– Я знаю, что делать, – перебил его Филатов.
Он резко поднялся. При этом пистолет, лежавший под одеялом у него на коленях, со стуком упал на пол. Оба приятеля вздрогнули. Затем Иван наклонился и поднял «ПМ». Вместе поднялись наверх и разошлись по спальням. Алексей лег в постель, но не мог заснуть; наконец включил света, поднялся и еще посмотрел на бабочку у изголовья, прочитал то, что написано тонким фломастером, и успокоился. Потом лег, не выключая света. Так и заснул, а когда открыл глаза, наступило утро, на оконных стеклах расцвели морозные узоры. Ночью ртуть в термометре опустилась на пятнадцать делений. Волошин поднялся, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить друга, спустился в гостиную, посмотрел на елочку, дернул за ветки. Самодельная гирлянда заколыхалась, гильзы звякнули. Это было изобретение Нади – вставлять в отверстие гильзы два конца скрепки, согнутой в виде буквы «я». Сквозь головку продевался шпагат – пара сотен гильз и скрепок, и вот, пожалуйста, елочное украшение биатлонистов.
Волошин растопил камин, потом отправился делать яичницу, хотел позвать Ивана, но передумал – пусть поспит подольше, может быть, успокоится. Заглянул в компьютер, пролистал список потерь – Филатов прав: с каждым днем профессионализм игроков проявлялся все более. Хотя с какой стороны посмотреть: если за несколько дней выбыло три с половиной сотни участников, то вряд ли они были опытными киллерами. Зато список самых метких возглавили Пиранья, Бароло и Волына, у которых было уже по две победы.
Время приближалось к обеду, а Иван так и не спускался. Тогда Волошин решил сам растормошить друга. Поднялся в его комнату, открыл дверь и остолбенел – постель пуста. Ни верхней одежды, ни спортивной сумки, ни портативного компьютера, пистолета и четырех обойм. Алексей набрал номер мобильного телефона, но аппарат Филатова был или отключен, или же находился вне зоны досягаемости. Оставалось последнее средство связи – послать сообщение по e-mail. Он быстро набрал текст на компьютере: «Иван, вампирская твоя душа, – не дури. Возвращайся домой!» – и отправил. Сам же проверил его поступление – хотел уже вылезти из-за стола, но замер. Потому что случайно открыл филатовский счет и увидел, что на нем деньги – тридцати тысяч. Кто-то усиленно интересовался Вампиром. Ясно кто – Незабудка, разумеется. На всякий случай Волошин проверил и свой счет: прибавилось двадцать тысяч, а это означало, что Лесной Брат вскоре может объявиться где-нибудь поблизости.
Глава 7
Москва встретила морозом. Над платформой таяли струйки пара, поднимающиеся от дыхания десятков людей. Иван шел в толпе, в едином ритме с окружающими людьми. Мороз резал глаза или просто болели веки после бессонной ночи. Накануне, купив два билета в купе спального вагона, он прибыл на вокзал перед самым отправлением поезда, заскочил в вагон и долго не мог отдышаться – сердце билось тревожно и гулко. Филатов закрыл купе, повесил на замок блокиратор, погасил свет. Так и ехал до самой столицы, сидя, сжимая в руке «ПМ», ожидая нападения в любую минуту. Впрочем, все-таки он спал, но сколько, не знал и сам. Глаза начали слипаться, потом была остановка – наверное, Тверь, – хотел разжать веки, но не смог, хотя все слышал: приглушенные голоса в коридоре, шарканье ног, объявление на вокзале, ощутил толчок поезда, понял, что поехали, и после этого провал. Разбудил стук в дверь и голос проводника: «Выходим, господа! Не забывайте свои вещи».
А теперь надо идти в толпе, не побрившись, не позавтракав и даже не приняв обычный утренний душ. Течение понесло Ивана к входу в метро, он дернулся в сторону стоянки такси, но потом продолжил путь вместе со всеми.
