С некоторой неуверенностью в голосе он рассказал о Литературном институте, который закончил недавно, о студенческих проделках, о знаменитых руководителях семинаров. Показал, на каких лавочках выпито особенно много портвейна. Назвал имена известных молодых литераторов, которые учились вместе с ним…
Потом он читал свои стихи. Они поразили меня своей необычностью, совершенно незнакомыми ритмами, экспрессией и каким-то мальчишеским хулиганством, соседствующим со взрослой восточной мудростью, от которой веяло тысячелетиями…
Потом рассказал о себе, об Алма-Ате, где жил постоянно, о бесконечных казахских степях, о ночной охоте на сайгаков, о своих московских друзьях, которым он не дает забывать о себе частыми набегами.
Оказывается, он был только наполовину казах, а на другую половину русский…
Потом мы с ним снова прошли по всему бульвару от Пушкинской площади до памятника Тимирязеву, и он увлеченно рассказывал мне о местных достопримечательностях, показывал «эффект Тимирязева», заключающийся в том, что если подойти под определенным углом, то будет казаться, что великий ученый мочится…
— Но почему вы все время улыбаетесь? — снова подозрительно спросил он.
— Вы сами рассказываете забавные вещи и спрашиваете, почему я улыбаюсь…
— Нет, вы не так улыбаетесь… Вы с тайным смыслом улыбаетесь.
— Ну хорошо, — сказала я. — Хотите, я тоже покажу вам свое любимое место?
— Конечно, хочу! — с пылкостью поэта воскликнул он.
— Тогда смотрите…
— Не понял, — нахмурился поэт.
— Смотрите, — я обвела рукой окрестности, — это и есть мое самое любимое место в Москве. Я здесь живу. Вон видите серый дом с узкими окнами в эркерах?
— Вижу, — растерянно сказал поэт.
— Видите, на третьем этаже четыре окна не горят? — Вижу.
— Это моя квартира…
— А я-то, дурак, распинался, про Тимирязева рассказывал… И с кем же вы там живете? — осторожно спросил Олжас.
— Одна.
— Тогда пойдемте к вам, и я сварю вам кофе, — оживился он, и в его раскосых глазах сверкнули хищные огоньки.
— Только не сегодня, — мягко сказала я.
— Но почему?
— Нет, нет, — сказала я. — Сегодня ко мне нельзя.
— Да вы не бойтесь, это только с виду я дикий кочевник, а на самом деле я смирный и воспитанный.
— Это особенно заметно по вашим хулиганским стихам.
И вообще, где вы видели благовоспитанного поэта? — рассмеялась я.
— Честное слово — я исключение. Меня даже в детском садике всем в пример ставили… Хотите, я вам на деле докажу…
— Нет, серьезно, как-нибудь в другой раз, — твердо сказала я. — Спасибо, что проводили.
— Но почему, почему? — взмолился он.
— Потому, — усмехнулась своим мыслям я. Не могла же я ему в самом деле сказать, что кто-то подорвал мою веру в мужскую половину человечества тем, что, переспав со мной, ушел, даже не разбудив и не взяв у меня ни адреса, ни телефона и до сих пор, вот уже целый месяц, не дает о себе знать…
4Олжас телефон у меня взял, на другой же день позвонил и вообще устроил правильную осаду: приглашал в театры, водил по творческим домам, по друзьям. Один из них — прозаик Боря, его земляк, был удивительно похож на Ленина времен Цюриха. Ему только бородки не хватало…
Забегая вперед, скажу, что в зрелом возрасте Боря бород ку — именно ленинскую, клинышком — отпустил. А так как он прожил намного дольше вождя мирового пролетариата и бородка у него стала сплошь седая, то теперь очень странно смотреть на него и видеть состарившегося Ленина…
Олжас был настойчив и последователен, но я сопротивлялась с несвойственной мне стойкостью. Мы с ним даже не целовались… Ну, может быть, всего пару раз… Домой он ко мне, правда, приходил, но ночевать я его не оставляла.
Я сама не понимала, в чем тут дело. Ладно бы он мне не нравился. Но ведь нравился. И восточная загадочность его меня не пугала, а влекла, но что-то в моей душе не складывалось поначалу… Какая-то неопределенность затаилась в самом дальнем ее уголке. Чего-то мне не хватало… Вернее, от чего-то хотелось избавиться… Как сказала бы умная Ника, у меня был синдром незавершенного действия… И виновником его был Родион. Не так уж часто меня бросали в этой жизни, чтобы это скоро забылось.
