— С тобой другая история. Ты большая и чувствительная, как женщина…
— Ну и что?
— У тебя большая поверхность. А кожа нежная и тонкая, она играет роль своеобразной мембраны и передает акустические вибрации, особенно басовые, внутрь на все остальные органы, на их нервные окончания. А как мы знаем, любовь — в ее конечном проявлении — есть ничто иное, как сочетание вибраций с различными амплитудами колебания…
— Дурак! — сказала я, а довольные лабухи заржали, как табун диких жеребцов.
Обижаться всерьез на них было невозможно. Они были как дети. Смешливые, хулиганистые, ежесекундно готовые на розыгрыш, на едкую подначку, на дурацкий спор…
Однажды где-то на гастролях, после концерта, крепко и весело поддавши, что они делали аккуратно каждый вечер, эти хулиганы заспорили, кто из них дольше пронесет чайник с водой на своем стоячем дружке…
Они пробрались на черный ход и таскали этот чайник вверх по лестнице. Совершенно не представляю, чем или кем они при этом вдохновлялись… Впрочем, может быть, предмет вдохновения, и даже не один, присутствовал при этом соревновании, а может быть, даже входил в состав судейской коллегии, но мне об этом рассказано не было…
Кстати, выиграл тот самый Костя, о котором я собиралась рассказать вам попозже. По преданию, он отнес чайник на пятый этаж. Ближайший соперник — только до третьего… В это трудно поверить…
Можете представить себе, насколько они считали меня за свою, если позволяли себе при мне травить подобные байки.
И простодушны они были как дети… Например, один из них — классный, между прочим, трубач, один из лучших и до сих пор — мог с самым серьезным видом рассказывать, что его жена утверждает, будто никто лучше него ее не любил… и при этом не понимать, почему эти коблы катаются от хохота…
Всерьез они относились только к музыке. Многие из них работали в больших государственных оркестрах, но когда представлялась возможность устроить сейшн в «Молодежном» или где-нибудь в «Птичке», то есть в «Синей птице», джазовом кафе на улице Чехова, или в «Аэлите», потом в кафе на Миусской площади, потом, много позже, в ДК «Москворечье» или в каком-нибудь ведомственном клубе, где директор был любителем джаза, они съезжались туда со всей Москвы.
Сейчас они собираются в двух шагах от меня, в Доме медработника на Большой Никитской, бывшей улице Герце на. Я там часто бываю.
Тогда в их компании я почему-то считалась подружкой Кости. Наверное, потому, что он был самым отчаянным ходоком из всей джазовой братии. Но между нами до определенного момента ничего, кроме очень теплой и веселой дружбы, не было. Да и после этого момента тоже.
Он не возражал против звания моего кавалера, чаще всех провожал меня до дома и частенько забегал днем. Но интересовала его не я, а мои бесчисленные заказчицы…
Он был чрезвычайно остроумным и каким-то очень живым, притом глубоко образованным человеком. И при всем внешнем легкомыслии имел достаточно твердые принципы, которым никогда не изменял. Свои легендарные бачки он начал носить задолго до того, как на них пошла мода, и не сбривал до самой смерти…
Я увлеклась… Вернемся в гардероб Большого Кремлевского дворца.
3— У тебя всегда найдется причина… — прошипела жена космонавта в ответ на его извинения. — Пошли, наконец! Или ты хочешь весь вечер продержать меня в гардеробе? Она повернулась и пошла, не глядя на мужа, торопливо засовывающего скользкий белый шелковый шарфик в карман шинели. Два раза шарфик падал на пол, и тот принимался складывать его заново. Гардеробщик сочувственно и терпеливо поджидал с протянутой рукой.
Я наблюдала эту сценку в зеркало, поправляя прическу и подкрашивая губы.
Космонавт, наконец справившись с шарфиком, пихнул шинель гардеробщику, схватил номерок, достал на ходу расческу, поискал глазами зеркало и, естественно, уперся взглядом в мою спину…
Это был молодежный бал, и я была в закрытом платье.
Даже наоборот — воротник я сделала стоечкой. Зато руки и плечи были совершенно открыты. Платье было в талию и слегка зауженное книзу. На мысль о таком платье навел меня увиденный в комиссионке кусок французской черной материи с нашитыми на него черными же блестками.
Конструируя это платье, я вспомнила высказывания моего неудачного кандидата в мужья Виктора насчет моих рук и решила похулиганить… Судя по реакции жены Космонавта, у меня это вполне получилось.
