Припадая на четвереньки, она устремилась в темноту. В сапогах чавкало, с плаща текло. Но Катерина прислушивалась не к этим звукам, а к шагам Бондаря, неотвязно следующего за ней. Хуже всего, что на ходу он изредка щелкал зажигалкой, которая по непонятной причине не промокла во время купания в шахтном стволе. Правда, слабые вспышки света позволяли ориентироваться и Катерине.
Не пропустить бы тот хитрый поворот, на который вся надежда, думала она на ходу. Там можно затаиться, переждать, пока Бондарь пройдет мимо, а потом повернуть обратно и улизнуть на поверхность.
Чтобы не проскочить мимо, Катерина не отрывала правую руку от стены. Это придавало ей уверенности, потому что стало темно, хоть глаз выколи. Бондарь почти перестал пользоваться зажигалкой – то ли горючее экономил, то ли обладал кошачьим зрением. Его шаги звучали совсем близко, когда пятерня Катерины, которой она ощупывала стену, провалилась в пустоту.
Вот и нужный поворот!
Юркнуть туда и исчезнуть на время…
Так Катерина и поступила, сжавшись в комочек. Постаралась затаить не только дыхание, но и биение сердца. И вскрикнула от неожиданности, когда пламя зажигалки вспыхнуло всего в десяти шагах от нее.
– Ты пользуешься слишком стойкими духами, – пояснил Бондарь, ухмыляясь.
Молча швырнув в него камнем, Катрина бросилась за поворот.
Новая галерея была несколько уже и гораздо коварней предыдущей. Примерно на середине ее находился пролом, ведущий в расположенную ниже пещеру. Во время войны там размещался партизанский штаб. В одну из тех ночей, что Катерина провела в катакомбах, поддавшие спутники признались, что приторговывают сохранившимися в пещере патронами и гранатами. Они утверждали, что там все осталось по-старому, хоть начинай заново громить оккупантов. Оккупантов-коммерсантов, так они выразились. Когда же они отрубились, Катерина не поленилась отыскать вход в пещеру и даже измерила расстояние шагами, предполагая, что оружие ей тоже когда-нибудь понадобится.
От поворота до пролома ровно девяносто семь шагов, прикидывала Катерина, двадцать из них уже сделано. На этом отрезке пол ровный, не споткнешься (двадцать два, двадцать три). Значит, нужно поднажать, чтобы оторваться от Бондаря (двадцать шесть, двадцать семь). Главное, не отрывать руку от стены, иначе (тридцать) запросто можно расшибить голову об камни (тридцать один). Но еще важнее не сбиваться со счета.
Тридцать шесть шагов, тридцать семь… сорок… пятьдесят…
Подошвы бегущей Катерины часто стучали по известняковому полу: топ-топ-топ. Мозг методично отсчитывал моменты соприкосновения ног с камнями.
Шестьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят семь…
Метров за десять от пролома придется встать на карачки и передвигаться так до тех пор, пока опасный участок пути не останется позади… семьдесят, семьдесят один…
Провал не широкий, семьдесят пять, семьдесят шесть… Катерина его перепрыгнет, восемьдесят… а вот Бондарь, восемьдесят один, восемьде…
Она похолодела, когда очередной шаг не отозвался гулким топаньем. Она не учла, что шаги бегущего гораздо шире шагов идущего, вот какая штука.
С этой мыслью Катерина обрушилась вниз, опережая собственный вопль ужаса.
* * *Бондарь остановился и прислушался. Судя по болезненному стону, которым завершился вопль Катерины, при падении она сломала как минимум ногу. Если повезло ему, то этим дело и ограничилось. Если повезло ей, то она расшиблась насмерть и уже не сможет отвечать на вопросы Бондаря.
Осторожно приблизившись к зияющему в полу провалу, он заглянул туда и чиркнул зажигалкой, но ничего, кроме побагровевшей темноты, внизу не увидел. Трепещущий язычок пламени был слишком слаб – газ на исходе. Чтобы уберечь зажигалку от воды, пришлось завернуть ее в оторванный карман куртки и держать во рту, но зато она избавила Бондаря от блужданий во мраке.
