Ванга стояла посреди Ольгиной комнаты, и вид у нее был испуганный.
«Может, у всех девушек такой вид, когда они примеряют подвенечное платье?» – подумала Ольга.
А вслух сказала:
– Какая же ты красавица!
– Правда?
Лицо Ванги просияло. Она даже про страх свой забыла, наверное.
– Конечно, – подтвердила Ольга.
– Да, ты всегда правду говоришь. – Ванга радостно улыбнулась. – Ой, как бы я хотела в зеркало поглядеться! А расскажи мне, какая я? – попросила она.
– Ты светлая. Вся светишься, как будто у тебя внутри фонарик, – сказала Ольга. – Я в детстве любила смотреть на елочные фонарики. Они были сделаны из тонкой-тонкой бумаги, а внутри у них был огонек. И от этого весь фонарик светился. Вот и у тебя внутри такой огонек.
Ванга радостно засмеялась. И вдруг смех ее оборвался. Она замерла, словно прислушиваясь к чему-то. Или, вернее, вглядываясь во что-то – не глазами, а тем, что называют мысленным взором.
– Что с тобой? – насторожилась Ольга.
– Ольга, знаешь… – медленно проговорила Ванга. – Я о тебе вдруг подумала. Как странно!
– Что же странного? – пожала плечами та. – Мы с тобой разговариваем. Конечно, думаем друг о друге.
– Нет, я по-другому… Я как будто… увидела? Нет, когда я видела – раньше, глазами видела, – совсем не так все было. Я… – заметно было, как Ванга с трудом подбирает слова, которые могли бы выразить то, что вдруг предстало перед нею. – Сейчас я, наверное, кое-что поняла про тебя. Да! Поняла про тебя.
– Что же ты про меня поняла? – улыбнулась Ольга.
– Что ты встретишь человека, который будет тебя любить, – твердо, без сомнений сказала Ванга. – Как Димитр меня. И даже… даже еще сильнее! Он не сможет без тебя жить, вот как будет тебя любить. И ты не сможешь без него жить. И вы будете очень-очень счастливы, и поженитесь. Ты думаешь, я все выдумала? Но я правда это поняла! Ольга, почему ты стала такая печальная? – с тревогой спросила она.
– Потому что все это едва ли возможно, – ответила Ольга. Она уже не удивлялась тому, что Ванга чувствует перемены ее душевного состояния лучше, чем иные зрячие люди. – Невозможно, чтобы мне встретился такой человек. И особенно – чтобы мы поженились.
– Но почему? – растерянно спросила Ванга.
– У таких, как я, нет будущего, милая.
– Ты самая лучшая!
– О любви мне мечтать не стоит, – словно не Ванге уже, а себе самой сказала Ольга. – Впереди только одинокая старость.
– Но почему?! – воскликнула Ванга.
– Ты же и сама понимаешь, – ровным тоном ответила Ольга. – Эмигрантка, бесприданница – кому я нужна? У меня даже паспорта нет. Счастье, что меня взяли работать в Дом слепых. Я больше не голодаю, у меня есть крыша над головой. И вообще, что это я вдруг? Нашла кому жаловаться на судьбу.
– Я тебе честно-честно сейчас сказала! – взволнованно проговорила Ванга. – Тебя правда полюбят, и ты правда будешь счастливая. Я это правда знаю! Сама не понимаю, почему… Но знаю.
– Не волнуйся, Ванга, – сказала Ольга. – Тебе сейчас о своей свадьбе думать надо. А мне в класс пора.
Она встала. Ванга тоже поднялась с круглой табуретки, на которой сидела у пианино.
– А я в парк пойду, ладно? – попросила она. – Димитр ждет.
– Конечно, пойди, – улыбнулась Ольга.
Глава 16
Ответ от Панде Сурчева пришел через неделю. Почерк был корявый, в словах ошибки – значит, отец написал сам, никому этого не доверив.