Увидев меня, Космонавт слегка остолбенел. А встретившись со мной взглядом в зеркале, попытался вымученно улыбнуться и набрал было воздуха, чтобы что-то сказать, как раздался тяжелый, как шаги командора в «Каменном госте», стук каблуков. Это его супруга, вовремя спохватившись и преодолев собственную вспыльчивость, решила не оставлять его один на один с этой… Не знаю уж, как она меня про себя назвала.
Космонавт отвел глаза в сторону, втянул голову в плечи, пару раз провел по ней расческой и поспешил к супруге, на ходу делая руку крендельком. Она смерила меня с ног до головы победным взглядом, который говорил: мол, какая бы ты ни была, а он все равно по одному только моему взгляду бежит за мной как собачонка…
Перед тем как свернуть за угол, он умудрился незаметно оглянуться. Мы снова встретились с ним взглядом. И черт меня дернул улыбнуться ему…
4После концерта в отдельном зале был банкет для почетных гостей и артистов. Наши места оказались напротив, только за разными столами. Причем мы сидели так, что его супруга меня не видела. Меня загораживал плечистый генерал.
И начался наш безмолвный диалог. Сколько же всего он мне сказал глазами. И даже спросил, где же я была раньше? И почему мы не встретились, когда он был свободен? Значит, не судьба, ответила глазами я. Еще он спросил, кто это рядом со мной, и покосился на Костю. Это просто друг, ответила я. Неужели мы так никогда больше и не увидимся, спросил он. Кто знает, загадочно ответила я.
— Кажется, космонавт тебя кадрит, — сообщил мне Костя.
— Кажется, успешно, — сказала я.
— Но он же с женой, — сказал Костя. С его места прекрасно просматривалась супруга космонавта.
— В том-то и дело, — сказала я. — Возьми супругу на себя…
— Да ты что? Это же политическое дело!
— А еще друг называется…
— Но мы же, как только выйдем из-за стола, сразу начнем играть.
— Тем более. С тромбоном ты совершенно неотразим. Ты его так сексуально двигаешь туда-сюда…
— Отвлечь попытаюсь, но всерьез на эту лажу не пойду… И потом, я не люблю очкастых…
— Не ври, ты всех любишь, — сказала я.
— Это правда, — ухмыльнулся Костя и, посмотрев на нее призывным взглядом, поднял свой бокал как бы в честь нее. — Так, крючок заброшен, — весело прошептал он. — У нее чуть очки не упали от удивления… Теперь нужно сделать так, чтобы они мне морду не набили всем отрядом.
— Отряд я беру на себя, — сказала я и, приподняв свой бокал с шампанским, как бы чокнулась с обалдевшим от счастья Космонавтом.
— Вы где раздевались, Константин? — спросила я, не отводя загадочного взгляда от Космонавта.
— Ну, ты бандитка! — восхищенно сказал Костя.
— Там, кроме вас, кто-то раздевался?
— Нет. Только мы.
— Комната закрывается?
— Конечно! Там же инструменты!
— Когда возьмете инструменты, дашь мне ключ?
— А еще что? — с издевкой спросил Костя.
— А еще пригласи ее танцевать…
— Но я же играть буду…
— Что они — один танец без тебя не сыграют?
— Ну ты даешь, чувиха! Я, конечно, все сделаю, но при одном условии: следующим буду я.
— А как же наша дружба? — удивилась я.
— Любовь дружбе не помеха, — довольно осклабился Костя.
— Запиши этот афоризм, — сказала я.
5Все вышло, как мы и рассчитывали. Когда заметно повеселевшая публика вышла из-за столов, отряд космонавтов, конечно же, оказался в том месте фойе, где играл джаз. Костя так явно кокетничал с его супругой, так заманчиво двигал тромбоном туда-сюда, что она раскраснелась, помолодела и даже забыла время от времени окатывать меня презрительным взглядом.
Потом все снова вернулись к столам. Тогда-то Костя и показал мне комнату, где они переодевались. Когда все снова вышли танцевать, Костя пригласил супругу Космонавта на медленный танец. Сделал он это так безупречно вежливо и так церемонно, что она не смогла ему отказать. Ручаюсь, что она этого и не хотела, но прежде чем согласиться, несколько раз вопросительно посмотрела на супруга. Тот великодушно разрешил…
Едва она положила руку на плечо Косте, как Космонавт начал искать взглядом меня. Я стояла около колонны и отбивалась от здоровенного парня, который с упорством пьяного муравья тащил меня танцевать. Космонавт, воровато оглянувшись на супругу, проскользнул между танцующими пирами ко мне.
— Извините, товарищ, но дама обещала этот танец мне! — строго сказал Космонавт.
