– Я хочу его публичного унижения, Паша! – Ноздри Савельева хищно затрепетали. – Может, я и мои предки не праведники. Далеко не праведники. И шли к достижению своих целей всякими разными путями, н-да… Но никто из моих родственников и никогда я лично не совершали того, чем замарали себя его предки. Никогда! И я дождусь своего часа, Паша.
– Когда это должно случиться, Геннадий Иванович?
– Скоро. Скоро, Паша. Через две недели губернатор устраивает прием. Вот там-то…
– А вдруг он узнает раньше, Геннадий Иванович?
– От кого?
– Ну… У него много своих людей везде. И в ментовке могут быть свои. Там наши парни парятся. Они пока молчат, но не факт, что их не вычислят без их говорильни.
– И что? – Савельев нахохлился. – Ну, мои парни там, и что? Адвокаты уже работают со следствием. Единственное, что могут предъявить моим ребятам, – это вандализм по отношению к памятнику старины. Так надо еще доказать, что этот дом представляет собой историческую ценность. Незаконное проникновение? Тоже вопрос спорный. Никто не писал на них заявление и…
– Им могут предъявить обвинение в убийствах, Геннадий Иванович, – перебил его с мрачным видом Павел.
– Что-о-о? – Савельев посерел. – С какой стати?!
– С той, что они пока единственные подозреваемые, находящиеся под следствием. Единственные, попавшиеся в западню. Больше у ментов никого нет. И… и дела их на самом деле плохи, Геннадий Иванович.
– Так там вроде анализы у них брали? И что показали анализы?
– Не знаю. Сведения засекречены. Но их пока не выпустили, а это плохо. И если мы станем дальше молчать про делишки этого упыря, то парней могут пустить по беспределу.
– Не ной! – прикрикнул Савельев. – Придумаю что-нибудь. Я же не могу не воспользоваться возможностью унизить его публично, Паша!
– Зато вы можете его посадить, Геннадий Иванович. Это куда большее унижение. И это вообще конец для его жизни. С таким сладеньким личиком он там долго не протянет, – заметил Паша.
– А что мы можем ему предъявить, Паша? – с печалью проговорил Савельев. – Преступления его предков? Так за это не сажают. Убийства его телохранителей? У нас нет доказательств. Он даже профессора убил не своими руками. И уличить его в подстрекательстве мы не можем.
– Зато мы можем помочь найти девушку, которую он удерживает против ее воли. Это похищение.
– А если она не против?
И Савельев тут же потемнел лицом, представив постельную сцену, где среди смятых простыней кувыркаются два обнаженных совершенных тела.
– Если бы она была не против, то тампоны точно покупала бы сама. И еще, Геннадий Иванович, – Паша поднял вверх указательный палец. – Он ведь избавился от лысого. Это мы с вами точно знаем. И если мы найдем его труп…
– Вот сначала найди, а потом болтай, – сморщился недовольно хозяин. – Ладно, ступай, мне надо подумать.
Павел ушел. Савельев погрузился в размышления.
Идея упрятать Георга за решетку, высказанная Пашей, не была такой уж абсурдной. Это была классная идея. Но!
Но нужно было добыть доказательства причастности Георгия к преступлениям. К убийствам в Проклятом доме. К убийствам в доме напротив. То, что лысый помощник совершал все по его указке, Савельев не сомневался. Но как доказать?!
И девка эта рыжая…
Ну, пошлют они полицию в дом Георгия, найдут там девку. А вдруг она скажет, что у них все по согласию? Это лажа какая-то.
Труп лысого найти они вряд ли смогут. Георг тот еще лис, наверняка обставил все без сучка и задоринки. Ни разу нигде не всплыл ни один из трупов пропавших его телохранителей. А их Савельев с Пашей насчитали уже с десяток. То, что лысый не вернулся с охоты, говорит о многом, но ничего не доказывает.
Как?! Как заставить Георгия оступиться?! Как заставить его начать совершать ошибку за ошибкой?!
Как ни странно, ответ прозвучал из уст некоего капитана, завалившегося без приглашения к Савельеву в дом во второй половине дня.