А потом мне стало ни до кого — у меня начались серьезные неприятности со здоровьем…
5После неудачного аборта и болезни я постоянно страдала от дисфункции яичников. Сколько несбывшихся надежд, сколько разочарований принесла мне эта коварная болезнь. Каждый раз, когда случалась задержка, я горячо надеялась, что она по настоящей, желанной причине, что небо услышало мои мольбы и я беременна… Все мои знакомые женщины всегда пугались задержек, а я им робко радовалась. Потом, когда у них начинались месячные, они радовались, а я, когда они у меня начинались, впадала в глухое отчаяние. Все у меня было наоборот…
Так вот, летом 1964 года у меня случилась самая серьезная задержка. Первые две недели я не обращала на нее внимания, чтобы не бередить лишний раз душу. Две недели было делом обычным. Потом, когда закончилась третья неделя, я позвонила Татьяне и пожаловалась.
— Значит, тебе пора на курорт, — сказала деловая Татьяна. — Это тебе предупредительный звонок. А кроме задержки, никаких неприятных ощущений нет?
— Вроде нет, — прислушавшись к себе, сказала я.
— Как бы нового обострения не было…
— С чего? Я не переохлаждалась, давно не ем острого, не предаюсь излишествам, веду примерный образ жизни…
— А может, это у тебя от примерного образа жизни? — предположила Татьяна.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Мужика тебе надо! — отрезала Татьяна. — Постоянного. Сразу все расстройства и дисфункции пройдут… И может, еще и ребеночка ему родишь… Может, он тебя пробьет, если регулярно… Капля камень долбит.
— Хорошо, — разозлилась я. — Я не против. Давай. Только не такого маньяка, как ваш Виктор…
— Причем тут Виктор?
— Это была твоя кандидатура.
— И на старуху бывает проруха, — сказала Татьяна.
— Только хорошо бы не за мой счет…
— Слушай, Маня, а ты помнишь Алика?
— Какого?
— К которому мы за грибами в Алабино ездили, когда ты с Принцем в лесу познакомилась?
— Разве такое можно забыть? — усмехнулась я.
— Он еще не женат…
— На тебе, Боже, что нам негоже, — сказала я.
— И чем тебе Алик не нравится?
— Тем же, чем и тебе.
На это ей возразить было нечего.
— И что же ты собираешься делать?
— Подожду пока, а потом действительно поеду или в Куяльник, или в Саки…
— А может, тебе сперва поехать, а потом подождать? — спросила Татьяна.
— Я посоветуюсь с Ольгой Николаевной, а потом решу, как быть. Но все это очень некстати. Мы с Надеждой Ивановной расширяться задумали и нахватали заказов выше головы…
Ольга Николаевна была, если вы помните, заведующей гинекологическим отделением во Второй градской больнице, где мне сделали тот проклятый аборт, после которого я чуть не загнулась…
6Так прошла еще неделя. Каждое утро Татьяна мне звонила и спрашивала:
— Ну и где твои месячные?
— Где, где… Сама знаешь где! — раздраженно отвечала я.
— Надо что-то делать! — твердила Татьяна. — Это не шутки. Что-то у тебя не так… Хочешь опять с воспалением свалиться?
— Не каркай, — обрывала ее я.
На пятой неделе задержки я позвонила Ольге Николаевне. Она оказалась в отпуске.
— Иди в свою консультацию, — сказала Татьяна, когда я ей пожаловалась на судьбу.
— Ну и что это даст? Мне скажут, что у меня дисфункция. Я знаю, что у меня дисфункция. Мне скажут, что мне нужно грязелечение. Я знаю, что мне нужно грязелечение. Мне нужен врач, который наблюдает меня постоянно, который может определить динамику болезни.
— Иди в районную консультацию, — упрямо повторила Татьяна.
— У тебя тяжелый характер. Там у меня даже истории болезни нет.
— Иди в консультацию…
Я пошла в консультацию. Только для того чтобы доставить удовольствие Татьяне. Там очень удивились, узнав о моем существовании. По их разумению, я должна была у них появиться лет десять назад.
Молодая врачиха, не старше меня, посмотрела меня, раз решила мне одеться, сняла перчатки, что-то глубокомысленно написала на листочке и протянула его мне.
— Что это?
— Направление на анализы. Получите результаты анализов и приходите. А так я пока ничего сказать не могу… Может, и действительно у вас дисфункция, хотя… Нет, ничего пока не могу сказать.
— Я так и думала… — не удержалась от реплики я.
— Что вы так и думали? — насторожилась врачиха…
— Что придется сдавать анализы… — сказала я.