Парень тут же узнал его и, по-дурацки отдав честь, втянулся в струнку, расплываясь в обожающей улыбке.
— Вы меня спасли, как Печорин княжну Мэри от пьяного капитана, — улыбнулась я.
— Это была моя любимая книга в детстве, — сказал Космонавт. — А вас, случайно, зовут не Мэри? — спросил он, с беспокойством поглядывая на танцующую супругу, которую хитрован Костя постоянно разворачивал спиной к нам.
— Именно так меня и зовут…
— Значит, это судьба… Мы обязательно должны снова увидеться. Когда, где? Вам можно позвонить? Скажите ваш номер, и я запомню его на всю жизнь. Говорите же, говорите, пока танец не кончился…
— Этот танец не скоро кончится, — улыбнулась я. Костя предупредил, что ребята будут играть минут двадцать нон стоп, танец за танцем без передышки.
— Так когда мы встретимся?
— Хотите сейчас?
— То есть?
— Прямо сейчас. Здесь.
— Не понимаю… Что вы имеете в виду? — смутился Космонавт. Я его понимаю — должно быть, я выглядела сумасшедшей…
— Ни о чем не спрашивайте. Только «да» или «нет»? Он украдкой посмотрел на спину своей жены и, облизав губы, сказал:
— Да.
— Я сейчас выйду в ту дверь, — сказала я, показывая ему на неприметную дверь, — а вы через пару минут идите туда же. За дверью я буду вас ждать.
— Да, но… — Он снова посмотрел на супругу.
— Никто и не заметит… — усмехнулась я. — В крайнем случае скажете, что вам стало плохо и вы выходили в туалет…
6В коридоре он было набросился на меня с торопливыми, жадными поцелуями, но я прошептала:
— Не здесь… Пойдемте!
Вот тут-то он по-настоящему удивился и даже слегка испугался. Он понял, что дело гораздо серьезнее, чем то, на которое он сгоряча согласился.
— Куда? — не удержался от вопроса он.
— В космос… — улыбнулась я. — Ну что, поехали?
Отступать ему было некуда.
По дороге мы, к счастью, никого не встретили. Когда я открыла комнатку ключом, в глазах его снова мелькнул страх. Думаю, что перед настоящим полетом в космос он боялся меньше. Впрочем, он быстро взял себя в руки. Но когда я заперла за нами дверь, первый поцелуй мне пришлось сделать самой. И тут он словно с цепи сорвался.
Все было молча, быстро, яростно и восхитительно…
Прежде чем выпустить его из комнаты, я поправила ему галстук, пригладила взъерошенные волосы и сказала ласково: — Храбрый, сладкий ежик…
— Почему сладкий? — спросил он.
— Потому что с елки. Сверху блестящий, а внутри шоколадный…
— Забавно, — сказал он.
Он выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, и вышел из комнаты, забыв взять у меня телефон. А я ему не напомнила…
С тех пор я его видела только в киножурналах и по телевизору.
Смешно было бы думать, что это он написал то загадочное письмо, Какие сегодня у космонавтов дома, яхты? Их звездное время прошло. Мне думается, что это несправедливо.
Но кто сказал, что Россия — родина справедливости?
Двадцать Седьмой (1964 г.)
Двадцать седьмым был Костя. Он так долго в шутку на поминал мне, что я ему должна разок, что когда однажды после концерта и дружеской пирушки мы оказались у меня дома, все и состоялось.
И как бы мы с ним ни храбрились, и ему и мне пришлось преодолевать некоторую неловкость. Все-таки нельзя это делать с друзьями, которых слишком хорошо знаешь.
Костю я сладким ежиком называла еще задолго до этой ночи. Но оттуда, где он вот уже несколько печальных лет, письма не доходят, даже если кому-то и вздумается порадовать друга весточкой…
Двадцать Восьмой (1964 г.)
1Я даже толком не помнила, кто из ребят привел его ко мне на день рождения. То ли это были лабухи, то ли медики, то ли мои девочки-переводчицы. Или он работал вместе с Танькиным Юриком. Помню точно, что гитару принес не он, потому что кто-то радостно завопил: «A вот и гитара. Кто заказывал гитару?» К этому времени он уже был.
Он был в светло-сером тонком пуловере, надетом прямо на голое тело. Это было ужасно модно после фильма «Девушка из банка». Там так ходил Збигнев Цыбульский. Больше ничего в нем выдающегося не было, пока он не запел… До этого я даже не помнила, как его зовут.
Народу набежало человек тридцать. Наш фамильный круглый стол, приобретенный еще дедушкой, по мере пребывания незапланированных гостей пришлось два раза расставлять, и он удлинился на все шесть секций, которые мирно пылились за буфетом последние двадцать лет.
