Когда он был в шаге от нее, она повернула голову, увидела его и улыбнулась, но тут же вернулась к тому, чем была так поглощена. Генри увидел, что она склонилась над старой ямой, наполненной черной блестящей водой для полива. С одной стороны росли кувшинки, поверхность воды была красная от россыпи элодеи. Колетта опустила руку в воду и тут же ее ладонь окружила стайка маленьких золотых рыбок с серебристыми брюшками, которые мелькали и вились между ее пальцев, казавшихся коричневатыми под торфянистой водой.
— Они едят мои пальцы! — сказала Колетта, лучезарно улыбнувшись Генри.
Генри разглядывал рыбок.
— Больно щиплют?
— Да нет, просто щекотно. Это даже приятно.
— Тут никогда не было рыбок. Интересно, кто их сюда запустил?
— По-твоему, им достаточно еды?
— Думаю, да. Яма сейчас превратилась в естественный водоем.
— Это так красиво. Красная элодея очаровательна. А крохотные рыбки ужасно милы.
Она вынула руку из воды и стряхнула капли.
— Я смотрю, ты опять вторглась в чужие владения.
— Ты против?
— Пока не уверен. Я подумаю.
— Я видела, как на днях ты танцевал в аллее.
— Почему же не подошла и не присоединилась?
— Решила, что, может, это какой-то личный танец.
Генри внимательно посмотрел на Колетту. На ее каштановых волосах и лице, приобретшем после нескольких теплых весенних дней кремовый оттенок и сиявшем юностью, плясали красные и золотые блики солнца, пробивавшегося сквозь листья пассифлоры. Под довольно потертым пальто на ней было летнее платье.
— Ты здорово выросла и стала очень интересной, несмотря на тот факт, что тебе лишь десять и рот у тебя слишком велик, а зубы не сходятся посередине.
— Ты тоже не слишком уродлив, несмотря на малый рост.
— Малый?
— Да. Я выше тебя.
— Не выше!
— У тебя волосы торчат, вот и кажешься, что с меня ростом.
— А ты на высоких каблуках.
— Вовсе и нет. Давай померяемся. Становись напротив, каждый смотрит строго вперед. Увидишь, перед тобой будут мои губы, а передо мной твои брови.
Генри посмотрел прямо вперед — в смеющиеся карие глаза Колетты:
— Это все глупости. Ты тоньше меня.
— И что это мне дает?
— Тебе легче выпрямиться. И потом, у меня над глазами больше, чем у тебя.
— Это твои волосы.
— Нет, мозги, у меня больше мозговых клеток.
— Не больше, ты старше меня, а после двадцати лет клеток становится меньше на несколько тысяч в день.
— Чушь!
В другом конце оранжереи послышался неясный звук. Колетта резко развернулась и растаяла, как зверек, в чересполосице света и тени под свисавшими листьями бамбука. Генри молнией кинулся за ней, но когда он достиг двери, она уже была снаружи и неслась прыжками к подъездной дороге. Он пошел следом, и она остановилась на гравийной площадке, поджидая его.
— Что там было?
— Беллами пришел. В любом случае мне пора домой, и так опаздываю.
— Как пойдешь?
— Как и ты, через ворота, так быстрей.
Они направились мимо гаража и березовой рощи к стене высоких тисов. На отросшей повлажневшей траве лежал легкий жемчужный туман, ярко зеленели распускающиеся почки берез, сочащиеся светом. Из смутно-голу-бой глубины ракитника на опушке рощи начали вытягиваться желтые побеги. Нарциссы уже сходили, их листья теряли упругость и свисали к земле. Темные тугие зеленые бутоны говорили, что ранние тюльпаны на подходе, некоторые уже начали распускаться.
— Те тюльпаны все желтые. Мне такие не нравятся. Тюльпаны должны быть красными или белыми.
— Возьму на заметку.
— Я люблю белые цветы. Вашу тисовую изгородь пора стричь. Статуй из-за нее почти не видно.
— И это возьму на заметку.
— Кого они изображают?
— Статуи? Богинь.
— Смотрятся довольно жутко, выглядывая из-за листвы.
Они прошли ельник и оказались у ворот. Колетта одним махом взобралась наверх и занесла длинную ногу над остриями в виде наконечника копья. Потом перекинула другую ногу и спрыгнула на землю на другой стороне. Они посмотрели друг на друга.
— Надо мне снять замок с этих ворот.
— Оставь так. Перелезать интересней.
— Ты моложе, как сама сказала. Вот тебе белый цветок.
Генри вынул камелию из петлицы и протянул ей сквозь прутья ворот. Она выхватила цветок, помахала им на прощание и побежала по дороге. Генри повернул назад, улыбаясь, потом задумался о Стефани Уайтхаус.
