?
Через час Эмме нужно было идти. Она собиралась в больницу к Луизе. Пия задумчиво посмотрела вслед машине школьной подруги и пошла к своему автомобилю, который припарковала чуть дальше. Это выражение в глазах Эммы, это сочетание страха, гнева и глубокой раны заставило ее вспомнить о Бритте Хакшпиль. Килиан Ротемунд был осужденным педофилом, хотя он решительно отрицал это на судебном процессе против него, но доказательства его вины были неопровержимы и абсолютно однозначны. Прокурор представил фотографии, на которых был изображен Ротемунд в недвусмысленной позе, в обнаженном виде в постели с маленькими детьми, к тому же на его ноутбуке были обнаружены десятки видеофильмов самого скверного толка.