– Молодец он, – оценил Виталик, передавая портрет по кругу. – По фотке рисовал?
– Кайфовая девка. Сосет хорошо? – оскалился Соловей. Кузя усмехнулся и спрятал портрет обратно. – А чё? У меня была одна, так ртом работала, любо-дорого. Конфетки, видать, в детстве любила. Барбарис.
Зэки одобрительно засмеялись, даже у Саши на лице промелькнула улыбка. И на мгновение у него перед глазами возникла медсестра санчасти, Вера, в распахнутом халатике и с непристойной усмешкой на ярко накрашенных губах. Он тряхнул головой, и видение пропало. Он перевел свои карты на Кузю. У того в кривой улыбке сквозило плохо скрываемое негодование.
Тем временем Картон уже закончил мыть пол и снова присел рядом с Коробиным в уголке.
– Плохо играют, – пробормотал ему вполголоса Борька. – Им бы против Саши этого объединиться, а они каждый за себя.
– С-смысла н-нет, он все р-равно… – пробормотал ему в ответ Картон.
– Кто там чё бормочет? – поморщился Саша и развернулся к Боре с Картоном. Они замолчали. Саша снова вернулся к игре и отбился последний раз:
– Я все.
Кузя схватился руками за рыжие кудри:
– Да как?!
Паша и Соловей тоже отбились, оставив Кузю дураком. Тот почти рычал.
– Я не буду платить, – заявил он.
Повисла пауза.
– Что ты, я не понял?.. – вопросительно проговорил Саша.
– Я, короче, не буду. Эти вон двое там шептались, я из-за них проиграл. А что, все видели, они обсуждали игру. Кто-нибудь еще? Нет, только эти. Они и платят, – горячился Кузя, яростно расплевываясь слюной.
– Ребят, да вы что? – оторопел Борька. – Мы ж вообще ни при чем!
– Мы м-молчали, – поддержал его Картон с опаской.
Виталик молча закурил, обдумывая ситуацию, Саша тоже.
– Кузя прав, – заявил Саша. – Они чего-то там свистели про карты. Пусть гонят бабло.
– Да пошел ты! Козел, чё тебе от меня надо?! – взвился Борька. Голос его дрожал.
Саша ударил без предупреждения. Он просто по-кошачьи соскользнул со стула, мгновенно метнулся к Боре и двинул ему в челюсть – с правой, потом с левой. Он бил как машина, звуки комнаты перестали для него существовать, они доносились из-за какой-то пелены, тумана, занавеса. Удар правой, удар левой. Только ярость и безумие. Сашу пытались оттащить Паша и Виталик, но не могли, он словно слился с избиваемым Борькой. У того уже все лицо превратилось в месиво, а Саша все бил и бил. Откуда-то справа – он успел заметить краем глаза – на него обрушилась шахматная доска, и мир погрузился во тьму.
Саша открыл глаза и увидел лампочку Ильича, покачивающуюся в сигаретном дыму. Потом пришли голоса – Паши, Виталика, Соловья, визгливые интонации Кузи, стон Борьки.
– Этот пусть очухается, – разбирался Виталик. – Деньги заплатят поровну – потому что получил говнюк этот мелкий за базар. Картонный, ты слышишь?
– Д-да, – прошелестел забившийся в угол Картон.
– Подотри тут все. Так, остальные на выход, а то еще мусоров не хватало. Заберите этого… – распорядился Виталик насчет Бори, сидящего на полу и утирающего кровь. – Санек, ты как?
Саша отмахнулся. Он легко поднялся с пола, отряхнулся, будто и не был без сознания. Та же ловкость в движениях, никакой заторможенности и кряхтенья. Как ни в чем не бывало закурил, сплюнул на пол, лег на койку. Тем временем Кузя и Соловей подхватили Борьку и вывели за дверь. Картон оттирал с пола кровь.
– Да, браток… Ты где так бить научился? Боксер, что ли? – поинтересовался Виталик.