Стоя в очереди за билетом, показал какой-то женщине бумажку с адресом, но та лишь плечами пожала:
– Я тоже не местная.
«Неужели так бросается в глаза, что я приезжий?» – удивился Филатов. Дорогая итальянская дубленка и сапоги на меху норки, купленные в Милане, делали, как ему казалось, владельца похожим на представителя столичной элиты. А вот, пожалуйста: первая же бедная провинциалка раскусила его. Чуть позже, спускаясь по эскалатору, стараясь не задеть людей, чтобы не испачкаться, он все-таки коснулся грязного пальто высокой не женщины даже, а бабы с испитым синим лицом.
– Куда прешь, – возмутилась ханыжка. – Понаехали тут! – И добавила: – Деревня!
После чего дыхнула на него перегаром. От смрада захотелось умереть или помчаться в сауну, в парикмахерскую, к чистеньким девочкам с ласковыми руками.
На платформе подземки Иван тщетно показывал спешащим людям листок с адресом и уже было проклял все на свете за то, что не взял такси, но тут какая-то старушка сама подошла и, взглянув на каракули, объяснила: это на «Баррикадной».
Выбравшись наверх, Иван брел вдоль длинного ряда домов, ища нужный номер. Наконец подошел к парадной двери, замер, вступил на небольшое низкое крылечко, но дверь распахнулась… Из дома на Филатова вылетел Сталкер.
Они чуть не столкнулись, но парень отшатнулся первым. На секунду Иван пожалел, что пистолет у него в кармане пиджака, а не зажат в кулаке, втянутом в рукав дубленки. Но Сталкер отвернулся, обошел неловкого пешехода и подбежал к обочине с поднятой рукой в надежде поймать такси. Что, впрочем, ему удалось почти сразу.
«В институт помчался», – догадался Иван.
Пока все складывалось чрезвычайно удачно.
Идея, пришедшая ему в голову, была проста. Заявиться домой к Сталкеру в его отсутствие, поговорить с родителями, рассказать, в какую пропасть их сын попал. Родители, конечно, не поверят, но он покажет билет Союза журналистов, соврет, что ведет журналистское расследование, но никаких публикаций не будет, потому что не за строчку, а всего за одно слово можно потерять голову. Если они и этому не поверят, тогда Иван обязательно влезет в компьютер Сталкера, продемонстрирует счет их сына. Потом сразу же обнулит счет, послав сообщение от имени некоего Вампира о ликвидации жертвы. Вместе с родителями дождется парня, и втроем они смогут убедить его выйти из игры. Пугало только одно: что, если Сталкер убьет его сразу, при папе и маме? Те ведь наверняка не сдадут своего обожаемого сыночка в полицию. Или сами вызовут полицейских и скажут, что к ним залез вооруженный грабитель, и они в схватке с преступником обезвредили его.
Все казалось складным до тех пор, пока Филатов не приехал в Москву. А когда столкнулся со Сталкером, то растерялся. Но все же Иван поднялся к дверям квартиры, попытался сосредоточиться, стал готовить первую фразу, которую скажет через дверь. Или через порог, если дверь откроют сразу.
«Простите, я по поводу вашего сына: у него проблемы с учебой…»
Нет, лучше сказать честно:
«Откройте, пожалуйста, ваш сын попал в неприятную историю. А я готов помочь ему и вам».
Второе, пожалуй, должно пронять родительское сердце, если, конечно, они сами не такие же отморозки, как их отпрыск.
Иван поднял руку к звонку, поколебался пару секунд и позвонил. Внутри было тихо. Позвонил еще раз. Потом еще, уже прижав ухо к дверям. Тишина. Пришлось снова идти на мороз, отыскивать какую-то забегаловку, давиться прогорклой яичницей, сухим салатом из суррогатных крабовых палочек, кислым пивом и потом запивать все эти деликатесы стаканом кофе из пережаренных зерен. В кафешке было накурено, но тепло. Напротив, за соседним столиком, сидели двое небритых мужчин, взявших по стакану томатного сока. Не таясь, они разливали в грязные пластиковые стаканчики принесенную с собой водку.