– Гена, Гена, там полиция! – ворвалась к нему в кабинет Маша с бледным перепуганным лицом.
– Что хотят? – Внутри предательски екнуло, но он улыбнулся, не желая показывать слабость женщине, на которую сделал ставку. – Сколько их?
– Один! Капитан какой-то. Макаров.
То, что один, вдохновляло и успокаивало. Арестовывать приходят группой. Хотя и не факт.
– Что хочет? – Он смотрел на Машу со спокойной улыбкой, и она немного успокоилась.
– Побеседовать, говорит, надо с господином Савельевым. Гена, а это не опасно? – Ее руки, комкающие кружевной передник, от которого она не хотела избавляться, подрагивали.
– Я не совершал преступлений, Машенька. Мне нечего бояться. Конечно, это не опасно. Пирожки готовы?
– Что? – Она не сразу поняла, глянула на него растерянно: – Пирожки? Да, да, готовы. Но, Геночка, я тебе кабачковых оладушков сделала. Это полезнее. Будешь?
– Все буду, вот только с капитаном поговорю. Ты не волнуйся, ступай, накрывай на стол. Скоро станем обедать.
Она кивнула и ушла, оставив после себя запах выпечки, ванили и жареного лука. Савельев поймал свое отражение в сверкающем стекле книжного шкафа, насупился. Отражение не поменялось. Он сколько угодно может быть счастливым, красивее от этого не станешь. И что Маша в нем нашла? Личность? Ну может быть, может быть, спорить сложно. Но вот внешние данные…
Капитан, вошедший в его кабинет, оказался высоким, симпатичным, сероглазым. «Такие бабам всегда нравятся, – подумал Савельев с раздражением. – Перед такими они всегда готовы раздвинуть ноги. Наверняка он этим пользуется. Наверняка».
– Здрасьте, – поздоровался Макаров, останавливаясь в метре от стола Савельева. – Капитан Макаров.
– А имя-отчество у капитана Макарова имеется? – проскрипел Савельев и кивком указал на кресло возле окна: – Присаживайтесь, капитан Макаров.
Виталий послушно уселся, осмотрел кабинет. Красиво, богато, со вкусом. На стенах картины, наверняка подлинники. Он не разбирался. Масса всяких безделушек. Сам хозяин неказист с виду, но взгляд…
Взгляд хищной птицы, которая, не раздумывая, вцепится в тебя острыми когтями и растерзает острым клювом.
Как ни странно, нигде в доме не было слышно голосов. Будто дом был нежилым. Он не успел узнать, был ли Савельев женат, имелись ли у него дети. И вдруг стало интересно.
– Меня зовут Виталий Сергеевич, – запоздало представился он.
– Геннадий Иванович, – едва кивнул хозяин.
– Геннадий Иванович, а вы женаты? Дети?
Ему стало любопытно. И подумал, что если все это имеется, то семья вышколена замечательно. Нигде ни единого намека на их присутствие.
– Нет, не женат. Пока, – опешил от вопроса Савельев и зачем-то добавил: – Собираюсь. Скоро собираюсь жениться.
– Детей нет?
– Нет. – Савельев обеспокоенно поерзал в дорогом кожаном кресле. – А к чему эти вопросы? Боитесь осиротить моих детей?
– Боже упаси! Боже упаси! – Макаров задрал руки вверх, будто сдавался. – Просто тихо у вас тут… Пока шел к кабинету, никто не встретился. Ах да, та славная женщина, что мне открыла. Она, да…
– Эта славная женщина и собирается стать моей женой, – зачем-то сказал Савельев, удивляясь себе.
Зачем он этому симпатичному менту об этом рассказывает? Он даже Маше еще предложение не сделал. Не услышал от нее конкретного ответа. А сидит, мечтает.
– Хорошая женщина. У меня глаз наметанный, поверьте, – неожиданно похвалил его выбор Макаров и, удивляясь себе, проговорил: – Мне такая не встретилась.
– Вы были женаты? – догадливо кивнул Савельев.
– Дважды.
– Разведены?
– Да.
– Хм-м… Что так?
Савельев смотрел на Макарова, Макаров на Савельева. Оба едва заметно улыбались. Они будто танцевали странный танец, намереваясь сойтись в жесткой схватке. Только вот никто не осмеливался напасть первым.
– Говорю же, не встретилось такой женщины, как ваша. Все как-то не так. Все как-то мимо. – Он поводил растопыренной ладонью по груди. – Как-то не цепляло. Все вроде сначала круто, а потом пустота-а-а… Почему, не знаете?
– Догадываюсь, – кивнул Савельев, немного расслабляясь: мент начинал ему нравиться.
– И почему?
Макаров с интересом уставился на хозяина кабинета. Услышь сейчас полковник его разговор с Савельевым, потребовал бы возродить рапорт об увольнении. Счел бы непрофессиональным его подход. На кой черт вот ему эти разговоры по душам? Да еще о женщинах! Ясно же как божий день, что этот неказистый, плешивый коротышка не мог никогда надеяться на искренние чувства со стороны прекрасного пола. Ясно же, что он всегда только и делал, что покупал их тела и души. Вот неожиданно повезло с горничной, она в самом деле чистая душа. Макаров это чувствовал сразу. Но ведь горничная же, не принцесса! И еще не факт, что он ее не принудил к этому выбору. Не факт…
– Потому что, Виталий Сергеевич, ваши жены не пытались докопаться до вашего сердца. Оно им было просто-напросто не нужно. Любили в вас вашу внешность. Вашу силу, самоуверенность, натиск. Может, в сексе вы машина, не могу знать. – Савельев неприятно ухмыльнулся. – Но ваша душа, ваше сердце им ни черта не были нужны. Что вы чувствовали, о чем думали, что вас беспокоило… Да плевать! Гораздо важнее сорванный выходной или испорченный праздник, потому что вас вызвали на работу. Гораздо приятнее выплеснуть потом на вас накипевшее зло, чем попытаться утешить. И им совершенно не дано было понять, что вы подолгу моетесь в ванной, чтобы смыть с себя трупный запах. Им казалось, что вы просто тянете время, и… Не было родства душ у вас с вашими женами, капитан. Не было! И пусть моя Маша не бизнес-леди, а просто горничная, – он снова неприятно ухмыльнулся, словно заглянув своими глазами хищной птицы в мысли Макарова, тот аж поежился, – она мне дороже всех на свете. Знаете почему?
– Потому что, Виталий Сергеевич, ваши жены не пытались докопаться до вашего сердца. Оно им было просто-напросто не нужно. Любили в вас вашу внешность. Вашу силу, самоуверенность, натиск. Может, в сексе вы машина, не могу знать. – Савельев неприятно ухмыльнулся. – Но ваша душа, ваше сердце им ни черта не были нужны. Что вы чувствовали, о чем думали, что вас беспокоило… Да плевать! Гораздо важнее сорванный выходной или испорченный праздник, потому что вас вызвали на работу. Гораздо приятнее выплеснуть потом на вас накипевшее зло, чем попытаться утешить. И им совершенно не дано было понять, что вы подолгу моетесь в ванной, чтобы смыть с себя трупный запах. Им казалось, что вы просто тянете время, и… Не было родства душ у вас с вашими женами, капитан. Не было! И пусть моя Маша не бизнес-леди, а просто горничная, – он снова неприятно ухмыльнулся, словно заглянув своими глазами хищной птицы в мысли Макарова, тот аж поежился, – она мне дороже всех на свете. Знаете почему?
– Почему? – странно сиплым голосом поинтересовался Виталий.
Монолог Савельева его просто сшиб с ног. Хорошо, он сидел, а то точно бы на пол опустился.
Простые же, черт, вещи говорит! Такие простые… Такие, черт, как дважды два! Но в самую душу, в самое сердце, в самую точку! На него ведь и правда было его женам наплевать. Чего он хмурится? Почему после вызова они все нажрались водки? Почему, хотя он и вернулся рано, ему неохота никуда идти, а нравится лежать дома на диване и просто смотреть на то, как она…
Он ни одной из них не мог объяснить, что хмурится он, чтобы глаза иногда слезой не застилало и рот чтобы не разомкнуть в диком ругательстве. Что водки нажрались только потому, чтобы не облеваться от того, что перед ними предстало, когда приехали по вызову. И идти куда-то и смотреть на людей, которые могут быть причастны ко злу, которое преследует его на работе, это…
– Потому что моя Маша любит мою душу, – с нежностью закончил Савельев и потрепал себя за карманы сорочки. – Внешними-то данными меня Господь не наградил, как вы видите. И корысти в ней нет ни на грош. Она чистая и светлая. Это мне награда за все мои страдания. Гм-м-м… Ладно, капитан. Что привело вас ко мне? Вы же не достоинства моей женщины и недостатки ваших бывших пришли сюда обсуждать?
– Нет, конечно. Хотя вы потрясающие вещи говорите, Геннадий Иванович. Мне как-то даже и в голову не приходило, что причина может быть в этом. Считал себя всегда виноватым. Недолюбил, мало внимания уделял. Испортил не только выходной и праздник, но и всю жизнь… Н-да… А причина, оказывается, банальна: им просто было на меня наплевать.
И тут же, минуя плавные переходы, Макаров спросил:
– Что нашли ваши люди, Геннадий Иванович?
Савельев потрясенно крякнул и затих, снова уставив на капитана страшный взгляд. Воцарилась такая тишина, что, казалось, было слышно слабое потрескивание воздуха в том месте, где пересекались их взгляды.
– Они что-то нашли в Проклятом доме. Наши эксперты установили, что из ниши в подвале было что-то извлечено, что простояло там долго. Возможно, какой-то ящик…
– Он мог быть извлечен задолго до появления в подвале моих людей, – возразил Савельев, вздохнув.
– Да, мог. Но не извлекался. Видимо, только вы знали о его существовании. И, видимо, именно по этой причине вы досаждали одному чиновнику из городской управы с требованием предоставить вам время для изучения исторической ценности данного строения. Я прав?
Савельев убрал свой взгляд, перенаправив его в окно, где привычно серел осенним ненастьем октябрь.
– Но вас переиграли, – осторожно продолжил Макаров, внимательно отслеживая реакцию хозяина кабинета. – Некий господин… Он посодействовал тому, чтобы дом заселили. Чтобы вам туда не было хода. Он заселил его своими людьми.
Тут Макаров заметил недоумение, на мгновение скользнувшее по лицу Савельева. Не знал? Или что-то не так?
– Эти люди осторожно, шаг за шагом изучали старые стены.
– Не мелите вздор, капитан, – перебил его Савельев с усталым вздохом. – Никто ничего не изучал. И почему вы о людях Георга говорите во множественном числе? Там у него был только один его человек. Его комната была крайней.
– Но как же? А Николаева? Ольга Николаева?
– Рыжая? – Вялый рот Савельева сложился в скептическую линию. – Вот она, наша полиция! Что им преподносят, то они и кушают! Уж извините, а самостоятельно подумать никак?
– И что же вы самостоятельно надумали, Геннадий Иванович? – скрипнул зубами Макаров.
– Рыжая Георгу нужна была, как собаке пятая конечность. Он ее туда вселил, если это в самом деле так, а не убогая случайность, только из-за своего лысого помощника. Тому зачем-то требовалась эта рыжая девка. Зачем? Спросить у него теперь вам вряд ли удастся.
– В смысле?!
– В том самом, что с охоты Георг вернулся один. На охоту отправились вместе. А вернулся он один. Это о чем-нибудь вам, капитан, говорит?
– Думаете, он его убил? – ахнул Виталий. И решил немного повалять дурака: – Но это же… Это невозможно, Георгий Георгиевич. Это такой уважаемый человек и…
– И меценат! – фыркнул Савельев, хищно оскалив зубы, став похожим на злобного хорька. – Не валяйте дурака, капитан! Вы тут не за тем, чтобы сомневаться в его порядочности. Вы тут за тем, чтобы разжиться у меня сведениями о нем. Потому что… потому что ваша Рыжая пропала.
– О господи, – невольно вырвалось у Макарова. – Есть что-то, чего вы не знаете?!
– Так уж сложилось, что наши с вами интересы пересеклись, – проворчал Савельев.
И снова заворочался в кресле. Ему жутко хотелось пройтись по кабинету, брюки прилипли к потным ногам. Но выхаживать перед высоким Макаровым было неприятно. Тот, даже сидя, оставался почти одного с ним роста.
– И мои люди следили за этим домом, за его жильцами, – нехотя признался Савельев. – Но… не всегда удачно.
– То есть?
– Так и осталось загадкой, как его человек попадал в дом и выходил оттуда. Он ни разу не попался нашим на глаза! Ни разу! – голосом, полным злости, воскликнул Савельев.
– В его комнате я обнаружил потайной ход, который выводил на улицу. Только и всего. Его шаги слышали, но его никто не видел.
– Вот оно что! – Савельев с интересом уставился на Макарова. – А вы молодец, капитан! Нашли ход… А мои олухи не нашли, хотя и осматривали комнату. Вот оно что… Теперь понятно, почему его никто не видел. До поры до времени. Потом-то он все равно засветился.
– То есть?
– Дайте слово, что не станете мне вредить. Моей репутации. – Савельев все же поднялся и походил немного вдалеке от того места, где сидел капитан.
– И?
– И я стану сотрудничать со следствием. Это и в моих интересах тоже.
– То есть?
– Мой охранник Павел мне незадолго до вашего прихода преподнес одну идею, которая на первый взгляд показалась мне абсурдной. То есть не совсем отвечающей моим стремлениям унизить, раздавить, уничтожить эту гадину… Но теперь, раз уж все так сложилось. – Савельев указал ладошками на Макарова: – Раз уж вы сами ко мне пожаловали, думаю, настало время. И…
– Господи, Геннадий Иванович, давайте яснее! – взмолился Макаров. – Я ничего не понимаю! Какая гадина? Что значит раздавить? Какое время настало?! Вы мне так и не ответили, что ваши люди искали в подвале Проклятого дома!
Савельев мелко рассмеялся, подошел к шкафу, открыл дверцу, выставил стопку книг. Потом долго вертел колесики на обнажившейся дверце сейфа. Когда та открылась, достал старую папку с немецкой свастикой.
– Вот, вот что я искал! – Его голос напомнил птичий клекот, глаза заволокло мутью. Ну точь-в-точь хищник.
– Что это?
– Это архивные документы нацистов. – Савельев сел на место, осторожно развязал тесемки, полистал бумаги. – Во время войны в нашем городе стояли немцы. Было также организовано подполье, в округе шастали разрозненные партизанские группы. Вы помните из истории нашего края, нет? Вижу по глазам, не особо интересовались. А зря! Так вот эти разрозненные группы досаждали немцам со страшной силой. То обоз продовольствия отобьют, то завладеют секретной документацией, то баню запрут, где куча голых немцев парится. Запрут и подожгут. Долгое время их не могли поймать. А все почему? Потому что у партизан и членов подполья был свой человек. То ли переводчик, то ли машинистка, то ли чья-то девка, легшая под немца в интересах общего дела. Об этом документов нет. Здесь, в бумагах, этот герой или героиня значится как вражеский объект Z. Его долгие недели и месяцы не могли раскрыть, пока не помог один местный. Лицо, которому доверяли десятки, сотни жителей нашего города. Лицо, к которому шли за советом! Оно пользовалось доверием и уважением, это самое подлое из всех лицо, и оно всех предало! Вы, видимо, догадались, о ком речь?
– Это родственник Георгия Георгиевича?
– Это его дед, капитан! Его дед втерся в доверие к подпольщикам и вычислил объект Z. Он сдал его нацистам, а потом плакал над его обезображенным трупом, когда фашисты устроили для него показательную казнь в своих застенках. Никто не знал, как погиб этот засекреченный нашими объект. Он просто исчез. Многие даже считали, что он переметнулся на сторону фашистов. А его… его уже давно не было в живых. И знал об этом только Георг второй. Так именовала их всех бабка нынешнего Георга.