«Здравствуй, моя старшая дочь Вангелия! – было сказано в письме. – Ты просишь моего благословения на брак. Но я тебе благословения не даю. Три дня назад твоя мачеха Танка умерла. Осталось трое детей – твои братья Васил и Томе и твоя сестра Любка. Танка родила ее три года назад. Растить их теперь некому. Поэтому моего благословения тебе нету. Возвращайся домой. Твой отец Панде
Сурчев».
– Ванга, ты не можешь это сделать! Не можешь!
Димитр встряхнул Вангелию за плечи, словно пытаясь разбудить. Все три дня, прошедшие после того, как пришло письмо из Струмице, она в самом деле выглядела спящей. Или онемевшей. Или окаменевшей. Да, ему казалось, что он трясет кусок камня.
– Я должна, – произнесла она мертвым голосом.
– Кому должна?! А наша любовь? Мы же с тобой мечтали… Да проживем мы и без его благословения!
– Не в благословении дело, – покачала головой Ванга. – Я не смогу, Димитр.
– Что не сможешь?
– Не смогу жить в довольстве и достатке, когда мои братья и сестра будут с голоду погибать.
– Да ты про сестру и не знала даже! Тебе за три года из дому ни разу не написали!
– Им не до меня было. У них тяжелая жизнь.
– А у тебя легкая? – воскликнул Димитр. – Не до тебя им было… Как батрачка понадобилась, так сразу вспомнили! Ванга… – с горечью произнес он. – Я же тебя люблю. За что ты делаешь меня несчастным?
И тут мертвый ее голос наконец ожил – брызнул множеством горестных осколков.
– Перестань, Димитр! – вскрикнула Ванга. – Не рви мне душу!
– Ты мою душу насмерть разорвала! – закричал он в ответ.
Хлопнула дверь. Звоном отозвались фортепианные струны. Страшная, пронзительная это была музыка…
По лицу Ванги текли слезы.
– Никогда больше… Никогда! – произнесла она.
И захлопнула крышку пианино.
Воспитанники Дома слепых сгрудились у крыльца, рядом с которым стояла телега. Девочки плакали.
– Вангелия, ну зачем ты уезжаешь? – всхлипнула было одна из них.
– Замолчи! – оборвала ее другая. – Ванге и без тебя тошно.
Димитра среди учеников не было. Он с самого утра ушел в парк, и никто не решился его окликнуть.
– Вспоминай нас, Вангелия, – сказала директриса. – Надеюсь, это будут добрые воспоминания.
– Добрые, госпожа Стоянова, – кивнула Ванга. – Спасибо вам.
Лицо у нее было бледное, но спокойное.
Директриса велела вознице:
– Ну, поезжай. Долгие проводы – лишние слезы.
А про себя подумала: «Какие там слезы! Она спокойна и темна, как земля. И как нам понять этих людей?»
Ванга села на телегу. Скрипнули колеса. Ольга пошла рядом. Она шла молча, и только за воротами не выдержала, воскликнула:
– Как мог твой отец так с тобой поступить?!
– Ему ничего другого не оставалось, – бесстрастно проговорила Ванга.
В отличие от ее голоса, голос Ольги звучал горячо:
– Никто не вправе требовать от другого, чтобы он принес себя в жертву. Никто! Можно жертвовать своей жизнью, но не чужой.
Ванга тронула возницу за плечо. Телега приостановилась. Ванга спустилась на землю, обняла Ольгу.
– Ты хорошая, – шепнула она ей на ухо. – Чистый человек.
– Ванга, милая, ты не должна приносить себя в жертву семье! – так же горячо повторила Ольга. – Если о себе не хочешь подумать, то хоть Димитра пожалей. Он в тень превратился от горя.
– О Димитре есть кому позаботиться, – ответила Ванга. – А о малых моих – некому.
– О господи! – в сердцах воскликнула Ольга. – Крестьянская логика!
– Я крестьянка и есть, – невесело улыбнулась Ванга. – Поманила меня чужая судьба. Да, видно, зря.
– Хочешь, я поеду с тобой, поговорю с твоим отцом? – предложила Ольга.
– Нет, – отрезала Ванга.