Он снова крутнул колесико зажигалки и, осмотрев края пролома, обнаружил буксировочный трос, привязанный к крюку, вбитому в трещину. Сквозь стальные волокна троса были пропущены тридцатисантиметровые обрезки арматуры, служащие перекладинами этой самодельной лестницы. Учитывая, что падение Катерины длилось не больше секунды, высота была не слишком большая. Метра три-четыре, от силы, пять.
Спустившись вниз, Бондарь высек призрачный язычок пламени и огляделся по сторонам, держа пистолет наготове. Катерины нигде не было. Следовательно, она приземлилась относительно благополучно и вздумала поиграть в прятки.
Застыв в темноте, Бондарь прислушался, но до его ушей не донеслось ни единого подозрительного шороха. Вспоминая увиденное при свете зажигалки, он предположил, что находится в чудом сохранившемся партизанском убежище. В углу стояло свернутое плюшевое знамя, вдоль стен тянулись ряды бочек и ящиков. Ага, кажется, на одном из них стояла позеленевшая от времени керосиновая лампа! Так ли это?
Зрительная память Бондаря не подвела. Не прошло и минуты, как он отыскал лампу, зажег ее и двинулся в обход пещеры. Его колышущаяся тень казалась неправдоподобно огромной.
Катерина, забившаяся в угол в своем черном плаще, опять не дышала, надеясь остаться незамеченной. Но когда неверный красноватый свет озарил пещеру, необходимость скрываться пропала.
– Добегалась? – спросил Бондарь, не спеша подходить к Катерине вплотную.
– Оставь меня! – Она закрыла лицо ладонями.
– Иди сюда, – велел Бондарь.
– Тебе легко говорить!.. У меня нога сломана. – Катерина нервно потеребила кулон на цепочке, вывалившийся из разреза кофточки, но прятать его обратно не стала.
– Тогда ползи.
Сказав это, Бондарь ожидал услышать в ответ что-нибудь вроде: «Сам ползай, легавый». Но Катерина издала глухой стон, бессильно опустила руки и уронила голову на грудь. В такой позе, сидя на каменном полу с раскинутыми в стороны ногами, она походила на поломанную куклу. Подходи и бери ее без опаски.
Так просто. Не слишком ли просто?
Бондарь сделал несколько шагов вперед и остановился. Смутная тревога удерживала его на месте. В руках массажистки не было оружия, ни огнестрельного, ни холодного, но от нее исходила затаенная угроза. Неужели она рассчитывает одержать победу в рукопашной схватке?
Нет, подумал Бондарь, наверное, тревога навеяна мрачным помещением, в котором он очутился. Полупрозрачные сталактиты походили на клыки подземного чудища, особенно те, на которых виднелись красновато-бурые потеки. Как будто в готовой сомкнуться пасти находишься. А тоннель, уходящий в темноту, выглядел, как черный зев.
Сделав еще один шаг вперед, Бондарь отшвырнул попавшуюся под ноги бутылку. Их валялось повсюду множество, и почти все они имели слегка непривычную форму. А еще тут были спичечные коробки, окаменевшие окурки, гильзы, бурые клочья полуистлевших бинтов.
Бондарь остановился напротив Катерины. Стена над ее опущенной головой была испещрена множеством надписей, дат и рисунков, сделанных в основном мелом и углем. Самый большой рисунок изображал человеческий череп, украшенный косой челкой и усиками. Надпись под ним гласила: «Сегодня утром под мостом поймали Гитлера с хвостом».
Незатейливый юмор солдат давно минувшей войны не настроил Бондаря на веселый лад. Перед ним находился враг, пусть обряженный в юбку, но от этого не менее коварный. Катька-Кобыла, на совести которой наверняка немало загубленных душ.
– Рассказывай, – предложил он, приведя ее в чувство затрещиной. – Сумеешь заинтриговать меня, я вытащу тебя из этой дыры. Нет – останешься подыхать здесь. Нравится тебе такая перспектива?
Губы Катерины дрогнули:
– Нет.
– Говори громче. Ты не умирающий лебедь.
– Бо… – Пошевелившаяся Катерина охнула и спрятала лицо в ладонях. – Больно…
Бондарь взглянул на ее ноги в драных колготках. Одна из них успела увеличиться в объеме чуть ли не вдвое.
– Перелом закрытый, – сказал он. – Пустяк.
Катерина прошептала в ответ что-то неразборчивое. Из ее глаз выкатились две слезинки, оставившие светлые дорожки на грязных щеках.
– Что? – спросил Бондарь, опустившись на колено.
Она ухватила его за отвороты куртки и страстно взмолилась:
– Не бросай меня здесь одну, родненький. Я все расскажу, все, что зна-а-аю. – От избытка чувств Катерина подвывала, как на похоронах.
На своих собственных похоронах, уточнил Бондарь мысленно.
– Кончай завывать, – велел он.
– Мне страшно-о-о, – невнятно причитала Катерина, теребя его куртку. – Я бою-у-усь…
– Если решила рассказать правду, то бояться тебе нечего, – поморщился Бондарь.
– Есть чего! Я тут как заживо погребенная! Не хочу-у-у!
Он не мог заставить себя оторвать пальцы Катерины, удерживающие его на месте. Ей и так изрядно досталось. Еще минуту назад он видел в ней лишь врага, с которым можно не церемониться. Теперь перед ним находилась страдающая, насмерть перепуганная женщина, так что правила игры изменились.
Никто не утверждает, что обстоятельства никогда не вынуждали Бондаря действовать с исключительной жестокостью. Но правда заключалась в том, что проявлять великодушие ему было значительно проще и приятнее.
– Успокойся, – буркнул он. – Самое страшное позади. Просто я стану задавать вопросы, а ты будешь давать на них исчерпывающие ответы.
– Нет, что ты! – встрепенулась Катерина. – Сначала вытащи меня отсюда! Иначе ты выведаешь у меня все, а потом бросишь.
– Не болтай ерунду.
– Ну, родненький, ну, пожалуйста!..
Мольбы Катерины не могли оставить Бондаря равнодушным.
– Ладно, вставай, – сказал он, запихивая «беретту» за пояс. – Обопрешься на меня, и пойдем потихоньку…
С этими словами он попытался приподняться и не смог. Схватившаяся за его куртку, Катерина повисла на нем всей тяжестью. Оказывается, она не так уж спешила покинуть пещеру.
* * *Бондарь не задумывался, отчего это голос Катерины звучит не очень внятно. Он объяснял это слезами. В действительности же причина была иная. Когда стало ясно, что убежать не удастся, Катерина решилась на отчаянный шаг. Забившись в угол, она извлекла из воротника плаща бритвенное лезвие «Вилкинсон» и зажала его между пальцами.
Во время разговора с Бондарем, когда Катерина закрыла лицо ладонями, лезвие незаметно перекочевало в ее губы и легло на кончик влажного языка, прочно приклеившись к нему. Осталось лишь втянуть его поглубже и осторожно поместить в зазор между правой щекой и боковыми зубами.
Операция прошла без сучка без задоринки. Не зря Катерина часами разучивала этот фокус на зоне, доводя его до совершенства.
Разыгрывая из себя жертву, сдавшуюся на милость победителя, она ждала, пока утративший бдительность Бондарь склонится над ней. Он так и поступил. Держась за него, Катерина подумала, что с вытекшим глазом он будет не так галантен… Внезапная боль, шок, инстинктивное желание избавиться от острой пластины, впившейся в лицо. Пока Бондарь придет в себя, его пистолет перекочует к Катерине, а уж спустить курок она сумеет. Выбраться наверх со сломанной лодыжкой тоже будет не так уж сложно. Лишь бы выплюнуть лезвие точно в цель.
И Катерина уже была готова проделать это.
Внезапно изменившееся выражение ее глаз предупредило Бондаря об опасности. Готовясь предотвратить нападение Катерины, он стиснул кисти ее рук, по-прежнему цепляющиеся за его куртку. Это было ошибкой. Даже не пытаясь освободиться, Катерина приподнялась с земли.
Ее язык успел извлечь лезвие из-за щеки, ее губы приоткрылись, ее легкие до предела наполнились затхлым подземным воздухом. Осталось лишь согнуть стальную пластину языком и хорошенько дунуть, чтобы она, спружинив, вылетела изо рта, как пуля.
– Гадина!
Заметив проблеск стали, Бондарь молниеносно ударил ее по губам тыльной стороной ладони. Лезвие рассекло Катерине верхнее нёбо.
– Тварь!
Кулак врезался в скулу, едва не заставив Катерину проглотить бритву. Лопнувшее пополам лезвие распороло язык и засело в нем двумя острыми занозами. Затем последовал удар в челюсть снизу, окончательно раскрошивший металлическую пластину, заодно с зубами.
Рот Катерины наполнился кровью. Она уже и не помышляла о сопротивлении, а лишь плевалась окровавленными осколками бритвы да мычала, опасаясь подавиться собственными зубами.
– Убить тебя, что ли? – задумчиво пробормотал Бондарь. – Да, пожалуй, я так и сделаю. На кой черт сдались мне твои россказни? Никогда не интересовался откровениями лесбиянок.
С этими словами он выпрямился и навел на Катерину пистолет.
– Не надо! – взмолилась она.
Ее лицо разбухало прямо на глазах, подобно тесту, в которое добавили дрожжи.
– Надеешься выиграть время? – спросил Бондарь, стараясь смотреть на «беретту», а не на скорчившуюся у его ног шпионку. – Хочешь начать все сначала?
– Нет, что ты! – воскликнула Катерина. Она ужасно боялась, что поврежденный рот делает ее речь недостаточно внятной, потому повторила свое коротенькое заклинание: – Что ты!
– Хочешь дать показания? – удивился Бондарь.
– Да!
– Я бы на твоем месте отказался. Расправь плечи и гордо подними голову, сверкая глазами. Получится эффектно.
– Нет! – Катерина помотала спутавшимися волосами.
– Но ты ведь уголовница, черт бы тебя подрал, – настаивал Бондарь. – Прояви гонор, докажи, что не боишься смерти.
– Нет… Нет…
– Ужасно хочется всадить в тебя пулю. Не лишай меня такой возможности.
– Я бу-уу о-о-ии.
Бондарь поморщился:
– Что-что?
– Я буду говорить, – повторила Катерина, делая отчаянные попытки изъясняться членораздельно.
– Тогда выплюнь изо рта все, что тебе мешает и начинай, – распорядился Бондарь. – За попытку соврать – смерть. За попытку умолчать хотя бы один крошечный факт – то же самое. И не думай, что тебе удастся меня разжалобить. Твой напарник Макс тебя ждет не дождется на том свете.
По грязным скулам Катерины потекли потоки слез. Не Максима Кривченко она оплакивала, а саму себя, ту прежнюю, бесшабашную Катюху, которой сам черт был не брат. Та блатная деваха исчезла, испарилась. На ее месте размазывала по лицу сопли раздавленная, сломленная, несчастная баба, растерявшая гонор и добрую половину зубов. Но, невзирая на это, мечтающая выжить во что бы то ни стало.
XXIV. Одесса-мама против дяди Сэма
С самого утра менеджер отдела новостей Джоан Лепски чувствовала себя неотразимой. Тому причиной были особые колготки с пикантной прорезью посередине. Только эти колготки на голое тело и никакого белья – ощущение собственной порочности и доступности возбуждало Джоан похлеще патентованных препаратов. То и дело одергивая платье, она крутилась перед зеркалом и фантазировала о том, как кто-нибудь из мужчин уволочет ее в темный уголок и беспрепятственно овладеет ею. Для этого было бы достаточно задрать подол ее платья ну и, пожалуй, наградить ее легкой, но властной пощечиной. Никто еще не обходился с Джоан подобным образом, хотя она мечтала об этом чуть ли не с детства.
Но сотрудники мужского пола не спешили порадовать ее маленькими знаками внимания. Одни пялились в экраны своих лэп-топов, другие болтали по телефону, третьи обсуждали всякую ерунду, попивая кофе из пластиковых стаканчиков. Безмозглые идиоты, сердито подумала Джоан. Ничего не видят дальше своего носа. Вся надежда на Сида с его широкими плечами и волосатыми руками. Настоящего изнасилования, конечно, не получится, но ведь всегда можно закрыть глаза и представить себя беззащитной жертвой неумолимого маньяка.
С мыслью об этом Джоан бодро простучала каблуками по ковровому покрытию коридора, открыла дверь и заглянула в кабинет Штейна.
– Хай, – чирикнула она, обнажив безупречные металлокерамические зубы.
В следующую секунду улыбка сползла с ее лица. Она еще никогда не видела Сида таким… таким странным. Если он и походил на шерифа из вестерна, то этого шерифа сначала огрели чем-то тяжелым по голове, а потом еще встряхнули его так, что галстук сбился набок, а рубаха частично вылезла из брюк. И кто-то взлохматил ему прическу, отчего набриолиненные пряди встали торчком, словно иглы дикобраза.
– Хай, – повторила Джоан упавшим голосом. – Как дела?
– Хреново, – сказал Сид по-русски.
– Khre-novo? – переспросила Джоан. – What it is mean, khrenovo?
– Это значит – через жопу.
– Jo-pa?
– Она самая. Глубокая и черная, как лисья нора.
Сид перешел на английский, но Джоан от этого легче не стало. Что за нора, о которой ей здесь толкуют? И почему она не видит одной из тех ответных улыбок, которые американцы включают автоматически, как поворотные огни своих автомобилей?
Когда Сид встал и вышел из-за стола, Джоан с удивлением заметила миниатюрный микрофон, торчащий у него в ухе. А еще она подумала, что получать пощечины от мужчин, наверное, не так здорово, как об этом мечтается. И очутиться наедине с Сидом в укромном уголке ей тоже перехотелось. Его покрасневшие глаза не сулили ничего хорошего от подобного времяпрепровождения. Он превратился в человека, от которого можно ждать одних только неприятных сюрпризов.
Попятившаяся Джоан зацепилась каблуком за порог и едва устояла на ногах.
– Пожалуй, мне пора, – жалко улыбнулась она. Дантисты подивились бы метаморфозе, произошедшей с ее зубами, утратившими свою белизну и перламутровый блеск.
Не имея возможности вышибить их к чертовой матери, Штейн просто шарахнул кулаком по стене, после чего похотливая идиотка испарилась. Сам он, баюкая ушибленную руку, остановился у окна, из которого открывался вид на ненавистный город.
* * *«Эта Одесса-мать меня доконает, – мрачно размышлял американец. – Уже доконала. Сволочной русский Бонд переиграл меня, как мальчишку. Шутя избежал всех расставленных капканов. И теперь в капкане очутился я сам».
Выругавшись, Штейн вытащил из уха радионаушник и едва удержался от желания растоптать его ногами. Вряд ли миниатюрный наушник или какие-либо другие дорогостоящие приспособления понадобятся провалившемуся резиденту. В лучшем случае его вытащат из Украины, а дома подвергнут бесконечным допросам и разбирательствам, после которых он превратится в затравленного идиота с трясущимися руками и нервным тиком. Но это только цветочки по сравнению с тем, что ожидает его в здешних застенках. Перспектива сгнить тут заживо весьма реальна. ЦРУ выручает далеко не каждого попавшего в беду сотрудника. Провинившихся попросту бросают на произвол судьбы.