День тянулся долго; бесконечно ожидать вечера, сидя в этой забегаловке, невозможно. Надо снова что-нибудь брать из еды, но замечательная яичница и так уже стояла поперек горла. Наконец Иван не выдержал, вышел на улицу и тут же увидел стоящее рядом такси. Водитель сидел внутри и читал популярную газету «СПИД-инфо».
– Что пишут? – поинтересовался Филатов, садясь в автомобиль.
– А я не читаю, – ответил таксист. – Картинки смотрю.
И показал Ивану страницу, которую разглядывал, наверное, уже более часа: на всю полосу помещена фотография голой худой блондинки.
– Что нового для себя обнаружили?
– Ничего. Просто уж больно на мою жену похожа, только моя брюнетка, в два раза старше и в три раза толще. Куда едем?
Филатов пожелал отправиться в приличный ресторан, если таковой имеется где-нибудь поблизости.
– Двадцать баксов, – назначил цену таксист.
Потом он долго крутился по окрестным улочкам, спрашивая самого себя:
– Ну, где здесь хоть какой-нибудь шалман?
Но шалман пассажиру был не нужен, и потому таксист повез Ивана в «Прагу».
Номер Филатова по-прежнему отзывался голосом автоответчика, сообщавшим, что телефон абонента выключен или находится вне зоны. Одному в доме находиться оказалось невыносимо, и Волошин решил пройтись. Поначалу у него не было никакой цели, потом он свернул к бару, но на самом пороге заведения остановился. Из-за двери неслась музыка и громкие женские голоса. Алексею не хотелось веселиться и уж тем более наблюдать за радостью других. Он поплелся на спортивную базу.
Альберт Ринатович был в своей комнате и варил на древней электроплитке гречневую кашу.
– Вот, – объяснил он Алексею, – сам себя обслуживаю. Спортсмены разъехались, персонал отпустили на неделю. Только сторожа остались, но их тоже не видно.
– А домой съездить?
– А где он, мой дом? – спросил старик. – То есть он есть, конечно. Там жена. Но кто мне дорогу оплатит? К тому же она понимает, что я живу там, где мои ученики. Вот и приходится и в праздники одному… и вообще. Но я привык. Даже нравится. Может, я для другой жизни и не создан. Нормальные люди, вероятно, мечтают о больших деньгах, о славе… А я только о том, чтобы мои ребятки всегда побеждали. Вот ты о чем мечтаешь?
Волошин пожал плечами:
– Не знаю. Как и все, вероятно.
Старик внимательно посмотрел на него, словно не веря. А потом махнул рукой:
– Снимай дубленку и садись со мной кашу есть.
Волошин шагнул к вешалке, но потом подумал, что лучше вернуться домой, но не одному, а вместе с этим одиноким стариком.
– Давайте лучше у меня, – предложил он.
Альберт Ринатович молча отключил плитку. Так же, не говоря ни слова, подошел к вешалке, надел на голову лыжную шапочку, а потом снял с крючка куртку.
Уже выходя в пропахший спортивным потом коридор, кивнул:
– Пойдем. Как дружок твой?
– Бегает где-то, – ответил Алексей, – мы только вдвоем будем.
Старик промолчал, но Волошину показалось, что тот обрадован, что никто не будет мешать их беседе.
Алексей шел к выходу. Скрипели древние доски покрытого мастикой пола. На стене висели фотографии счастливых победителей лыжных состязаний.
Хлопнула, словно выстрел, дверь. С крыльца вспорхнула испуганная сорока. На далекой заснеженной горке среди сосен застыла одинокая фигурка лыжника.