– Боксер, – усмехнулся Саша, давая понять, что нет, конечно, не боксер. Потрогал разбитую доской бровь, удивился при виде крови и больше не обращал на повреждения никакого внимания, хотя кулаки были разбиты.
– Тебе бы в бои без правил. Бабло бы срубал…
– Мне, понял, и вором хорошо.
День в разгаре. Доносился визг бензопилы, чьи-то окрики: ремонтировали второй барак, красили здание администрации. Саша расхаживал по поселку, насвистывая мелодию. Он по своему обыкновению был обнажен по пояс, руки небрежно сунуты в карманы штанов. Кого бы из зэков он ни встретил на пути, все тут же начинали перешептываться и провожали его взглядом, уважительным и немного подобострастным. Саша был доволен.
Так же вразвалочку, чиркая зажигалкой, он подошел к небольшой беседке с висящей на ней лохмотьями облупившейся краской. Там, под ее навесом, сидел и рисовал что-то худой мужчина средних лет, с умным и приятным лицом. На шаги Саши он обернулся и продолжил рисовать. Саша долго стоял рядом, глядя, как тот рисует морду оскалившегося волка. Рядом лежал перочинный нож и стружка от простого карандаша, видимо, только что заточенного, и ползал заблудившийся майский жук. Саша закурил.
– Так это ты тот страшный Саша Рок, про которого все гудят… – негромко утвердительно проговорил художник.
– А что тебе не нравится? – набычился сразу Саша.
Художник пожал плечами:
– Да мне вообще все равно.
Помолчали еще.
– Сегодня только и разговоров, как ты вчера дрался. Видимо, зрелище и впрямь незабываемое. Уже трое или четверо подходили рассказать. Даже кто не видел. Все в восторге… – со странной полуулыбкой добавил Художник.
– А ты, значит, нет?
– Да я просто не боюсь тебя.
– А надо бы. – Саша вдруг сменил свой тон на миролюбивый. Художник взглянул на него весело:
– Может быть.
Коля-Художник продолжал рисовать. Саша потянулся через него, взял перочинный ножик и принялся подгонять им майского жука.
– Что у тебя на руке? Следы… – не отрываясь от рисунка, спросил Художник. Саша машинально потрогал круглые шрамики на тыльной стороне левой руки и вдруг затушил об них сигарету. На коже остался еще один такой же след, только красный. Коля, видев это искоса, покачал головой:
– Зачем…
– Что зачем?
– Ну зачем ты это сделал? Мог бы просто мне сказать.
– Да мне все равно не больно… Я бы тебе сказал, ты бы не поверил, понял. Все не верят, «да ну, чё гонишь, покажь…».
– Я бы не попросил. А впрочем, как знаешь. – Речь у Художника была какая-то ненавязчиво-правильная.
– Ты на чем погорел? Вроде не из наших, я же вижу, понял, – заинтересовался Саша. Лезвие ножика в его руке вычерчивало круги по столу.
– Наши, ваши… Все мы общие. Вся страна по зонам, какие тут ваши-наши.
– Ну ты давай это, братву-то с говном не мешай…
– Далась тебе братва, – вдруг в упор посмотрел на него Коля. Саша оторопел. – Что тебе они, ты же сам за себя, ты же вот как этот. – И Художник ткнул пальцем на оскалившего пасть волка с собственного рисунка. И тут же продолжал без паузы: – Этого, кстати, Паша Железняк нарисовать заказал. Наколку бить. А сел я, ты спрашивал, сел за то, что на принцип пошел. Смешно звучит «честь защищал»?
Саша насмешливо присвистнул:
– Бабы какой-то, что ли?
– Свою, – просто ответил Коля. – Жену поймал, с другом.
– Убил? – загорелся Саша. Нож вонзился в столешницу в миллиметре от ползавшего там майского жука. Коля мягко вытащил лезвие из дерева и положил подальше, а жука накрыл ладонью.
– Не успел.
– Ну выйдешь-то – добьешь? – как само собой разумеющееся уточнил Саша.