Странно устроены эти врачи. Я ей минут двадцать наизусть рассказывала историю моей болезни, называла фамилию Ольги Николаевны, которую она прекрасно знала, так как та вела у них в институте гинекологию, и все равно, все выслушав и записав, она направила меня на анализы…
Странно устроены эти врачи. Я ей минут двадцать наизусть рассказывала историю моей болезни, называла фамилию Ольги Николаевны, которую она прекрасно знала, так как та вела у них в институте гинекологию, и все равно, все выслушав и записав, она направила меня на анализы…
На следующее утро я добросовестно сдала анализы. Это было в субботу. А в понедельник я пришла на прием к врачихе. Кстати, ее звали, как следовало из таблички на двери, Роза Андреевна.
Когда я, отсидев положенную очередь, вошла к ней в кабинет, она встретила меня озабоченным взглядом и, даже не предложив присесть, попросила раздеться…
Осматривала она меня дольше, чем в прошлый раз. Я вообще-то не очень люблю эту процедуру, а тут у меня даже сердце защемило от тяжелого предчувствия. Значит, действительно плохи мои дела, решила я.
Когда я оделась, она пригласила меня присесть к своему рабочему столу и, нервно покрутив авторучку, наконец сообщила:
— У вас, Мария Львовна, восьмая неделя беременности…
Я бы это могла сказать и в прошлый раз, но вы мне заморочили голову своим бесплодием и своей дисфункцией…
— Так что — мне через месяц рожать? — ничего не соображая, спросила я.
— У вас не восемь месяцев, а восемь недель. А рожать, если все будет хорошо, вам придется через семь месяцев…
Мы некоторое время посидели молча… В голове у меня был полный сумбур, мысли мелькали с такой скоростью, что я не могла из себя извлечь ни одного слова. Но вдруг меня точно ледяной водой окатили.
— Роза Андреевна, — сказала я, взяв ее за руку и глядя ей в глаза, — вы представляете, что будет со мной, если это окажется ошибкой?
Она положила свою руку поверх моей, слегка сжала и ободряюще улыбнулась:
— Я думала об этом перед тем, как сказать вам о беременности. Я отвечаю за свои слова… Теперь все зависит от нас… Мы не должны потерять этого ребенка.
— Девочку! — сказала я.
— Хорошо, — сказала Роза Андреевна, — пусть будет девочка.
7Прямо из консультации я пошла к Татьяне.
— А кто тебя, дуру, послал в консультацию?!!! — завопила она и повисла у меня на шее.
Я осторожно разжала ее руки.
— Полегче, полегче, а то рожу раньше времени…
— Да ты что, ты знаешь, какой он сейчас? — замахала на меня руками Татьяна.
— Не он, а она. Девочка.
— Это в консультации определили? — удивилась Татьяна. — В восемь недель?
— Это я определила.
— Почему?
— Потому что я так хочу!
Танькино лицо скривилось и она заревела, уткнувшись в мою грудь.
— Манька, дура, я так рада за тебя, так рада…
— А почему меня не тошнит? — спохватилась я.
— Еще натошнишься… — блаженно улыбаясь, пообещала Татьяна. — Коляску и кроватку не покупай… А что мы с отцом будем делать? — вдруг озабоченно спросила она, отстраняясь от меня.
— А ничего… — махнула рукой я. — Да и при чем тут отец? Он же не виноват… Я сама его в кровать затащила…
— Ты думаешь, это тот самый гитарист?
— А кому же еще быть? После него у меня никого не было. С Олжасом у нас до этого не дошло…
— Это не дело, — нахмурилась Татьяна. — Надо найти отца!
— Если сам не объявится, то где его найдешь? — вздохнула я.
— Да я его из-под земли достану! — сурово сдвинула свои круглые бровки Татьяна. — Ты же и не искала его как следует. Если он не профессионал, то мы его найдем!
— В каком смысле «профессионал»?
— Ну, если он не зарабатывает таким образом… — слегка смутившись под моим взглядом, пояснила Татьяна. — Кто-то же из твоих друзей его привел…
Мы взялись за телефон. На этот раз позвонили даже моим переводчицам. Именно этот звонок и оказался продуктивным. Алла Лосева, вникнув в суть дела, сказала, что видела, как этот Родион о чем-то очень по-свойски разговаривал со вторым музыкантом — не с тем, у которого бачки, а с другим, пышноволосым красавчиком. И, кажется, кто-то кому-то передал ключи. Понятно, что она говорила об Игоре Кантюкове.
Найти того было сложно. Он был из Тулы, жил в Москве недавно и еще не имел собственный квартиры. Постоянно снимал. И, как правило, без телефона. Обычно он сам мне звонил.
Мы подумали, что Костя наверняка знает, где тот живет, и стали искать Костю. Его мама нам сказала, что после гастролей он улетел в Сочи в дом отдыха «Актер». Через полчаса мы узнали сочинский телефон и разговаривали с дежурным администратором. Вернее, разговаривала Татьяна. Она взяла дело поисков в свои руки, дабы мне лишний раз не волноваться в моем положении…
Кости, разумеется, на месте не оказалось. Да и какой дурак будет сидеть в номере в одиннадцать часов? Татьяна сказала, что позвонит в половине третьего, когда Костя закончит обедать, и попросила, чтобы он подождал у телефона.
Автоматической связи по коду еще не было и мы звони ли через телефонистку. Когда нас соединили, было уже пятнадцать минут четвертого.
Трубку схватил сразу Костя.
— Алло, Костя, — сказала Татьяна, — это Таня… Машина знакомая… Маши… — Она назвала мою фамилию. — Сейчас с вами будет говорить Маша…
Она передала мне трубку. — Костя!
— Алло! Алло! — испуганно кричал в трубке Костя. — Кто говорит?
— Ну это я, Маша.
Он наконец меня узнал.
— А кто говорил до этого?
— Это моя подруга, Татьяна… Маленькая такая, ты ее знаешь…
— Что случилось? — замогильным голосом спросил Костя.
— Ты случайно не знаешь последний адрес Игоря Кантюкова?
— А что случилось, что?
— Ничего не случилось, просто нам нужен адрес Игоря Кантюкова.
— И только из-за этого весь хипеш?
— Ну да…
— Ну вы, блядь, девки, даете! — в сердцах сказал Костя и повесил трубку.
Правда, вечером он позвонил сам и, подробно обо всем выспросив, сказал, что Родион — двоюродный брат жены Игоря. Он морской офицер и служит где-то на Севере. В Москве он был проездом. Игорь же снимает квартиру в Тринадцатом проезде Марьиной рощи, третий или четвертый дом от конца, по правой стороне. Точного адреса Костя не помнил, но подробно объяснил, что в глубине двора у них дощатый туалет, на котором нарисована мелом Спасская башня Кремля, а на ее курантах пятнадцать минут первого. Справа от этого Кремля железная лестница на второй этаж. Там и живет Кантюков.
В тот же день мы нашли и Кремль, и лестницу. Не нашли только Кантюкова. Словоохотливая хозяйка нам объяснила, что они вместе с женой два дня назад уехали отдыхать на Байкал, потому что Ирина, жена Игоря Васильевича, родом из Иркутска. Когда они приедут, она не знает, но заплачено у них до Нового года.
Когда мы покинули этот двор, Танька упрямо сказала:
— Штаб Военно-морского флота находится в Большом Козловском переулке.
— А ты откуда знаешь?
— Там Павлик, Зинкин хахаль, работает завстоловой.
— Ты с ума сошла, — сказала я. — Мы ведь даже фамилии его не знаем.
— Зато у него редкое имя — Родион.
— Кто тебе по имени будет его искать?
— Павлик и будет…
— Позорище-то какое! Мать-одноночка разыскивает отца своему ребенку. Да ни за что!
— Ты не о себе думай, ты о ребенке думай! Вырастет ребенок, протянет к тебе свои тонкие ручонки и спросит: где мой папа? Что ты ему ответишь?
— Не ему, а ей, — автоматически поправила ее я. — Тем более девочке, ранимой и беззащитной. — Что-нибудь отвечу… — сказала я.
8Не знаю, предпринимала ли Татьяна, вопреки моему категорическому запрету, какие-либо шаги для отыскания Родиона, но мне она ничего по этому поводу не говорила. Но даже если и предпринимала, У нее, судя по всему, ничего не получилось. Хотя я готова с ней согласиться, что не так уж и много среди флотских офицеров Родионов.
Надо ли говорить, что я была самой прилежной и исполнительной пациенткой у Розы Андреевны. Я выполняла все ее предписания. Соблюдала специальную диету, делала гимнастику для беременных, много гуляла, ходила по музеям, слушала прекрасную музыку, старалась не нервничать…
Мы с ней быстро подружились. Я, конечно же, пошила ей пару вещичек и стала называть ее Розочкой. Она была старше меня только на два года. Оказалось, что она прекрасно знает Славкину жену. Они учились на параллельных потоках. Она даже знала некоторые работы моего деда.
Она была замужем, и мы несколько раз собирались впятером. Они пили коньячок, а я яблочный сок, потому что от виноградного может пучить, объясняла мне Розочка.
Я решила назвать девочку в честь бабушки Аней. И очень мучилась по этому поводу. Конечно, если б у меня были две дочери, то я назвала бы одну в честь бабушки, а другую в честь мамы Лизой.
Я так далеко уносилась в своих мечтаниях… Ведь если я рожу один раз, значит, он действительно меня пробил… Значит, я смогу родить и еще… Много детей я не хотела, но два, а еще лучше три ребенка — это было бы полным счастьем.