— Я никому не предлагаю воспользоваться моим голосом, — сказал Олдермен. — Я хочу воспользоваться им лично. Никакой закон этого не запрещает.
— Верно…
— Я пятьдесят с лишним лет верой и правдой служил этому городу, — продолжал Олдермен. — И не вижу, отчего бы мне не поучаствовать в голосовании. Оттого только, что я мертв? Демократия — вот главное.
— Народная демократия, — вставил Уильям Банни-Лист.
Воцарилось молчание.
— Ну… — сказал несчастный Джонни, — я погляжу, что можно сделать.
— Молодчина, — одобрил Олдермен. — И газету не худо бы доставлять каждый день.
— Нет. — Мистер Порокки покачал головой. — Так трудно переворачивать страницы…
— Но мы должны быть в курсе событий, — возразила миссис Либерти. — Как знать, что за нашей спиной замышляют живые!
— Я… что-нибудь придумаю, — сказал Джонни. — Получше газеты.
— Вот и отлично, — сказал Уильям Банни-Лист. — И сходи в мэрию и скажи там…
— Что мы не собираемся с этим мириться! — прогремел Олдермен.
— Ладно, — покорно согласился Джонни.
Мертвецы растаяли. Опять возникло ощущение перемещения, словно они отбыли в неведомый иной край.
— Ушли? — спросил Холодец.
— Нельзя сказать, чтоб они приходили, — заметил Ноу Йоу, ревностный поборник науки.
— Приходили и ушли, — подытожил Джонни.
— Блин, чудно все это, — поежился Бигмак. — И холод собачий…
— Ладно, потопали, — сказал Джонни. — Мне надо подумать. Они хотят, чтоб я остановил стройку.
— Как?
Джонни быстро зашагал к воротам.
— Ха! Это они свалили на меня.
— Мы поможем, — тут же сказал Ноу Йоу.
— Да? — спросил Холодец. — В смысле, Джонни-то в порядке, но… ну… это получается якшаться с нечистой силой. Твоя мать, если узнает, будет вне себя.
— Да, но если они говорят правду, значит, мы помогаем христианским душам, — возразил Ноу Йоу. — А раз так — ничего страшного. Это ведь христианские души, да?
— По-моему, на кладбище есть и еврейский участок, — сказал Джонни.
— Ну и что. Евреи все равно что христиане, — заявил Бигмак.
— Не совсем, — очень осторожно возразил Ноу Йоу. — Но вроде того.
— Да, но… — неуклюже начал Холодец. — Это… покойники и всякое такое… ну… он их видит, значит, это его проблема… то есть…
— Когда Бигмака судили, мы все пошли его поддержать, — напомнил Ноу Йоу.
— Ты сказал, что его повесят, — надулся Холодец. — И я, дурак, все утро рисовал плакат «Свободу сплинберийцу!»
— Это был политический процесс, — обиделся Бигмак.
— Ты угнал машину министра просвещения, пока он торжественно открывал школу! — возмутился Ноу Йоу.
— Я не угонял. Я бы покатался и вернул.
— Ты въехал на ней в стену. Ты бы не смог ее вернуть, даже если бы отскреб лопатой.
— А я виноват, что у него тормоза ни к черту? Я, между прочим, мог здорово покалечиться. Но, похоже, это никого не колышет. Ваш министр сам виноват — не фиг бросать где попало тачки с плевыми замками и гавкнутыми тормозами…
— Спорим, сам он тормоза не чинит.
— Значит, виновато общество…
— Все равно, — сказал Ноу Йоу, — мы в тот раз подставили тебе плечо, верно?
— Не шею же было вместо него подставлять, — буркнул Холодец.
— И все мы поддержали Холодца, когда он нажаловался в музыкальный магазин, что, если проигрывать записи Клиффа Ричардса задом наперед, слышны Откровения Господа…
— Ты же говорил, что тоже их слышал! — возмутился Холодец. — Сам говорил!
— Это когда ты объяснил мне, что к чему, — сказал Ноу Йоу. — А пока я не знал, что слышу, мне казалось, что кто-то скулит и подвывает: айип-аййиип-муээп-айииипп[1].
— Нельзя выпускать записи, которые так действуют на впечатлительных! — воинственно заявил Холодец.
— Я хочу сказать, — перебил Ноу Йоу, — что друзьям надо помогать, согласны? — Он повернулся к Джонни. — Вот что. Лично я думаю, что ты на грани нервного срыва, у тебя расстроена психосоматика, ты слышишь голоса и страдаешь бредовыми галлюцинациями, и тебя, наверное, надо бы засунуть в смирительную рубашку — знаешь, такую белую, с моднючими длинными рукавами — и посадить под замок. Но это не важно, потому что мы друзья.
— Я тронут, — сказал Джонни.
— Похоже, — согласился Холодец, — но нам по барабану, верно, парни?
Мамы дома не оказалось — ушла на вторую работу. Дед смотрел «Курьезы скрытой камерой».
— Дед!
— А?
— Уильям Банни-Лист был известный человек?
— Очень известный. Знаменитая личность, — не оглядываясь, ответил дед.
— А в энциклопедии я его не нашел.
— Очень известный человек был Уильям Банни-Лист. Ха-ха! Гляди, гляди, мужик с велосипеда свалился! Прямо в кусты!
Джонни взял том «Л — Мин» и на несколько минут затих. У деда было полно толстенных многотомных энциклопедий. Зачем они ему, никто толком не знал. Году, кажется, в пятидесятом дед сказал себе: «Ученье свет!» — и оптом закупил все эти пудовые тома. Он их так ни разу и не открыл, только смастерил для них шкаф. К книгам дед относился с суеверным почтением. Он считал, что, если в доме их довольно, атмосфера насыщается культурой и знаниями, как радиацией.
— А миссис Сильвия Либерти?
— Что за птица?
— Эта… как ее… суфражистка. Женщины на выборах и прочее.
— Никогда о такой не слыхал.
— Ни на «Либерти», ни на «Суфражистки» ее нет.
— Нет, никогда не слыхал про такую. Ого, смотри! Кошка ухнула в пруд!
— Ладно… а мистер Антонио Порокки?
— Что? Старина Тони Порокки? Как он?
— А он был знаменитость?
Дедушка на мгновение оторвался от экрана и устремил взгляд в прошлое.
— Тони? Держал магазинчик для любителей розыгрышей. На Элма-стрит, там, где теперь стоянка. Продавал бомбочки-вонючки и чесоточный порошок. А еще, когда твоя мама была маленькая, Тони на утренниках показывал фокусы.
— Значит, он был знаменитость?
— Все дети его знали. Видишь ли, в нашем захолустье их больше никто не развлекал. Ребятишки наизусть знали его фокусы и всегда кричали хором: «У вас в кармане!» и всякое такое. Элма-стрит. А еще была Парадайз-стрит. И Балаклава-террейс. Там я родился. В доме номер двенадцать по Балаклава-террейс. Все это теперь занято стоянкой. Ой-ёй-ёй… он сейчас ухнет с крыши…
— Выходит, знаменитым — по-настоящему знаменитым — он не был?
— Все детишки его знали. В войну он попал в плен в Германии. Но сбежал. И женился… на Этель Пташкинс, точно. Детей у них не было. Тони показывал фокусы и вывертывался из разных штукенций. Всю жизнь только и делал, что вывертывался.
— И пришпиливал к пальто гвоздику, — сказал Джонни.
— Верно! Каждый божий день. Ни разу не видел его без гвоздики. И всегда такой элегантный… Штукарь. Сто лет его не видал.
— Дед…
— Очень уж все нынче изменилось. В городе почти не осталось знакомых лиц. От кого-то я слыхал, будто старую галошную фабрику прикрыли…
— Помнишь, у нас был маленький транзистор? — спросил Джонни.
— Какой маленький транзистор?
— Ну тот, твой.
— А что?
— Можно мне его забрать?
— Мне казалось, у тебя есть стереомагнитофон.
— Это… для одних знакомых. — Джонни замялся. По натуре он был честный малый, потому что, помимо всего прочего, врать всегда очень сложно. — Они старенькие, — добавил он. — И мало выходят.
— А, тогда ладно. Только тебе придется вставить новые батарейки — старые совсем сели.
— Какие-то батарейки у меня есть.
— Эх, не те нынче приемники! Когда я был маленький, их делали на лампах. А теперь попробуй достань такой! Хе-хе! Оп-ля — гляди, прямо под лед!..
До завтрака Джонни сбегал на кладбище. Ворота оказались на замке, но, поскольку в ограде зияло множество дыр, погоды это не делало.
Накануне он купил пластиковый пакет, выскреб из приемника кашу из химикалий, в которую превратились старые батарейки, и подобрал новые.
Кладбище было пустынно, ни души — ни живой, ни мертвой. Только тишина — огромная пустая тишина. Если бы барабанные перепонки могли издавать звук, он как две капли воды походил бы на эту тишину.
Джонни попытался заполнить ее.
Из-за надгробия выскочила лисица и метнулась в кусты.
— Эй! Это я!
Отсутствие мертвецов пугало больше, чем они сами во плоти… вернее, в бесплотности.
— Я принес приемник, вот. Может быть, с ним вам будет легче, чем с газетой. Гм. Я посмотрел про радио в энциклопедии, и выходит, почти все вы должны знать, что это такое. Гм. Нужно крутить ручки, тогда радио включится. Гм. В общем, я положу его за плиту мистера Порокки, ладно? И вы сможете держаться в курсе событий.
Он откашлялся.
— Я… я тут думал и… надумал: может, если бы в городе узнали про… здешних знаменитостей, вас оставили бы в покое. Я знаю, что это не самая удачная мысль, — прибавил он безнадежно, — но ничего лучше мне в голову не приходит. Я хочу вас переписать. Можно?
Он откашлялся.
— Я… я тут думал и… надумал: может, если бы в городе узнали про… здешних знаменитостей, вас оставили бы в покое. Я знаю, что это не самая удачная мысль, — прибавил он безнадежно, — но ничего лучше мне в голову не приходит. Я хочу вас переписать. Можно?
Он надеялся, что мистер Порокки где-нибудь рядом. Джонни очень нравился мистер Порокки. Может быть, потому, что он умер позже других и держался более дружелюбно. Не так окоченело.
Джонни переходил от могилы к могиле, записывая имена. Среди старых надгробий попадались очень затейливые, с пухлыми херувимчиками. Но на одной плите были вырезаны футбольные бутсы. Ее Джонни отметил особо:
СТЭНЛИ «КУДА ПРЕШЬ» НЕТУДЭЙ!
1892–1936
Он таки услышал
свой последний свисток…
И едва не проглядел могилу под деревьями. В траве лежала плоская каменная плита (и больше ничего, даже намозоливших глаза уродливых цветочных вазонов), лаконичная надпись на ней сообщала, что это — место последнего упокоения Эрика Строгга (1885–1927). Ни тебе «Спи спокойно, дорогой муж и отец», ни «От безутешных родных»; не было даже «почил в бозе», хотя последнее представляло неоспоримый факт. Но Джонни все равно внес Эрика Строгга в свой список.
Мистер Строгг подождал, пока Джонни уйдет, вышел и сердито уставился вслед мальчику.
Глава 4
Ближе к полудню они отправились в библиотеку.
Библиотека при городском административном центре была новая. До того новая, что там не было библиотекарей. Там работали Сотрудники Службы Информации и повсюду стояли компьютеры, к которым Холодцу строго-настрого запретили приближаться после неприятного происшествия, связанного с библиотечным терминалом, выходом через модем в главный компьютер, оттуда на компьютер Ист-Слэйтской базы ВВС в десяти милях от Сплинбери, оттуда на значительно более мощный компьютер под какой-то американской горой — и чуть ли не с третьей мировой войной.
По крайней мере, так утверждал Холодец. Если верить Сотрудникам Службы Информации, Холодец засорил клавиатуру шоколадом.
Но читать микрофильмы ему не запретили. Не сумели выдумать благовидный предлог.
— Чё хоть мы ищем? — поинтересовался Бигмак.
— Почти всех, кто умирал в Сплинбери, хоронили на этом кладбище, — сказал Джонни. — И если мы откопаем какую-нибудь знаменитость, которая тут жила, а потом отыщем ее могилу на кладбище, то получится, что оно — историческая ценность. В Лондоне есть кладбище, на котором похоронен Карл Маркс. Если б он там не лежал, никто бы про это кладбище и не слышал.
— Карл Маркс? — переспросил Бигмак. — А кто это?
— Ну ты и тундра, — фыркнул Холодец. — Который играл на арфе.
— Нет, который вот так говорил, — пропищал Ноу Йоу.
— На самом деле это тот, который с сигарой, — поправил Холодец.
— Анекдот с бородой, — сурово сказал Джонни. — Братья Маркс. Ха-ха. О, глядите, что я нашел. Старые подшивки «Сплинберийского стража». Почти за сто лет! Нужно будет просмотреть первые страницы. Знаменитостей печатают на первых страницах.
— И на последних, — сказал Бигмак.
— Почему на последних?
— Спорт. Известные футболисты и все такое.
— А, верно. Я не подумал. Ну ладно. Начали…
— Ладно, только… — замялся Бигмак.
— Что? — спросил Джонни.
— Ну этот, Карл Маркс, — сказал Бигмак. — В каких фильмах он снимался?
Джонни вздохнул.
— Да нигде он не снимался. Он этот… как его… вождь русской революции.
— А вот и нет, — встрял Холодец. — Он написал книгу, что-то вроде «Пора устроить революцию», а русские просто взяли да послушались. А вождей у них была целая куча, и все «-ские».
— Например, Сталин, — вспомнил Ноу Йоу.
— Вот-вот.
— «Сталин» означает «человек из стали», — продолжал Ноу Йоу. — Я читал, что ему не нравилась его настоящая фамилия и он ее сменил.
— А как его настоящая фамилия?
— Ты хочешь сказать, его подлинное имя? Оно засекречено, — сказал Ноу Йоу.
— Вы о чем? — спросил Бигмак.
— А-а, понял. Человек из стали? Он, значит, р-раз! — и передавил всех кремльинов! — сказал Джонни.
— А что? — сказал Холодец. — Мне всегда казалось: нечестно, что у америкашек есть Супермен. Заграбастали себе всех супергероев, ишь! Что мы, хуже? Пусть и у нас будет свой Супермен!
Они задумались. Потом Холодец выразил общее мнение.
— Только не забывайте, — сказал он, — у нас тут Кларком Кентом быть — и то неприятностей не оберешься.
Они снова приникли к окулярам.
— Как, ты говоришь, звали этого Олдермена? — через некоторое время поинтересовался Холодец.
— Олдермен Томас Боулер, — ответил Джонни. — А что?
— Тут написано, что в тыща девятьсот пятом году он уговорил городской совет поставить на площади мемориальную поилку, — отозвался Холодец. — И она очень скоро пригодилась.
— Как это?
— А так… тут пишут, что на следующий день в Сплинбери заехал первый в истории города автомобиль. Он врезался в эту поилку и загорелся, и его потушили водой из нее. И городской совет объявил Олдермену благодарность за предусмотрительность.
Они посмотрели на экран.
— Что за поилка? — спросил Бигмак.
— Знаешь здоровенное каменное корыто перед «Строительной компанией Логгита и Барнета»? — спросил Джонни. — То, которое засыпано землей, чтоб удобней было кидать засохшие цветы и банки из-под пива? Когда-то в такие корыта наливали воду, поить почтовых лошадей.
— Но если уже появились машины, — медленно проговорил Бигмак, — то ставить поилки для лошадей было вроде не того…
— Да, — перебил Джонни. — Я знаю. Ладно. Поехали дальше.
…УИ-И-И-ш-ш-ш… мы строим этот город на… ш-ш-ш-ш-ш… наш корреспондент передает из… у-у-и-и-и-и-ш-ш-ш… это был номер второй… ш-ш-ш-юуп-юуп-юп… сказал, что встреча в Киеве… оу-с-с-с-ш-с-с… премьер-министр… ш-ш-с-с… черт побери, ты что, не можешь… ш-ш-с-с-с…
Ручка настройки транзистора за могилой мистера Порокки крутилась — очень медленно, словно это требовало больших усилий. Время от времени она замирала, а потом снова начинала вращаться.
…ш-ш-ш-ш-у-у-у-с-с… а следующий звонок… ш-ш-у-у-с-с… Вавилон…
Вокруг приемника сгустилось облачко холодного воздуха.
Ребята в библиотеке продолжали читать. В полной тишине. Сотрудники Службы Информации забеспокоились, и один из них отправился за набором для извлечения шоколада из клавиатур: чистящей жидкостью и хитро изогнутой канцелярской скрепкой.
— Давайте посмотрим правде в глаза, — сказал Холодец. — Этот город славен тем, что не дарит миру знаменитых людей.
— Здесь сказано, — подал голос Ноу Йоу, — что в 1922 году Аддисон Винсент Флетчер с Элма-террейс изобрел особый телефон.
— Гениально! — фыркнул Холодец. — К тому времени телефон уже давным-давно изобрели.
— Тут сказано, что этот телефон был лучше.
— Ну да, — ехидно согласился Холодец и набрал воображаемый номер: — Алло, это… ребята, а кто изобрел настоящий телефон?
— Томас Эдисон, — сказал Ноу Йоу.
— Сэр Хамфри Телефоун, — сказал Бигмак.
— Александр Грэхэм Белл, — поправил Джонни. — Сэр Хамфри Телефоун?!
— Здрасьте, мистер Белл, — затараторил Холодец в воображаемую трубку. — Помните, вы изобрели телефон? Давно? Ну так мой лучше. И я сейчас уплываю открывать Америку.
Да, я знаю, что ее уже открыл Христофор Колумб, но я ее открою лучше.
— В этом что-то есть, — заметил Бигмак. — Если захочется что-нибудь открыть, спокойно можно подождать, пока там не построят нормальные гостиницы и всякое такое.
— А кстати, когда Колумб открыл Америку? — спросил Холодец.
— В тысяча четыреста девяносто втором году, — ответил Джонни. — Есть такой стишок: «Один-четыре-девять-два — Колумб увидел острова, он поскорее к ним подплыл — и вот Америку открыл».
Холодец и Бигмак одарили его внимательными взглядами.
— На самом деле он доплыл бы туда еще в тысяча четыреста девяносто первом, — буркнул Ноу Йоу, не отрываясь от окуляров, — но ему пришлось дать кругаля, потому что никто не мог придумать рифму на «один».
— Это мог быть сэр Хамфри Телефоун, — упорствовал Бигмак. — Вещи называют в честь изобретателей.
— Но телефон в честь Белла не назвали, — заметил Холодец.
— Зато в честь Белла назвали звонок, — парировал Бигмак. — А телефон звонит. Что и требовалось доказать.
— В телефонах давно уже нет таких звонков, — заспорил Бигмак.
— Этим, — наставительно сообщил Ноу Йоу, — мы обязаны известному изобретению Фрэнка Зуммера.
— По-моему, отсюда просто не может выйти никакая знаменитость, — вздохнул Холодец, — потому что тут живут сплошные психи.