В то время было принято ходить в гости без приглашения и тащить за собой большую компанию. Люди не особенно озадачивались подарками, и пластинка за 1 рубль 45 копеек или книга считались хорошим подарком. Но и гости, в свою очередь, не очень-то переживали, если на столе не было икры и рябчиков с брусничным вареньем…
Незнакомых в этот раз было трое — две девушки и один мужчина. Девушек, понятно, привели заядлые холостяки Костя и Андрюшка Резвицкий, а вот кто привел этого незнакомца, я как-то пропустила. Получилось так, что одновременно ввалилась огромная толпа гостей, среди которой и был он. Он, естественно, вручил мне какие-то цветы, коробку конфет, как-то назвался, но его имени я не за помнила.
Я почему-то подумала, что он пришел с Лекочкой. Как вы понимаете, это характеризовало его определенным образом. Но свитерок на голое, загорелое тело я отметила и тут же забыла о незнакомце… Попробуйте принять дома тридцать человек. Хорошо, что Татьяна и Надежда Ивановна помогали мне готовить и накрывать.
Мы накупили на Палашевском рынке свежих огурцов, помидоров, редиски, много листового салата, свежей зелени. И все это лежало грудами на широких блюдах и подносах.
Тетя Клава, Танькина мама, приготовила свою коронную треску под маринадом. От студня я категорически отказалась. Было много сыра, в том числе армянский с травками, рокфор, швейцарский. Вместо хлеба я в магазине «Армения» купила тонкого лаваша и, разумеется, бастурмы, которую так хорошо заворачивать вместе с зеленью в этот самый лаваш.
Девчонки приготовили салат оливье, помогли нарезать окорок, колбасу, разделали дунайскую селедочку. Конечно же, не обошлось без маленькой, величиной с грецкий орех, молодой картошки со сливочным маслом, укропом и чесноком, поданной горкой в специальной глиняной обливной миске. На горячее у нас жарились с самого утра две бараньи ноги, нашпигованные чесноком, морковью и зеленой петрушкой. В общем, стол был неплохой. А главное, что все тридцать человек вместо пятнадцати, которых я ожидала, были сыты и пьяны.
Когда пошла обычная застольная чересполосица, полови на гостей вышла на лестничную клетку курить, а другая половина, расчистив от стульев площадку, начала твистовать под радиолу. Потом все опять уселись и принялись выпивать и закусывать. Потом Костя с Игорем начали хулиганить на пианино, то есть составлять самые немыслимые композиции из известных мелодий, например, из «Лунной сонаты» переходить в похоронный марш, из похоронного марша — в самый развязный канкан, потом в сороковую симфонию Моцарта, а из нее в «Мурку»… Или они играли сразу две вещи, одновременно. Например, Костя играл на левой стороне клавиатуры отрывок из «Маленькой ночной серенады» Моцарта, а Игорек справа смешно подчирикивал бессмертным «Чижиком — Пыжиком»…
Я обожаю подобное озорство. Но когда ребята вдруг перешли на «Подмосковные вечера» в сочетании с 6-й симфонией Бетховена, то публика сломалась и запела хором: «Не слышны в саду даже шорохи…»
После этого запели «Если я заболею», потом «Последний троллейбус» Окуджавы, потом его же «Ваньку Морозова», потом натуральную, без всякого хулиганства «Мурку» и как-то сразу, без перехода, «Геолога». Костя виртуозно подыгрывал. Незнакомец в свитере пел вместе со всеми, но, как я ни прислушивалась, отличить его голос от всех остальных я не могла.
Он, наверное, геолог, почему-то решила я. Улучшив момент, я спросила у Лекочки.
— А как зовут этого мужика в свитере?
— Не знаю, — пожал плечами Лека.
— Разве не ты его привел?
— Да ты что? — обиженно сказал Лека. — Он же законченный натурал — это за версту видно.
— Извини, — сказала я и больше ни у кого не спрашивала. Мне пришло в голову, что этого человека привели специально для меня, так как у меня в тот вечер кавалера не было. Если не считать, конечно, Костю, который пришел с девушкой и с которым мы по молчаливому договору не вспоминали наш грешок. Как-то так получилось, что в то лето у меня никого не было. Наверное, после Виктора я остерегалась мужчин, особенно положительных.
Я невольно начала наблюдать за незнакомцем и отметила про себя, что он посматривает в мою сторону более чем заинтересованно. Впрочем, когда мы встречались взглядами, он почему-то тут же отводил глаза и никаких шагов для развития нашего знакомства не предпринимал.