Художник покачал головой:
– Зачем?.. Понимаешь, это теперь главный вопрос, который я себе задаю. Не потому, что сожалею, раскаиваюсь, а просто – зачем? Смысл вообще? Вот говорю – а зачем? Живу – а зачем? Нужно просто чаще – стоп! И думать, вокруг смотреть, слышать. Лишний раз подумал – может, счастливее будешь.
Саша поморщился, Коля понимающе улыбнулся и погрузился в работу. Саша, видя, что разговор окончен, встал.
– Если ты боли не чувствуешь, то как дальше? – обронил вдогонку Коля, размышляя вслух.
– Я подумаю, – усмехнулся Саша и направился к бараку. Только теперь Коля убрал со столешницы левую руку, которой накрыл жука. Тот барахтался на спине, не умея перевернуться. Коля подцепил его пальцем, перевернул. Майский жук улетел.
Тем временем на тропинке два зэка, несшие длинные доски, посторонились, чтобы дать Саше пройти. В этот момент мимо шла Вера с пустой миской в руках. Она явно только что покормила дворовую собачонку, которая теперь вилась у ее ног, мешая идти. На Сашу Вера даже не посмотрела.
– Сучка… – обронил Вере Саша. Вера вздрогнула.
– Лучше не надо так, – посоветовала она.
– А то что? – прищурился Саша пренебрежительно.
Вера посмотрела на него спокойно, хотя вид у Саши был грозный. Потом молча развернулась и пошла к санчасти. Собачонка требовательно залаяла.
– Больше нет, маленькая! – как ни в чем не бывало засмеялась Вера, потрепала ее рукой по холке и скрылась в дверях. Саша тяжело смотрел ей вслед.
Солнце уже клонилось к закату, было часов девять. Саша лежал на койке в хате № 15, на соседней кровати храпел Картон.
– Эй ты! – двинул рукой по ножке его кровати Саша. Картон испуганно открыл глаза и привстал. – Харэ там храпеть, а то сейчас урою, понял?!
Картон спросонья мелко закивал головой и перевернулся на бок. Саша встал с кровати и взял с пола две гантели. Начал качать мышцы рук. Дверь приоткрылась, и в комнату зашел Соловей.
Картон спросонья мелко закивал головой и перевернулся на бок. Саша встал с кровати и взял с пола две гантели. Начал качать мышцы рук. Дверь приоткрылась, и в комнату зашел Соловей.
– Санек, здорово.
Саша кивнул. С койки Картона снова стал доноситься тихий храп. Соловей понизил голос:
– Тут это, такое дело… Пацаны со второго барака там бухло пронесли…
– Ну… – Саша оглянулся на спящего Картона.
– Ну хотят, это, чтоб ты тоже подходил. Угощать будут. Вдарим по чуть-чуть, а?
– Можно. – Саша положил гантели на место. Соловей оскалился:
– Почти на воле, да? Лафа-халява.
Они вместе вышли из комнаты. Храп прекратился, Картон открыл глаза.
Над поселением качалась луна, все огни уже были потушены. Свет горел только далеко, на КПП в конце аллеи, над крыльцом барака и – слабый, как от настольного светильника – в одиноком окне медсанчасти. Стрекотали цикады, и ночь полнилась таинственными шорохами. Где-то звякнула, разбиваясь, бутылка, донесся чей-то оборвавшийся резко, как от удара, грубый хохоток, и все смолкло.
Из второго барака, пошатываясь, вышел Саша. Шел он неровно, избегая открытых пространств, по стене. Споткнулся обо что-то, упал, поднялся, отряхивая ладони и шипя вполголоса ругательства. Он явно был пьян. Качнувшись, пошел дальше. Рядом с медсанчастью он вдруг услышал голоса и бесшумно «щучкой» нырнул в ближайшие репехи.
Над входом загорелся пыльный фонарь. На крыльцо вышли Антонина Сергеевна, в обычной одежде (юбке и кофте с советских времен) и с сумкой, и Вера в белом халате.