Он вернулся по подъездной дороге, сшибая ногой сорную траву, торчащую на проезжей части. Когда впереди показался дом, он с раздражением увидел на лужайке мать, приближающуюся к нему. В отдалении, в направлении от леса, не спеша брел Люций в соломенной шляпе. Генри, поколебавшись, свернул в сторону, чтобы не встречаться с матерью, но было слишком поздно.
— Генри!
Герда сияла улыбкой. Она была в старом макинтоше и высоких резиновых сапогах, в руке плоская корзинка, в которой лежали веточки каштана с почками, такие же бука, вишни и несколько тюльпанов — все для очередного букета.
— Привет, мама!
— Я видела тебя с Колеттой Форбс.
— О!
— Как она вышла?
— Через ворота.
— Я велю Беллами отпереть их.
— Мне нравится, когда они заперты.
— Это самая короткая дорога в Пеннвуд.
— А кто ходит в Пеннвуд?
— Так тепло, настоящее лето, правда? Давай посидим на скамеечке снаружи гостиной, погреемся на солнышке, ладно?
Генри последовал за матерью на террасу, там они обошли угол и на южной стороне сели на старинную тиковую скамью у стены. Нагретая солнцем каменная стена дома источала тепло, ярко блестели осколки раковин в камне. Генри, щурясь от слепящего света, глядел на озеро.
— Я видела, ты осматривал тисовую изгородь. Пожалуй, она требует, чтобы ею занялись.
— Я смотрю, липы тоже никуда не годятся.
— Беллами крутится, как может. Сейчас не как при твоем отце. Генри…
— Да?
— Я просто хотела тебе сказать… что мне очень нравится Колетта Форбс.
— Уморительная девчонка.
— Замечательная девушка, замечательная семья.
— Вот только папаша у нее — неприятный задиристый хам.
— Нет, Генри, ты не прав! Он прекрасный, чистосердечный человек. А ее брат — твой лучший друг.
— Мой лучший друг — Расселл Фишер.
— Ну хорошо, Катон твой давний друг, а давними друзьями не бросаются, согласен?
Хмуро посмотрев на долину, Генри снова увидел вдалеке соломенную шляпу Люция, который теперь неторопливо брел к озеру.
— Такими, как он.
— Как кто?.. А, как Люций… что-то я стала плохо видеть вдаль.
— Он твой любовник?
Герда, державшая корзинку на коленях, резко поставила ее на каменный пол.
— Генри, не говори со мной подобным тоном.
— Извини за тон. Надеюсь, ты не против самого вопроса?..
— Вопрос мне тоже не нравится.
— Думаю, я имею право знать. Объясню почему.
— Мои отношения с Люцием тебя никак не касаются.
— Он живет в моем доме.
— Генри, ты очень грубый и злой.
— Прости, мама, я не хотел.
— А я думаю, ты это нарочно. Ты с самого возвращения ходишь мрачный и злой, я просто не пойму причины, мы встретили тебя с открытой душой…
— Вот этого «мы» я не выношу. Попытайся понять меня.
— Раз уж тебе так необходимо это знать, скажу: нет, конечно, Люций мне не любовник и никогда им не был!
— Что ж, я так и предполагал, просто хотел удостовериться. Всего лишь старый друг…
— Даже не это, Люций трогательно беспомощен, он не может сам позаботиться о себе, и нужен кто-то, кто пекся бы о нем; он как избалованный ребенок, не могу выразить, каким он был для меня бременем, никакого с ним покоя. Вот уж действительно — любовник!
— Спасибо, мама. Это именно то, что я хотел знать.
— Словно у меня может быть любовник в моем-то возрасте!
— Почему бы и нет, ты по-прежнему очень интересная женщина.
— Очень интересная женщина! Да, Колетта спрашивала меня на днях, говорили ли мне когда-нибудь, какая я красавица!
— Что за нахальство!
— Уверяю тебя, я далека от того, чтобы думать о себе подобное, нет ничего отвратительней пожилой женщины, которая молодится и хочет всю жизнь быть в центре внимания. И позволь тебе сказать: чем раньше я смогу отойти от дел и избавиться от обязанности вести хозяйство, тем довольней я буду.
— Рад слышать это от тебя…
— Пора тебе жениться, Генри. Когда приведешь в Холл молодую жену, я передам вам обоим бразды правления и не буду абсолютно ни во что вмешиваться. А теперь позволь мне сказать тебе откровенно: по моему мнению, Колетта Форбс была бы тебе очень хорошей женой.
— А-а… — проговорил Генри, ерзая на скамейке и по-прежнему следя за далекой фигуркой Люция, который теперь медленно шагал обратно к дому, — Теперь все понимаю. Какой же я был тупой. Так вот в чем было дело! Мне это и в голову не приходило. И поиски «Розы Маршалсонов»…
— А-а… — проговорил Генри, ерзая на скамейке и по-прежнему следя за далекой фигуркой Люция, который теперь медленно шагал обратно к дому, — Теперь все понимаю. Какой же я был тупой. Так вот в чем было дело! Мне это и в голову не приходило. И поиски «Розы Маршалсонов»…
— Ты нашел ее?
