Алена была так изумлена упоминанием Заболоцкого (тоже, кстати, одного из любимейших ее поэтов), что в самом деле пристегнулась. И всю дорогу до Кстова сидела вся такая пристегнутая, размышляя над тем, как точно сказал Нестеров: будет то, что есть на самом деле, а не то, чего хочешь. Увы, в жизни Алена слишком часто проверяла эту аксиому. Взять хотя бы отношения с Игорем…
Нет, не надо об Игоре, лучше о Нестерове. Какой он все-таки загадочный человек, этот мент. Умный, ироничный, надежный, обаятельный… Повезло ей с напарником, с соседом, со спутником сегодняшнего дня, повезло! Редко когда общаешься с малознакомым человеком с таким удовольствием, без всякого напряга. Конечно, правы сведущие люди, которые говорят, что постель очень сближает, но…
В подробности своих и Нестерова постельных отношений углубляться не хотелось. Алена и не стала. Тем более что они приехали в Кстово.
Есть такое выражение: «Понюхали пробой да пошли домой». Это про них, про Алену и Нестерова, потому что в Кстово им тоже не повезло. На звонок в Катюшиной квартире никто не отвечал, то есть она и ее муж еще не вернулись с работы. Пришлось уехать ни с чем. По пути Алена от нечего делать поглядывала на обочины, но ни заслуженной «Хонды», ни сборщиков мусора не обнаружила.
И тут Нестеров преподнес ей очередной сюрприз.
Не доезжая до поворота на «Юбилейный», он остановил машину и повернулся к Алене с незнакомым, несвойственным ему нерешительным выражением лица:
– Алена, я хотел сказать… спросить…
– О чем? – улыбнулась она, невольно настораживаясь.
– Понимаете, такой сегодня у нас с вами длинный-предлинный день, просто сумасшедше-безразмерный день… тяжелый… – мямлил Нестеров. – И вы все время были рядом. И я подумал, как хорошо было бы…
Он замялся.
Алена не только насторожилась, но и встревожилась.
Опасная преамбула, ей-богу! Опасное сослагательное наклонение! Очень уж двусмысленное…
Но уж чему и научила ее жизнь, так это виртуозно выруливать из двусмысленных ситуаций. Потому и спросила с усмешкой:
– Что, опять хотите предложить мне работу в вашем будущем детективном агентстве?
– Ну да, и это тоже, – ответил Нестеров после паузы уже нормальным голосом. – Но это в будущем, а пока я хотел просто посоветоваться.
– Насчет чего? – снова насторожилась Алена.
– Насчет Холстина.
Вот те, девушка, и Юрьев день…
– А что насчет Холстина?
– Как – что? Он к нам, в смысле, ко мне утром приходил и о чем говорил? О том самом трупе, который был потом найден под его же крыльцом. Версия какая, помните? Труп был, Холстин его спрятал в кустах, побежал звать на помощь, труп пропал, Холстин радостно сообщил, что, может, ему все привиделось. Но потом труп нашелся… Должен ли я доложить по начальству, что поступало такое заявление?
– А что, было заявление? – удивилась Алена. – Не припоминаю. А самое главное, что и трупа не было!
– Хм, оно, конечно, так, – согласился Нестеров. – И вообще… Я ведь находился в то время не на службе.
– Да уж! – усмехнулась Алена. – А раз так, вы совершенно не обязаны исполнять служебный долг. Тем более, такое у меня впечатление, что вам его не слишком-то хочется исполнять.
– Не хочется, – снова кивнул Нестеров. – И знаете почему? Я должен понять, что происходит. Сам понять! Все-таки Толиков обратился ко мне за помощью, а я ему не помог. И Холстин сначала пришел ко мне, а я опять же ему не помог. И у меня еще множество вопросов, на которые пока нет ответов. Но если я сообщу по инстанциям об утреннем появлении Холстина, а еще того пуще – о нашем с вами самодеятельном расследовании, то дело закрутится дальше само собой, помимо меня. Я не получу ничего, кроме серьезного втыка, а то и выговора. Вам-то это как с гуся вода, ну, пожмете плечами и выдумаете очередную интригу для своего романа, а для меня – пока еще работа…
Конечно, он был прав: никакие выговоры, отставки и прочие санкции Алене не грозили. Самое большее – крутая разборка с Муравьевым. Однако дважды она такую разборку уже пережила, можно не сомневаться, что переживет и еще одну. И все же напрасно Нестеров считает ее этаким ноутбуком, который можно по желанию перенести-перевезти туда-сюда, по потребности – включить или выключить. Обидно! Неужели не чувствует, как сильно зацепила ее вся эта история? И понятно, чем зацепила: любовь и смерть, верность и предательство – вечные темы. К тому же еще тот необъяснимый звон, некая песнь потревоженной интуиции, которая для Нестерова – неприятная дама, а для Алены Дмитриевой – загадочный голос: он то поет, то смеется, то шепчет, то вздыхает рядом, и вся штука в том, чтобы правильно понять значение не слов, а звуков, вздохов и даже полувздохов. Ну тревожит, тревожит, тревожит ее неразборчивая нота в письме Лютова! И Алена не успокоится, пока не расслышит ее, не восстановит мелодию. А Нестеров пусть думает что хочет и поступает как знает.
– Не получится, – со вздохом сказал вдруг Нестеров. – Не получится нам отмолчаться насчет прихода Холстина!
– Почему? – удивилась Алена и тут же за голову схватилась: – Ну да! Как еще мы могли узнать о Лене, почему поехали ее искать? Понятно… Значит, придется говорить правду и ничего, кроме правды. А ведь арестуют Холстина, как вы думаете?
– Может, да, а может, и нет, уж как ему повезет. Меры пресечения разные бывают, наверное, знаете, читали в детективах. Подписка о невыезде, к примеру. Плохо, что он пытался спрятать труп!
– Еще хуже, – вспомнила Алена, – что его за столь милым занятием кто-то сфотографировал.
– Да нет, – усмехнулся Нестеров, – это как раз аргумент в его пользу. То, что в кустах около трупа сидел какой-то папарацци, наводит на мысль, что дело могло быть от начала до конца чистой подставой. Однако для Холстина сейчас неизвестно, что хуже – официальное судебное разбирательство на основе никаких доказательств (ведь даже мы с вами не видели мертвой Лены!) или фотография, где он тащит за ноги несчастную девчонку. Но мы с вами уже никак не сможем разрулить эту ситуацию. Так что… поехали?
Алена кивнула.
«Судьба играет человеком, она изменчива всегда, то вознесет его высоко, то в бездну бросит без следа…» Вот уж воистину! Кто ж и за что так подставил бедного Холстина в день его триумфа? Богатейший, успешнейший человек объявляет о помолвке с любимой молодой красавицей и – ба-бах! Какой сюжет, однако… Немножко тривиальный и раз пятьсот (пятьсот тысяч, скажем так!) растиражированный по разного рода голливудским и не голливудским киношкам, дамским и не дамским романам, но… что такое новое, в конце концов, как не хорошо забытое старое? Поэтому в каком-нибудь следующем романе… Можно было бы и…
Стоп. Подождем о романе.
Самое интересное здесь – за что пострадал Холстин? Какие он платит долги?
А если он наказан все за то же, за что уже заплатили своими жизнями Юровский и Толиков? Ведь Холстин отчасти виновен в смерти Лютова. «Не введи малых сих в искушение», – сказано в Писании, а Холстин искусил его деньгами, подвигнул к предательству – и погубил. Предположим, так считает Нина Елисеева. И если можно предположить, что именно она приложила руку к гибели двух бывших друзей Сергея Лютова, то не она ли подставила и Холстина?
Да, Нина действует с размахом. Вершит свои мстительные дела по принципу: лес рубят – щепки летят. Нестеров только чудом не стал одной такой щепкой, а бедной Лене не повезло. Неужели она каким-то боком замешана в этой истории? Ее-то, бедную шлюшку, за что прикончили?
Ох, и кровожадная она дама, оказывается, та Нина Алексеевна. Кровожадная и корыстная. Не теряет надежды добраться и до денег бывшего любовника. Что еще она делала в коттедже Алены, как не деньги искала? Интересно, что ее волнует сильнее: триста тысяч долларов или собственно месть? В данной конкретной ситуации бытие определяет сознание или наоборот?
Тем временем Нестеров немного помедлил, поджидая, не скажет ли Алена что-то еще, но так и не дождался. Тронул машину с места, они повернули по указателю с надписью «Пансионат „Юбилейный“», а там немедленно угодили чуть ли не в объятия Муравьева, которого как раз в ту минуту угораздило выйти из здания администрации. Нечего и говорить, что он немедленно взял их в обработку и разработку, и Нестеров с Аленой узнали много нового и интересного для себя.
Оказывается, уехавший из пансионата Холстин был уже в курсе ужасной находки. Муравьев и Собко (начальник следственного отдела областного УВД) лично встретились с миллионером губернского значения еще до того, как выехали в «Юбилейный». Холстин не стал запираться и рассказал об утренних событиях, о своем приходе к Нестерову, о фотовспышке из кустов – словом, покаялся чистосердечно и откровенно. Но поскольку трупа в кустах не оказалось и Нестеров мог это засвидетельствовать, он счел происшедшее мерзким розыгрышем и не стал сообщать о нем в милицию. На это последовало возражение Собко: мол, откуда Нестеров мог знать, может быть, вы с самого начала труп спрятали под крыльцо, а в кусты его нарочно привели, чтобы голову поморочить? Холстин резонно ответил, что как-нибудь нашел бы место получше, понадежней своего собственного коттеджа, чтобы спрятать концы в воду, если бы в самом деле прикончил девушку. В его словах была определенная логика, и подозревать его в убийстве не было ровно никаких оснований. Словом, Холстина не задержали, однако решили назавтра вызвать для более серьезного и обстоятельного допроса. Сначала вызвать решили к девяти утра, однако тут Холстин взмолился – другого слова не подберешь! – отсрочить допрос на два часа. Оказывается, ровно на девять утра он был записан к врачу, и визит этот имел огромное значение для его здоровья, а даже, очень может быть, и для всей жизни. Ну что ж, товарищи милицейские начальники уважили просьбу значительного лица и допрос назначили на одиннадцать тридцать. На это же время вызываются в качестве будущих свидетелей по будущему делу и гражданин Нестеров Виктор Васильевич в компании с гражданкой Ярушкиной Еленой Дмитриевной.
Тут упомянутая гражданка спросила, известно ли, к какому именно врачу намерен отправиться Холстин. Муравьев сказал, что да, ему это известно, однако Холстин убедительно просил тайну никому не открывать, поскольку она имеет отношение сугубо к его частной жизни и никоим образом не должна стать достоянием гласности. Как Собко, так и Муравьев сочли просьбу опять-таки достойной уважения и дали слово молчать – разумеется, если интересы дела не потребуют нарушить молчание. Пока интересы дела ничего такого не требовали, поэтому товарищ Муравьев на вопрос гражданки Ярушкиной ответа не дал, а сказал, что она может быть свободна. Пока… Но не исключено, что вскоре возникнет необходимость поговорить с ней еще. Встретимся за ужином!
При этом Лев Иванович почему-то сурово постучал кулаком по столу – вернее, по газете, которая на том столе лежала. Это были «Губернские ведомости» с фотографией Холстина и Ирины Покровской на первой странице. Снимок хоть и извещал именно о помолвке, был сделан не на вчерашнем торжестве, а раньше, на каком-то пикнике: Холстин в джинсах и майке, Ирина в топике и шортиках, босиком, кругом буйная природа и отличная погода, в руках у Ирины шампур, у Холстина – бутылка виски.
Красавица, конечно, эта Ирина. Лицо, фигура, ноги – совершенство!
У Алены у самой были красивые ноги, но до Ирининых им далеко!
Самокритичная писательница наша посмотрела на совершенные ноги и нахмурилась. Ария Интуиции из оперы «Сплошные непонятки» снова зазвучала где-то вдали…
Что ожидает красавицу Ирину завтра?
И Алена пошла на ужин, думая об этом и ежеминутно ожидая суровой команды «К ноге!» от Муравьева.
Однако проголодалась за этот тяжелый день не только она, но и товарищи менты. И они были так увлечены процессом принятия пищи, что Алена успела прикончить шницель, гречку, пирожное – вот как-то так получилось, что его тоже, – а потом и выскользнуть неприметно из столовой, прежде чем усталый Муравьев смог оторваться от еды и вспомнить о служебном долге.
Алена поскорей добежала до коттеджа и вошла в свой номер, отомкнув его двумя ключами: обычным и секретным.
Огляделась. Чистота удивительная, порядок полный. И совершенно не понять, проникал ли сюда кто-нибудь после того, как Алена днем отправилась в свой затянувшийся вояж. Вопрос можно поставить и так: попал ли кому-то в руки ее ключ? В смысле, было ли приключение с Вадимом отвлекающим маневром?
Странно, но последнее ее ничуть не волновало. Аквасекс как-то пролетел мимо сознания. Интерес к бумагам Толикова тоже начисто пропал, да и не было его, по большому-то счету. Сейчас все мысли Алены были поглощены совсем другим – последним письмом Сергея Лютова.
Сначала Алена все же прошла в душ – смыть дневную усталость, а потом забралась в постель. В свою, надо отметить. Прошлую-то ночь провела в чужой!
Ох, умора… Знал бы Игорь…
Не узнает, вот уж точно – не узнает. Тем паче что ему категорически наплевать, по чьим постелям кочует его бывшая подруга. Он и сам, конечно, не теряет времени даром!
«Ты не отвлекайся, не отвлекайся, Алена, – остановила себя наша детективщица. – Где тот листочек, который дал Вячик Крайнов? Вот он, в сумке».
Алена развернула его – пальцы почему-то задрожали – и вновь перечла полные безысходности строки:
«Ласточка моя черноголовка, здравствуй и прощай! Это мое последнее письмо к тебе. Раз ты его получила, то уже знаешь, что я сделал. Невыносимо жаль мне тебя огорчать, да приходится. Деваться некуда, так складываются обстоятельства, что я вынужден это сделать. Если бы мог найти другой выход – нашел бы и никогда не совершил бы того, что совершить вынужден. Уж ты мне поверь, любимая моя, ни за что, ни за какие блага не бросил бы я тебя и ребят, если бы не одолели меня вконец мои проблемы, от которых вижу только один способ спастись: бежать туда, откуда мне уже не вернуться никогда.
Устал я, устал… мечтаю отдохнуть от всего, от всех, даже от жизни!
Но разве мог я в юности своей розовой подумать, что захочу отдохнуть не на югах каких-нибудь, а в той самой юдоли печали, о которой раньше только в книжках читал?
Ладно, что это я разнудился, как в той пословице: коли сам не виноват, так других виновать, родных и троюродных! Но я-то сам во всем виноват.
Прости, что не исполнил своего обещания, не сделал тебя счастливой, богатой, как мечталось. До тебя, сама знаешь, с женщинами мне не везло, ты всех заменила, все исправила. Очень я хотел разбогатеть, чтобы тебя отблагодарить, вот на этом и сломался. Не перестаю думать о тебе и всем сердцем клясть себя за то, что заигрался в такие игры. Чего бы только я для тебя и для детей не сделал, жизни бы не пожалел! Ты себя береги… ведь ты о моих делах ничего не знаешь, я тебе даже денег никаких не оставил, моим страхом заработанных. Ребятишкам тоже не оставил, хотя тоже очень хотел их обеспечить… Ладно, они уже люди вполне взрослые, понятливые, но главное, чтобы меня не забывали. Не будет им покоя, если забудут меня!
Ну, время торопит. Пора заканчивать мою прощальную писанину, хотя, если бы воля моя на то была, я бы и письма этого писать не стал, и не сделал бы над собой то, что сделать собираюсь. Выпью сейчас побольше, чтоб голова затуманилась, да и…
Прощай, Ласточка моя черноголовая, любимая, ненаглядная, счастье мое. Не забывай меня, самое горькое сейчас – это подумать, что ты меня с другим забудешь… Ведь никто тебя так любить не будет, как я любил, и ты, верю, никого уже так не полюбишь, как меня любила. Ну, теперь уж совсем прощай! Мне пора уходить. Твой до гроба, как и обещал…»
Звенит, звенит щемящая нота!
Алена снова и снова перечитывала письмо.
Допускаем, что Лютов был убит или, может быть, принужден к самоубийству, потому он и пишет: «Деваться некуда, так складываются обстоятельства, что я вынужден это сделать. Если бы мог бы найти другой выход – нашел бы и никогда не совершил бы того, что совершить вынужден». Или еще! «…если бы воля моя на то была, я бы и письма этого писать не стал, и не сделал бы над собой то, что сделать собираюсь».
А вот что особенно цепляет взгляд: «Ладно, что это я разнудился, как в той пословице: коли сам не виноват, так других виновать, родных и троюродных! Но я-то сам во всем виноват».
Почему разорвана строка? Случайно? Или для того, чтобы обратить внимание на слово «троюродных»? Но если так, то что это значит? В убийстве Лютова принимал участие какой-то его родственник? Да нет, вряд ли. Наверняка Лютов писал письмо под контролем, прямого указания на себя убийца не потерпел бы. Пожалуй, слово «троюродный» – единственный намек, который он мог себе позволить. Намек, оставшийся не замеченным для убийцы, но натолкнувший на догадку Нину Елисееву. И Лютов знал, что она поймет этот намек!
В чем суть?
Троюродных, троюродных, тро-ю-род-ных…
Тро-ю… Три ю?
Три Ю, ну конечно! Вот о чем звенит, вот о чем поет – пронзительно и печально – предыдущая строка: «Но разве мог я в юности своей розовой подумать, что захочу отдохнуть не на югах каких-нибудь, а в той самой юдоли печали, о которой раньше только в книжках читал?»
Неестественная какая-то фраза, Алену она сразу зацепила своей вычурностью. Но она вполне объяснима, если допустить, что Лютов написал ее ради трех слов с буквой ю: юность, юга, юдоль. Три Ю! И потом это подтверждающее слово – троюродных…
Их было три компаньона: Борис Юровский, Юрий Толиков и Сергей Лютов. У каждого в имени или фамилии по букве Ю… Смелая догадка, но уж какая есть. Убийцы не заметили намек. Может быть, это совпадение им просто в голову никогда не приходило. Да и Алена не обратила бы на него внимания, если бы не вспомнила об аллитерациях, если бы не ощутила ее чисто интуитивно. Это вам не навязчивый бальмонтовский «чуждый чарам черный челн», эта очень-очень тонкий намек…
Кажется, нечто подобное этим трем Ю Алена сегодня слышала и раньше. Она зажмурилась, вспоминая.
Да, это было, когда Нестеров рассказывал ей о взрыве. Автомобиль стоял под стендом страховой компании «Югория». Женщина, предположительно подложившая бомбу, была одета в футболку с надписью «Юрмала». Вот уже два Ю. А третье? Фамилия жертвы? Может быть… А может, то, что взрыв произошел именно 6 мая, в день Юрия-летопроводца?
Тонко, очень тонко! Ведь как надо свести вместе, соединить все случайности, все эти три Ю, чтобы получилась такая изящная и страшная, смертельная аллитерация! Да, похоже, Нестеров и впрямь был совершенно случайной жертвой. Можно представить, как долго ждала, как старалась Нина, чтобы сошлись три Ю для придания ее мести особой значимости.
Странная, страшная, несчастная женщина…
Теперь пойдем дальше и рассмотрим обстоятельства смерти Толикова. Он умер в бассейне пансионата «Юбилейный». Имеем Ю номер один. Принадлежит пансионат компании «Зюйд-вест-нефтепродукт», а зюйд – это ведь юг. Второе Ю. Фамилия директора пансионата – Юматов. Третья буква есть. Как все сходится! Правда, и самого Толикова звали Юрием, хотя очень может быть, что имя в данном случае роли не играет, ведь одно Ю здесь определенно лишнее.