– Так, что еще забыла? – размышляла Антонина Сергеевна. – Хм…
Вера смотрела, как на свет фонаря слетаются из тьмы насекомые: мошки, комары. Они роились облаком. Вдруг выпорхнул откуда-то большой серый мотылек с бархатистыми крыльями и стал звонко долбить в тусклое закопченное стекло.
– Так, вот что. Там бумагу из СЭС прислали, на столе, ну увидишь. Заполни ее, хорошо? Там что-то надо, ну сообразишь… Утром приду – сама отправлю. Сделаешь, да?
– Конечно.
– Ну вот умничка. Все, пойду, а то мой ни пожрать не может без меня, ничего… Бухать только может, это уж он мастак… Охохох…
Антонина Сергеевна махнула рукой и, прихрамывая, пошла в сторону освещенного КПП. Вера чуть задержалась на крыльце. Мотылек в последний раз ударился о фонарное стекло и упал на крыльцо, трепыхаясь, но вскоре замер навсегда. Вера задумчиво взглянула на него и зашла внутрь.
Саша все это время лежал в репейнике, притаившись. Когда шаги Антонины затихли, он поднялся и подобрался к слабо освещенному окну первого этажа, заглянул в комнату. Эта была та самая комната, в которой проходило обследование после его прибытия сюда, только та часть комнаты, что в прошлый раз частично была закрыта ширмой: чайник, радиола, аквариум, застеленная кровать. Ширма была убрана, и Саша увидел, как Вера закрывает на ключ дверь кабинета изнутри, потом садится за стол и начинает просматривать бумажки при свете настольной лампы.
Саша отошел от окна, на мгновение задумался и прокрался на крыльцо. Двери между крыльцом и коридором не было, вместо этого шевелилась от ночного ветра выгоревшая кумачовая штора. Он проскользнул в полутемный коридор и приблизился к электрощитку. Тихо открыл и вырубил пробки. Свет во всей медсанчасти погас. Саша затаился.
Был звук поворачиваемого в замке Вериного кабинета ключа, тонкий лучик карманного фонарика и ее быстрые шаги к щитку. Саша бросился на нее, как зверь, фонарик выпал и остался освещать узкой полоской пол. Она не успела вскрикнуть, как его ладонь зажала рот.
– Заткнись, сука.
Вера забилась, пытаясь вырваться. Саша ударил ее по лицу наотмашь, схватил за косу и так поволок в кабинет. Тут светила только луна, разложив свой призрачный веер на пол и стены. Вера продолжала вырываться, и Саша ударил ее снова, так, что она отлетела. Впрочем, девушка тотчас вскочила и попыталась закричать, но не успела – он снова настиг ее, швырнул на кровать, прижимая всем телом, и обвил пальцами шею.
– Пискнешь еще раз – задушу…
Он продолжал держать пальцы на ее горле, пока она не стала задыхаться и мотать головой в полуобмороке. Только тогда разжал пальцы, услышал ее судорожный хриплый вдох и ударил под дых. Она скрючилась, перекатившись на бок к краю кровати, Саша резко развернул ее и задрал халатик, одновременно держа ее обе руки одной своей.
Дальнейшее происходило в тишине, нарушаемой Вериными всхлипами, Сашиным сопением и ритмичным скрипом кровати.
Когда все было кончено, Саша деловито застегнул штаны, подошел к чайнику и стал пить прямо оттуда, долго и жадно. Вера лежала не шевелясь, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.
– Не страдай, не целка же, – небрежно обронил Саша и вышел из комнаты. По гравию уличной дорожки зашуршали его шаги и смолкли.
В полубреду среди предметов, принимающих зыбкие нереальные очертания, Вера видела пришедшую утром взволнованную Антонину Сергеевну, руку, которую она положила ей на лоб.
– Верочка, что с тобой!.. Тридцать девять и два…
– Тридцать девять плюс два равно сорок один, – пробормотала Вера.
Потом снова неясный гул, превращающийся в мужской голос. Это голос ее отца, кряжистого седого мужичка в грязном кухонном белом фартуке:
– Ну, простыла где-то. Сейчас же погода такая, ходит раздетая…
– Давайте ее домой не будем отвозить, здесь ведь медпункт, я присмотрю, – предлагала Антонина.
– Да без вопросов, конечно, чего ей дома-то… – был ответ.
Потом Вера снова уплыла.
Вера стояла у раковины и умывалась. Была она осунувшаяся, но вполне уже здоровая. Антонина Сергеевна разливала по чашкам чай и выкладывала на тарелку домашние пирожки.
– Ну вот, другое дело. Точно хорошо уже?
– Да, – пробормотала Вера.
– Садись поешь. А то три дня провалялась, вон худющая какая! Ешь, ешь давай.
Вера взяла пирожок и стала жевать без энтузиазма.
– Этого-то, Сашу твоего, помнишь? Который стол тебе снес на медосмотре. В ШИЗО сидит. С той ночи, как ты того, так и сидит.
Вера побледнела, стала каменной, но продолжала жевать. Только и спросила:
– За что?
– Ну знамо дело за что, – фыркнула Антонина Сергеевна.
Вера отложила надкусанный пирожок, резко встала и принялась поливать герани на окне из старой пластиковой бутылки.
– И что, все об этом знают? – помертвело поинтересовалась она.
– Да конечно, все поселение. Шила-то в мешке не утаишь… Ну хоть другим неповадно будет.
Вера зажмурилась.
– Ладно, пойду в бухгалтерию загляну, зарплату обещали. – Антонина одним глотком осушила полчашки и удалилась, тяжко перекатываясь с ноги на ногу.
Вера закрыла лицо руками, постояла так, раздумывая. Потом осторожно выглянула во двор. На поселке шла обычная жизнь, сновали заключенные, кто по работе, с бревнами, ведрами краски по случаю ремонта, кто просто слонялся без дела. Вера отшатнулась от окна, заметалась по комнате. Потом села за стол, взяла чистый лист бумаги и быстро застрочила:
«Заместителю начальника колонии-поселения, майору Алексееву П. Б. от медицинской сестры Романовой В. А. Прошу освободить меня от занимаемой…»
– Тук-тук, – раздался веселый голос ото входа. В кабинет заглянул мужчина средних лет со злым лицом, в форме. Это был начальник ШИЗО Архипов. – Здравствуйте, девушка, а я к вам!
Вера обернулась, попыталась улыбнуться, одновременно пряча листок с заявлением в нижний ящик стола:
– Давненько вас не видно.
– Так я ж, Вера Артемовна, работаю. А работа, сами знаете, – ШИЗО-нутая.
Он засмеялся. Вера выжидающе замерла. Архипов вытащил из-за пазухи маленького котенка.
– Я к вам вот из-за кого… Подобрал, совсем малыш, и что-то плохо ему…
Котенок жалобно мяукнул, Архипов нежно, с умилительной гримасой погладил ему животик и передал Вере. Вера начала осмотр котенка.
– Что у вас тут нового? – поинтересовался Архипов. Вера пожала плечами. – А у меня вот в изоляторе гостит сейчас один… Хорошо бы подольше задержался, а то совсем страх потерял, гаденыш… Я ему так мозг вправлю…
Котенок замяукал.
– Ну-ну, маленький, чего ты пищишь? Сейчас тетя тебя вылечит, – засюсюкал Архипов с совершенно другим выражением лица.
Вера кусала губы, руки ее дрожали. Она встала, подошла к шкафу с лекарствами, стала там что-то нервно искать. Лекарства посыпались на пол.
– О господи. – Вера стала торопливо их собирать, но они снова вываливались из ее рук. Архипов посмотрел удивленно. Наконец Вере удалось найти нужную таблетку, она расколола ее ножом пополам и, разжав кошачьи челюсти, засунула ее котенку в рот. Вторую половинку быстро завернула в бумажку и протянула Архипову:
– Вот. Завтра дадите. Глисты у него.
– Спасибо, – улыбнулся Архипов. – Снова меня выручаете.
Вера кивнула, не поднимая глаз. Села за стол, делая вид, что занята бумагами.
– Ну, до свидания, Вера Артемовна.