– Я сумею сказать, чтобы он понял! – Ольга с надеждой вглядывалась в лицо Ванги. Пока не поняла по каменному его выражению, что надежда тщетна. – Да как же можно вот так, походя, распорядиться чужой жизнью?! – в отчаянии воскликнула она тогда.
– Не плачь, Ольга, – сказала Ванга. – Видно, для себя мне не жить. Такая судьба, ничего не поделаешь.
– Ванга, послушай меня, – предприняла последнюю попытку Ольга. – Может быть, судьба действительно существует. Может быть. Но ведь мы ее не знаем! У человека всегда есть выбор.
– Я выбрала. – И вдруг окаменевшее лицо Ванги просветлело. – Я тебя никогда не забуду, Ольга, – сказала она. – Всегда буду тебя видеть.
– Видеть? – удивилась та.
– Видеть, – повторила Ванга. – Где бы ты ни была, что бы ни делала. Прощай.
Она снова обняла Ольгу, крепко и коротко.
Ольга не пошла дальше за телегой. Молча смотрела она, как Ванга исчезает, словно растворяется вдалеке.
Когда телега остановилась у плетня дома Сурчевых, Панде был во дворе.
– Приехала, – сказал он, увидев дочь.
Ванга сняла с телеги большой фанерный чемодан со своими вещами.
– Оставь, – сказал Панде. – Я в дом занесу.
– Я сама, – ответила Ванга. – Здравствуй, папа.
– Как ты сама занесешь? Забыла уже, как у нас тут и что.
– Все помню.
В доме – нищей глиняной хатенке – все и в самом деле было по-прежнему. Только Васил и Томе из маленьких мальчишек сделались подростками да жалась к ним трехлетняя Любка – худенькая, растрепанная, с замурзанным личиком.
Из всех ребят узнал сестру только Васил.
– Ванга! Ванга вернулась! – радостно воскликнул он. И толкнул брата: – Это ж наша Вангелия!
– А откуда она взялась? – глядя исподлобья, спросил Томе.
Отец с порога хмуро наблюдал за своими детьми. Как-то они уживутся? Ну, как-нибудь. Что об этом думать? Вина покалывала его сердце больно и остро. Он изо всех сил гнал от себя эту вину, но она не исчезала, как он ни старался. Видно, до конца теперь придется с этим жить.
– Отдохни с дороги, – бросил он Ванге. – Потом сваришь чего-нибудь. Мука на мамалыгу еще осталась.
– А ты куда? – спросила она.
– К Георгию Стоянову нанялся. Пастухом. Помнишь Стоянова? Ну, сама тут… Васил тебе все покажет. Приладишься.
Отец пошел к двери.
– Я тебя провожу, – сказала Ванга.
Выходя из дому, она споткнулась о порожек.
– Забыла про него? – заметил отец. – Скоро вспомнишь. У нас тут все по-прежнему: добра не нажили, скотины нету. Молоко у соседки будешь брать, у Миланы. Я ей вперед заплатил. Проживете как-нибудь. Мука есть, – снова напомнил он.
– Я покажу, где мука! – с готовностью воскликнул Васил.
– Справишься, – отец коротко и неловко коснулся плеча Ванги. – Научили же тебя чему ни на есть… в Доме этом твоем.
– Научили.
В голосе Ванги прозвучало уныние. Но предаваться ему было некогда. Любка подошла к сестре, подергала за подол.
– Есть дай… Дай!.. – сказала она и тут же заплакала.
Ванга наклонилась, взяла Любку на руки. Отец вышел со двора. Васил смотрел на Вангу с надеждой, Томе – понуро.
– Что ж, – сказала она, – будем жить. Раньше смерти не уйдешь. Принеси муки, Васил. Поесть надо.
Глава 17
– И забрал тогда королевич с собой свою любимую королевну, и увез ее за синие горы, и стали они жить долго и счастливо…
Томе приподнялся на топчане, на котором спал вместе с Василом, и сонно пробормотал:
– Королевичей на свете не бывает…
– Бывают, бывают, – покачала головой Ванга. – Ну, спите.
Она ушла к себе за занавеску. Любка разметалась на их общем топчане так, что Ванге пришлось подвинуть ее к стене, чтобы улечься. Сама она так устала за день, сплошь заполненный разнообразной работой – ходила на луг за щавелем, стирала, варила детям обед, что уснула мгновенно и…
И так же мгновенно проснулась. Села на кровати, вся дрожа. Отчего? Непонятно. В доме стояла обычная ночная тишина. Сопела во сне маленькая Любка. Что-то бормотал Васил – наверное, ему снилось, что он сражается с мальчишками на улице.
Ванга вскочила, выхватила из постели Любку и, даже не разбудив, стала второпях одевать ее.
– Васил! Вставай, буди Томе! – кричала она при этом.
Любка открыла глаза и сразу же заплакала. Занавеска отодвинулась, показалась растрепанная голова Васила.
– Ты чего, Ванга? – он сонно хлопал глазами. – Зачем разбудила?
– Буди Томе и беги на улицу! – крикнула та. – Скорее! Помоги мне! Сундук выноси!
Она подтолкнула Васила к большому расписному сундуку – тому самому, который когда-то дали в приданое Танке. Так и остался этот сундук единственной дорогой вещью в доме…
– Томе! Помогай Василу сундук выносить! – закричала Ванга.
– Ванга… Ты умом тронулась?
Васил испуганно смотрел на старшую сестру. Но та не унималась. Даже на плач Любки не обращала внимания.
– Несите сундук на улицу, кому сказала! – заполошно кричала она.
Прижимая к себе Любку, она принялась выбрасывать в окно вещи, попадавшиеся под руку. Испуганно оглядываясь на нее, Васил и Томе взялись за сундук. Ванга схватила медный котелок и с сестрой на руках выскочила вслед за братьями на улицу.
И в ту самую минуту, когда все они оказались на дворе перед домом, раздался какой-то странный звук – не звук, а утробный гул. Земля ходуном заходила у них под ногами, стены глиняной хатки закачались – и в то же мгновение обрушились со страшным треском.
Точно такой же треск, грохот и крик доносился с улицы – казалось, не с улицы даже, а прямо из ада. Да там и творился ад: разваливались на части и рушились дома, падали деревья, истошно мычали коровы, кричали от боли и ужаса люди – и все это в кромешной тьме.
– Не плачьте, не бойтесь! – повторяла Ванга. – Мы живы. Живые мы!
Ни братья, ни даже маленькая Любка как раз и не плакали. Но не потому, что были бесстрашны, а лишь потому, что онемели и остолбенели от ужаса.
Не плач стоял в селе, а нескончаемый вой. Первые лучи солнца были безжалостны – картина в них предстала такая, какую не должны видеть человеческие глаза. И не потому, что после ночного землетрясения все село представляло собою груду развалин – что развалины! – а потому, что из-под развалин этих выносили мертвые изуродованные тела.
– Пустите меня! Пустите к ним! – билась возле одного из таких бывших домов обезумевшая женщина. – Ой, детки мои!
И никто не решался ей сказать, что деток ее уже достали из-под обломков, и лежат они теперь в саду, накрытые белыми простынями…
Ванга сидела на глиняных обломках, оставшихся от дома, и варила на костре похлебку из «заячьей капусты». Васил, Томе и Любка понуро сидели поодаль – мальчишки на земле, а маленькая сестренка на пестром сундуке.
– Домой хочу! – ныла Любка. – Где наш дом?
– Замолчи! – оборвал ее Васил. – Пропал наш дом, не видишь, что ли? Если б не Ванга, и мы бы все пропали. И тут же спросил: – Ванга… А как ты узнала, что землетрясение будет? Ты же нас раньше разбудила, чем все затряслось.
– Не знаю, – пожала плечами Ванга. – Почувствовала как-то.
Как раз в эту минуту во двор вошла соседка с крынкой молока. Услышав слова Вангелии, она потихоньку перекрестилась. Потом протянула крынку Василу и сказала:
– Попейте молочка, детки. – И добавила со значением: – А корова-то моя почуяла землетрясение. Как взбесилась – дверь в хлеву сломала, на двор выбежала.
– Наша Ванга тоже почуяла! – с гордостью сообщил Томе.
Соседка не успела ничего на это сказать. Едва не сбив ее с ног, вбежал во двор Панде.
– Живы, – с облегчением выдохнул он. – Слава Богу!
– Папа! – воскликнула Ванга. – Как мы за тебя боялись!
– Да мне-то что сделается? – пожал плечами он. – На пастбище небо над головой.
А тут…
Он сокрушенно посмотрел на развалины дома.
– Пап, – спросил Васил, – где же мы теперь жить будем?
Что мог ответить Панде Сурчев? Только то, что судьба, видно, никогда не повернется светлой своей стороною ни к нему, ни к его горемычным детям.
– Так и сказала: я, мол, почувствовала, а что – сама не знаю. – Соседкины глаза горели тем счастливым огнем, которым всегда горят они у человека, который самозабвенно сплетничает. – Ну как она могла почувствовать? В одну минуту случилось.
– Не может человек землетрясение почувствовать, – согласно кивала вторая соседка. – Корова только или собака. Или… Ой, говорить не хочется! – Она опасливо закрестилась и сказала: – Жалко Панде. Мало что вдовец, из бедняков бедняк, так еще и дочка… вон какая.
– Как будто и не человек она, – с испугом пробормотала первая. – Надо Панде сказать, что люди про нее думают!
Панде тем временем заканчивал обмазывать глиной убогий домишко, который он соорудил из обломков прежнего, тоже более чем небогатого. Когда соседка подошла к плетню и окликнула его, он не сразу оторвался от своего занятия.
– Панде! – повторила она.
– Чего тебе?
Он наконец подошел к плетню.
– Хотела тебе сказать… – поджав губы, проговорила она.
– Ну так говори. Чего мнешься? – буркнул Панде.
– Вангелия твоя… Знаешь, что она землетрясение почуяла?
– Знаю. И что?
– Как же – что? – воскликнула соседка. – Надо б ее в церкви отчитать. Странная она у тебя.
– Нечего попусту языком молоть, – отрубил Панде. – Странная или какая, а детей спасла.
– Зачем Лидия приходила? – спросила Ванга, когда отец вернулся к мазанке. – Жаловалась на меня?
– Нет, – так же коротко, как соседке, буркнул Панде и дочери.
– Не слушай ее, папа, – сказала Ванга. –
Я и правда почувствовала, что землетрясение будет. А как… Может, во сне увидала?
Не знаю!
Отец обтер руки ветошью, взглянул на жалкое их творение – глиняную хатенку.
– Вот вам и дом, – безрадостно сказал он. – Лучшего не нажили. Живите.
Ванга первая вошла в новое жилье. Мрачно, тесно, сыро. Она провела рукой по стене – пришлось вытереть влажную руку о юбку.
– Господи… – чуть слышно проговорила Ванга. – Не хочу я так жить… Не могу я больше так жить!
И упав на пол, заплакала. Неизвестно, сколько сотрясали бы ее рыдания, но тут в дом проскользнула маленькая Любка. В руках у нее был медный кувшин – единственная посуда, уцелевшая после землетрясения. За ней вошли Васил и Томе, внесли расписной сундук.
– Сундук вот, – сказал Васил. – Ванга… Ты спасла.
Любка погладила яркие цветы, которыми расписана была крышка.
– Цветочки… – проговорила она. – Красиво будет.
– Ванга, все хорошо будет, – сказал Васил. – Честное слово! Что ты скажешь, я все сделаю. Все для тебя сделаю!
Ванга села на полу, вытерла фартуком лицо, залитое слезами. Потом, последний раз всхлипнув, поднялась на ноги, обняла сестру и братьев и сказала:
– Да. Красиво будет. Надо жить.
Глава 18
«Красиво будет», – подумала Ольга, поплотнее приминая землю у корней только что посаженной розы.
– Здравствуйте, – вдруг услышала она.