— Нет.
— Думаю, Колетта будет идеальной женой, она хорошая девушка, молодая, очаровательная, крепкого здоровья…
— Точно, ужасно крепкого. Но боюсь разочаровать тебя… я уже помолвлен с другой и скоро женюсь.
Герда отодвинулась и посмотрела на сына:
— Неужели… она американка?
— Нет, англичанка. Ее зовут Стефани Уайтхаус. Она проститутка.
И Генри дико захохотал.
— Ты это не серьезно, — помолчав, сказала Герда. Она вся напряглась; руки глубоко засунуты в карманы макинтоша, ноги в грязных резиновых сапогах крепко уперлись в камень пола. — Прекрати смеяться!
— Я не смеюсь, — ответил Генри, свирепо посмотрев на нее. — Послушай, мама.
— Пожалуйста, не шути таким образом.
— Я не шучу. Эта женщина, Стефани Уайтхаус, много лет была любовницей Сэнди, она уличная девка, он содержал ее, поселил в квартирке в Лондоне. Ты не знала об этом, правда?
— Не знала, — подтвердила Герда и отвернулась.
— Ну естественно. Сэнди помалкивал о ней. В сущности, она замечательная женщина. И я люблю ее.
— Но это невозможно… ты ведь, наверное, только недавно знаешь ее…
— Да. Но за это время многое произошло. Можно быть уверенным. Сэнди относился к ней как…
— Как к женщинам ее сорта, — перебила его Герда, — какого ты сам назвал.
Она отвернулась и смотрела в никуда, всеми силами стараясь держать себя в руках.
— Извини, мама. Я не могу не примешивать сюда Сэнди. Из-за него я почувствовал себя ответственным за нее. Кроме того, все стало намного серьезней…
— Ты поступил как последний дурак. Есть такая вещь, как порочность. Эта женщина охотится за твоими деньгами.
— Как ни нелепо, — сказал Генри, — я не считаю, что есть такая вещь, как порочность. И денег никаких не будет.
— Не знаю, о чем ты толкуешь. Не могу представить, что ты в самом деле не шутишь. Думаю, на тебя повлияла — каким-то странным образом — связь этой женщины с Сэнди. Ты всегда подражал во всем Сэнди. Подозреваю, она совершенно необразованная.
— О, совершенно. Но и ты тоже.
Герда поджала губы. Она снова повернулась к нему, в ее глазах, как и в его, блестели слезы.
— Я не хочу ссориться с тобой, Генри.
— Иногда без этого невозможно. Прости.
— Не верится, что ты это серьезно. А если да… мне кажется… что ты поступаешь не по зову сердца, а следуя какому-то… жестокому плану.
— Ты ничего не знаешь о моем сердце, — сказал Генри, — И никогда не знала. Ты презирала и не замечала меня, когда я был маленьким.
— Это неправда, — мягко возразила Герда. Смахнула слезы тыльной стороной ладони, — Ты хочешь сказать, что собираешься привести эту женщину сюда?
— Больше не будет никакого «сюда».
— Что ты имеешь в виду?
— Мама, не вопи, не падай в обморок. И не думай, что я шучу. Я собираюсь все это продать.
— Генри, что ты такое говоришь?
— То, что слышишь, мама. Я собираюсь продать Холл, парк, дома в деревне и все пахотные земли. Я не хочу быть землевладельцем, не хочу быть английским сельским помещиком. Богачом. И не вижу, почему из почтения к традиции, которую считаю глупой и вредной, я должен жертвовать жизнью ради этих ценностей, этих вещей. Твоя жизнь, мама, прошла здесь, и ты наслаждалась ею. По крайней мере, надеюсь, что так. Я не собираюсь следовать примеру деда, и отца, и Сэнди. И с какой стати? Я иной, чем они, и принадлежу к новому веку. Сэнди принадлежал к прошлому. Я — нет. Если поразмыслишь, то поймешь, поймешь, что нет ничего сверхобычного в том, что я говорю. Я не намерен оставаться здесь и становиться таким, как Сэнди, даже ради твоего удовольствия. А если уеду, то по-прежнему буду связан всем этим, пока это моя собственность и я за нее в ответе. Сбежать, оставить все на тебя, чтобы все шло как всегда, сохранить этот дом, эту бесполезную землю, деньги, которые все это стоит, в виде мавзолея Маршалсонов, будет не только легкомысленно, но и смерти подобно. Я не хотел этого, не хотел наследовать поместье, я не выбирал себе такой судьбы, но раз уж это случилось, должен избавиться от него, должен решиться. Пожалуйста, не обвиняй меня в жестокости или в том, что я делаю это из-за какой-то смешной зависимости от Сэнди, или… я никогда в жизни не был более серьезен, более убежден в необходимости действовать так, а не иначе. Мама, с этим нужно покончить, с подобным образом жизни нужно покончить. Когда есть бедняки и бездомные, я не могу просто сидеть на всей этой собственности и деньгах. Я намерен все распродать, а деньги пожертвовать. Не могу я жить так, как ты живешь. О растениях и деревьях ты заботишься больше, чем о людях. Прости, знаю, что для тебя это потрясение. Но в недолгом времени ты увидишь, что я прав, или поймешь…
Судя по ее виду, не сказать было, что Герда сейчас завопит или упадет в обморок. Слезы у нее высохли. Она сидела, повернувшись к нему. Широкие ноздри раздувались, крупное лицо побагровело, воротник поношенного макинтоша поднят — она выглядела неожиданно сильной и жесткой, как мужчина.
— Генри, — выговорила она, — этого не произойдет.
— Уже произошло. Все распланировано. Я привлек Мерримена…
— Мерримена?
— Да. Извини, пришлось попросить его держать все в тайне. Поместье целиком будет выставлено на продажу, возможно, в ближайшие недели. Разумеется, я позабочусь о тебе. Перестрою два коттеджа в Диммерстоуне в один небольшой дом, там будет очень мило и вполне приличный сад есть. Беллами я подарю его коттедж, а остальные продам. В Диммерстоуне тебе будет удобно, и от жилой застройки в стороне…
— Жилой застройки?
— Да. Я хочу отдать дальнюю часть парковой зоны со стороны Лэкслиндена совету сельского округа на условии, что они построят образцовый поселок с муниципальным жильем; больше того, Джайлс Гослинг уже представил великолепный проект: все дома будут облицованы местным камнем…
— Слышать об этом не желаю, — сказала Герда.
— Не хочется, чтоб эти места изгадили…
Герда, тяжело дыша, но сдерживая себя, опустила глаза на сапоги и стала отковыривать пальцем подсохшую грязь.
— А что та женщина… твоя… подружка Сэнди… думает на этот счет?
— О, ей это нравится, — ответил Генри, — Она ненавидит богачей! Она коммунистка! — Он снова засмеялся как ненормальный, — Господи, я чувствую такое облегчение оттого, что рассказал тебе! Не думай, что это было легко, мама… это было настоящее испытание и задача не из простых. Прости, что думаю о себе… о своей совести и своем будущем… Не мог пойти на компромисс. Просто не мог. Пожалуйста, скажи, что ты немного понимаешь меня, не считаешь… что это сумасшествие… не знаю… месть… или… Ты привыкнешь и увидишь, что так будет лучше всего. В конце концов, в свое время ты поступала по-своему… теперь мой черед. Пожалуйста, скажи, что не сердишься.
— Месть, — задумчиво проговорила Герда, продолжая заниматься сапогами. Потом сказала: — О, могу понять, что это было нелегко…
В этот момент появился Люций, одолевший ступени террасы. Нарочито отдуваясь, положил палку на балюстраду.
— Уф, какой крутой подъем! Я уже не так молод. Доброе утро, Генри! Боюсь, я снова опоздал к завтраку. О-о, дорогая, сколько ты нарвала прелестных цветов…
Почуяв, что происходит что-то неладное, Люций замолчал.
— Генри собирается продавать имение, — сказала Герда. — Холл. Все подряд.
Люций откинул голову, неторопливо расстегнул пальто, потом пиджак, потом верхнюю пуговичку рубашки. Ослабил шелковый шарф на шее. Снял шляпу и тщательно провел пальцами по седой гриве, откидывая ее назад.
— Ты слышал? — не выдержала Герда.
— Да, дорогая.
— Не похоже, что ты очень удивился. Или он рассказал тебе?
— Нет-нет, не рассказывал. Но… ну… в наше время… надо ожидать перемен…
— Рад, что ты так быстро поняла, что я действительно намерен это сделать, — не обращая внимания на Люция, сказал Генри Герде, — Пожалуйста, не думай, что мной руководит злоба, вовсе нет. Просто мне нужно выжить… и, конечно, я приложу все усилия…
— Мне придется жить в коттедже в Диммерстоуне, — сказала Герда Люцию. — Полагаю, тебя он не принимал в расчет.
— Я, наверное, смогу жить у Одри. Подыщу какую-нибудь нетрудную работенку… не будем делать из этого трагедию.
— Видишь, не такой уж он слабый и несчастный, как тебе представляется, — сказал Генри. — Мы все уладим.
— Ты сказала, что я слабый и несчастный?
— Он спросил, был ли ты моим любовником, — ответила Герда, — Ну я и сказала что-то вроде этого.