Они шли по обочине шоссе, и Альберт Ринатович спросил, но так, будто продолжал начатый на базе разговор:
– Видел фотографии на стенах? Там и мой снимок. Я на него смотреть не могу. Когда меня фотографировали, счастливее никого на этом свете не было. Я радовался не потому, что победил и стал чемпионом страны, а тому, что думал тогда: это только начало, я на пороге жизни, состоящей из побед и славы. Что-то потом выигрывал, конечно, но…
Старик посмотрел на Волошина и вздохнул.
– Жизнь состоит не из одних побед, – подсказал Алексей.
– При чем тут победы? При чем тут медали и кубки? – покачал головой старик. – В жизни есть многое, что гораздо важнее всей этой мишуры и твоего собственного счастья.
– Что, например?
Альберт Ринатович остановился и посмотрел на Алексея как на глупого ребенка. И ответил с улыбкой человека, давным-давно познавшего истину:
– Важнее всего – счастье человека, которого ты любишь.
Тренер не стал осматривать дом. Снял куртку, разулся, сунул ноги в тапочки и прошел на кухню. Сказал только:
– Хорошо живешь. Надя такой красоты никогда прежде не видела.
– У нее все впереди, – отозвался Волошин.
– Ну да, – согласился старик.
После этого он долго молчал и заговорил уже перед самым обедом, когда Волошин наполнил «Абсолютом» две рюмки и провозгласил тост:
– За Надины успехи.
Альберт Ринатович залпом выпил и подхватил вилкой соленый корнишон. Посмотрел в поставленную перед ним тарелку грибного супа, опустил в тарелку ложку и вдруг откинулся на спинку стула.
– Я Надю нашел на городских соревнованиях школьников в Красноярске. У них там было первенство по лыжам. Не знаю, зачем пошел туда. Видимо, кто-то мне постучал в сердце и позвал. Выбрал место возле трассы: там как раз подъем заканчивался, а потом достаточно крутой спуск. Бегут дети. По-разному бегут: кто быстро, кто тащится еле-еле, язык на плечо. Вдруг смотрю: девочка в горку идет. Грамотно так поднимается, старается вовсю. Слышу ее дыхание и понимаю: правильно дышит. Четко так, спокойно и размеренно. Правильнее не бывает – я даже могу, глядя со стороны, ее пульс определить. Она проносится мимо, начинает спускаться, палками отталкивается. «Сейчас свалится, – думаю, – здесь притормаживать надо, потому что в конце спуска крутой поворот – не устоять ей». Устояла, повернула и скрылась с моих глаз… А этого не может быть, чтобы устоять на такой скорости. Я вниз за ней, с горки спустился. Так и есть – лежит… Точнее, уже поднимается… Снова бежать начинает, а носок одной лыжи сломан. Все равно палками отталкивается. И к финишу… С километр так шла. Я за ней поспешаю. Пришел к финишу – она там. Плачет. Точнее, слезы текут, а истерики нет. Лыжи свои к себе прижимает, а их, по сути, уже выбрасывать можно.
– Не плачь, – говорю, – хорошо бегаешь.
– Бегала, – отвечает, – я теперь без лыж осталась. А они дорого стоят.
Шесть лет назад это было. Сколько же ей…
– Тринадцать лет, – подсказал Волошин.
– Ну да. Короче, посадил я ее в машину и с ней вместе домой. По дороге спрашиваю, хочет ли она лыжами или биатлоном серьезно заняться? Девчонка кивает. Приехали мы к ней. Однокомнатная «хрущоба»: комната четырнадцать метров, кухня пять квадратов, санузел совмещенный, сидячая ванна. Мебель старая, разбитая. Нищета страшная! Но прибрано все. Чисто. Вскоре мать подошла. Я к ней с разговорами о спортивном будущем Нади, а та в ответ, что не против, но Надина помощь в семье нужна, дескать, есть еще одна дочь – маленькая совсем. Отца нет: погиб как-то по-глупому. Денег не хватает, мать на трех работах горбатится, точнее на двух, а третью за нее как раз Надя выполняет – почту разносит. Говорю: «Ваша девочка – большой талант. Будет жить в интернате на полном обеспечении, а я постараюсь для нее стипендию выбить. Стипендия маленькая, но уж не меньше тех крох, что она на почте получает». Мать спросила Надю, хочет ли она. Надя кивнула. Вот так решилась ее судьба. Не сегодня завтра ее в главную команду пригласят. А по юниорам она всегда в призах была. Мы ее в декабре на этап кубка Европы для взрослых поставили. Надя пришла четвертой. А стартовала предпоследней. Шла по мокрой разбитой трассе. Каша там была, а не лыжня. Многие вообще сходили. И стрелять было тяжело: ветер и снег. Третьему месту пару секунд она проиграла, второму – шестнадцать, а ее по лыжне никто не вел: кто мог подумать, что она выступит…
– А вас не было, – догадался Волошин.
Старик вздохнул и повторил:
– Меня не было – это правда. Будь я рядом, вытянул бы ее на второе место.
Альберт Ринатович замолчал и начал есть. Потом отодвинул тарелку и сказал:
– Спасибо. Больше ничего не надо. На второе у меня гречневая каша.
Он поднялся. Вышел в коридор, кинул взгляд в открытый дверной проем, за которым была гостиная.
– Камин – это хорошо, – сказал старый тренер и добавил: – Не обижай Надю.
Волошин пошел его провожать, а когда возвращался, сумерки уже укутали все вокруг.
Глава 8
Начинало вечереть, когда Филатов вернулся к дому Сталкера, потоптался у крылечка, потом вошел в арку и оказался во дворе. Здесь стояли автомобили. Возле одного – серой «девятки» – сидел на корточках владелец в черной вязаной шапочке на голове, что-то делал, что именно, Филатов не мог понять. Из интереса подошел поближе и остановился: сидящим на корточках был Сталкер. Он замазывал номер машины грязью, которую, судя по всему, принес с собой, потому что вокруг – только чистый, недавно выпавший снег. Иван быстро развернулся и поспешил к арке. Вскоре мимо проскочила та самая серая «девятка», и Сталкер, сидящий за рулем, не обратил на Филатова никакого внимания.
Вскоре стемнело. Иван дважды поднимался наверх, звонил в дверь, но никто не открывал. «Неужели живет один, без родителей?» – думал Филатов. Это путало все его планы, и все-таки оставалась надежда, что предки студента пока на работе и скоро вернутся. Стоя на улице, Вампир бросался к каждой супружеской паре, подходящей к бетонному крыльцу. Но большинство проходили мимо, а остальные не соответствовали или возрастом, или одеждой – родители парня, который легко вносит вступительный взнос для участия в игре, а потом готов покупать подсказки, должны и одеваться соответственно.
К девяти вечера Иван промерз основательно и только тогда начал думать о том, где придется ночевать.
Он пересек двор, потом еще один, более темный и грязный, вышел на неосвещенный пустырь и сразу уткнулся в дощатый забор, за которым была строительная площадка. На ней лежали поддоны с кирпичами, бетонные плиты и стояло несколько вагончиков-бытовок. Все было засыпано снегом и застыло в своем унылом однообразии. Ни людей, ни жизни, лишь одинокий фонарь уставился в темное небо, ничего не освещая. Иван замер, созерцая все это. Зачем он забрел сюда, и куда несут его ноги теперь, когда впереди только темнота и холод?
Он шел мимо вагончиков, огибая котлован, спотыкаясь на комьях замерзшей грязи. Без скрипа открылась дверь, и в желтом прямоугольнике света возник темный силуэт:
– Чего здесь шастаешь?
Знать бы самому. Филатов не стал ничего выдумывать и ответил просто: