Тем более что живет здесь, в общем, и так верхний средний класс, умом да талантами вырвавшийся за эти годы реформ наверх. И не хватает ему только центра. Чтобы не выскочками-нуворишами себя чувствовать, случайно оказавшимися в элите, а настоящей элитой, с соответствующим досугом.
А то как соберутся в «Царской охоте» или, там, в «Кураже» и давай… куражиться. Словно дома им джина да виски мало!
Что ж, он, Владимирский, мог бы такое сделать, такой салон. И Лариса для этого — самая подходящая хозяйка. Тем более что ей — по его просьбе — нашли каких-то давних графских родственников. Графиней означили. Вот только сын… Он с ней в одной-то семье обедать не хочет! Какой уж тут салон! Не дай бог, скандал закатится, все над тобой же и смеяться будут. Нет, хватит Лондона! Что-то сынуля там не того, похоже, поднабрался. На полгодика хотя бы в строгую клинику! А там поглядим…
Борис Семенович и не подозревал, что дела с сыном обстоят гораздо хуже, чем он полагал…
Глава 9
Вчерашним вечером картина была далекой от рутинной водки, пусть и перемежаемой затяжкой легкого дурмана. На «Оленьем лугу», участке леса недалеко от Таганькова, он был суперменом, сильным и торжествующим. В одной руке — окровавленный кинжал, в другой… В другой — еще трепещущая тушка черной курицы, только что замученной до смерти.
Вчера вечером была месса. Церковная служба. «Черная месса». У подножия мертвого, но когда-то очень мощного дуба Леонид и его друзья Пит, Алик и Тим, которые связаны теперь ритуалом братства, построили что-то вроде алтаря. Поскольку накануне шел дождь, было решено отказаться от обычного костра. И всю сцену призрачно освещали свечи и две керосиновые лампы из «Леруа Мерлен».
Тяжесть «черного металла» буквально расплющивает дивидюку. Под все ускоряющийся ритм музыки тесный круг парней, заведенных виски и гашишем, начинает свою молитву. Молитву сатане.
«Бог мертв… Мария, ты, толстая шлюха!.. Иисус, ублюдок!» — голосит Леонид. Это он — проповедник. И первосвященник.
«Люцифер, господин тьмы! — кричит первосвященник в ночь. — Услышь нас!..»
Паства, ускоряя темп танца-молитвы, яростно растаптывает стоящие по кругу свечи. Остаются десять, образующих пентаграмму в центре. Внутри пентаграммы и проливается кровь курицы…
Леня не знает, правильно ли они все это делают. Он-то вычитал о сатанистах. Сначала в газетах. В Англии об этом часто писали. Но разыскивать настоящих сатанистов, да еще там, он не решился. Не то место, да и он — не свой. Прошерстив Интернет, он, однако, увидел, что в этом культе устоявшихся магических ритуалов нет. Есть лишь некие общие, точнее, общепризнанные принципы. А следовательно, каждый может основать свою организацию и стать в ней первосвященником. И значит, не надо искать мощные устоявшиеся секты, чтобы проходить там путь, начиная от неофита и так далее, по всем ступенькам. Причем на каждой верхней его, новичка, будут ждать и желать его восхождения все меньше. И он — тоже.
Проблема была в том, что Леонид Владимирский, сын одного из самых могущественных банкиров России, панически боялся людей. Началось еще в детстве, когда отец развелся с его матерью. Нет, раньше. Развод — это уже было следствие той жизни, которую стал вести отец. Леня, конечно, не помнил, как сколотил первые капиталы банкир Владимирский. Но с тех пор как началась его осознанная жизнь, он помнит, что все было уже в наличии — дом, машины, прислуга, гувернеры. И роль отца где-то там — в новостях по телевизору, в разговорах о политике, в шепотках окружающих. Отца он почти не видел, и был он почти абстрактным понятием. Однако таким понятием, которое давало ему, его сыну, ощутимые блага в этой, по сию сторону от больших государственных событий, жизни. У мальчика было действительно все… Не было только отца. Тем больше он любил мать. Правда, она тоже не сильно баловала его своей лаской. Мальчика воспитывали няни, затем — домашние учителя. Затем — несколько классов здесь, в муниципальной школе в Жуковке. Затем школа в Англии… позже уже.
Но мать все же была рядом, и он тянулся к ней. Как утенок тянется за первым живым существом, которое увидит после того, как вылупится из яйца. Прислугу любить было невозможно, она и есть прислуга. А от матери он получал пусть и мимолетную, но нежность. И навсегда сохранил в своей душе восторженное воспоминание о том, как мама читала с ним первые детские книжки…
Лишь позже он узнал, что его мама была уже второй женой отца. А от первой, старой, у того были еще дети, уже выросшие и самостоятельные, но для него, Лени, они были не роднёй. Слишком многое их разделяло. И слишком мало было общего. Всего лишь несколько хромосом от отца. Валентин и Юлия. Он их так и называл, по имени, ни разу не заставив себя проговорить слово «брат» или «сестра». В своем мире он был один. И мама — недостижимая, но родная, как солнце… И потом, в Англии, все эти годы он ждал, когда она приедет с очередным своим посещением. Не отец, а именно она — мама. И ждал тем больше, чем хуже становились его отношения со сверстниками.
Хоть школа их была вполне интернациональной — любой, кто мог заплатить, будь хоть из самой последней Африки, мог дать здесь своему отпрыску образование, — у Лени не очень-то складывалось даже с соотечественниками. Какой-то был изъян в его поведении, что не позволяло ему ни с кем сблизиться по-дружески. Он долго пытался понять — что. Но потом бросил эти попытки. И стал просто жить, дожидаясь каникул или визитов мамы. И самыми счастливыми стали первые годы в Англии. Тогда мама жила практически в Лондоне. Совершая наезды скорее в Россию, а не наоборот. И тем катастрофичнее стал для него развод отца и появление в их доме этой молодой дрянной сучки Лариски…
Матери была дана отставка полная. Уходила она сложно, со скандалами и выбросами этих скандалов в печать. Потому отец, по сути, сослал ее в Германию, купив там дом под Мюнхеном, но настрого запретив появляться как в Лондоне, так и в Москве. Под угрозой лишения пансиона. И оставил сына себе. Он не запретил Леониду видеться с матерью. Но когда тебе четырнадцать, особо свободно по Европам не наездишься. Просто в силу всяких кретинских бюрократических законов. Да и денег карманных на это не хватит.
Все же пару раз за эти два года Леня ее посетил. Вот только испытал чувство разочарования. И охлаждения. Мать была уже не тем теплым солнцем, которое он так любил. История с разводом сильно ее надломила. Казалось, она все еще погружена в нее, в измену отца, в свою обиду, что он предпочел ей молодую лярву… Отношение к сыну потеряло даже ту мимолетную ласку, которую мама дарила в детстве. Иногда возникало ощущение, что он для нее больше был не еесыном. А всего лишь не очень близким родственником. Человеком, с которым прожили вместе какое-то время, а вот разошлись — и словно и не осталось больше общих интересов. И даже воспоминания не так уже и важны… И постепенно одиночество Лени Владимирского стало полным. Но в то же время в нем мучительно жило ощущение неправильности этого одиночества. Несправедливости. И он нашел способ быть с людьми. Надо лишь повелевать ими. Вот только как?
Самым сильным он не был. Самым богатым тоже. Он не мог стать авторитетным и благодаря своим способностям — откровенно говоря, их особо и не было.
И вот однажды он наткнулся на материал о сатанистах.
Учение их духовного отца в Британии Алейстера Кровли, что «нет ни одного закона кроме — «Делай, что хочешь», — вдруг нашло болезненно-приятный отклик в душе Лени. «Делай, что хочешь» — это и есть прежде всего власть. Но каждый сильный в этом мире неизбежно подчинен другому, более сильному. Как быть с этим? А просто! — служить самому сильному, но незримому. Присутствующему, но не вмешивающемуся.
Богу? У того есть свои слуги. И у них есть своя иерархия. И у них была не та власть, которая не позволяет себя ограничивать.
Когда его в двенадцать лет унижали на спортплощадке эти чистенькие, правильные христиане, протестанты и католики — разве о Боге он вспоминал, бессильно сжимая кулаки?
Нет. Там, где все шатается и колеблется, где нет ничего постоянного и верного, твердо и последовательно доминирует лишь одно — неоспоримо сильная сила, даже если это сила зла. «Власть — сила — власть» — такова почти что экономическая волшебная формула, так электризующая душу. И стать проповедником власти, которая и без того держит мир в кулаке, — это было его, Лени Владимирского, путем…
Царство сатаны придет, папочка!
* * *Виктор уже извелся, сидя за столом и глядя на вход в ресторан. Ни психотерапевта, ни жены не было. Уже полчаса после назначенного времени встречи. Антону он дозвонился. Тот сослался на срочный вызов и извинился: не придет. Телефон Насти не отвечал. Вообще-то опоздания не были для нее характерны. Не то чтобы она была пунктуальна по-немецки… Но для российских менталитетов вполне достаточно. И уж если опаздывала, то всегда звонила и извинялась. Потому Виктор чем дальше, тем больше не находил себе места. К принесенному официантом шампанскому он даже не притронулся.
Официант тоже вел себя не совсем обычно. Пару раз Виктор ловил на себе его взгляды. Вопрошающие какие-то, что ли… Хотя понятно: столик заказан на три персоны. А пришел один. И тот явно нервничает.
Серебряков позвонил домой. Горничная уверила, что хозяйка выехала. Да, на машине. Да, сказала, что в Москву. Нет, куда и к кому — не поделилась.
В квартире на Чистых прудах тоже никто не отвечал. Слабая надежда, что, может, жена завернула туда взять какие-то из своих вещей, не оправдалась.
Голос Антона, когда еще через двадцать минут Виктор снова позвонил ему, звучал уже озадаченно. Нет, он тоже не знает, где его жена. Нет, она ему ничего не говорила. Да, он знает — она предупреждала, — что поедет на общую встречу. Ни про какие другие планы не говорила. Может, что с телефоном? А по городу — пробки…
Выждав еще двадцать пять минут, Виктор встал из-за стола. Подозвал официанта, расплатился.
Уже на выходе, в дверях, тот нагнал его. Извинившись, передал листок. На нем была картинка с изображением целующейся пары на фоне моря и пальм, а также значилась надпись: «А сейчас скажите друг другу: «Теперь я знаю точно: я люблю тебя!»
На скулах Серебрякова заиграли желваки. Очередная штучка этого психолога!
Официант, как бы извиняясь, развел руками.
* * *— Подъезжай к трем к нашему месту, разговор есть.
Тон Ларисы был на редкость императивен. Наталья удивилась. Прежде чем так приказывать, не хило было бы сперва спросить, нет ли у нее важных дел на данное время. А они были. Ей надо встретиться с Татьяной, своей адвокатессой. Когда-то они неплохо отсудили дачный участок в поселке композиторов около Снегирей. С тех пор поддерживали контакт. Взаимная польза: Татьяна была решительна и, что называется, вхожа. Потому чаще всего дела выигрывала. Чаще всего — по примирению сторон. С компенсацией.
Теперь Наталья намеревалась обсудить с ней, как бы компенсировать уже практически неизбежное расставание с Серебряковым. Значительным приростом материальных и денежных ценностей. Шансы на успех были. Наталья немало узнала за это время о делах, деньгах и самом Серебрякове. Не станет он сутяжничать.
Эх, с ним бы не судиться, а жить… Да клуша эта все портит, жена его. Невооруженным глазом видно было, как еще до той ссоры он все больше думает о ней. А не о Наталье.
— Случилось что? А то у меня встреча намечена, — промямлила она.
— Пока нет, — по-прежнему приказным тоном заявила Лариска. — Но должно. И нам надо это обсудить. Отложи свои дела.
На месте встречи подруга сразу пригласила Наталью в свою машину и приказала водителю двигаться в сторону Новой Риги. Вопросы о причине таких действий проигнорировала. Что-то секретное?
Ехали не то чтобы молча. Болтали о разных пустяках. Выехав за город, миновав Красногорск и лукойловскую заправку, остановились на обочине. Здесь Лариса отправила водителя «пособирать грибы, а то у нас тут будут девичьи секреты».
— Дело важное, — пояснила она, когда женщины остались одни. — А тут надежно: видеокамер нет, для прослушки надо останавливаться. А остановившихся мы сразу засечем. — После паузы добавила: — Если кто остановится, немедленно говорим о том, что тебе нужно для публикации текста о Владимирском…
«Хм… Это уже положительно интригует», — мелькнуло в голове у Натальи. Дело, как следовало из тихого, но почти горячечного по экспрессивности рассказа подруги, состояло в следующем.
С недавних пор у Ларискиного папика явно начались неприятности. Некоторое время он отказывался давать по ним пояснения жене, но после одного удачного ночного нажима раскололся. По его словам, служба безопасности — да и он сам — стала отмечать какое-то непривычно плотное внимание к бизнесу Владимирского. Вроде бы ничего особенного, никакой системы. Но у некоторых подконтрольных компаний обнаружились проблемы. То кто-то связался с поставщиком, а на том, как оказалось, какой-то фальшак висел. И теперь УБЭП страшно приспичило проверить не только поставщика, но заодно и подконтрольную банкиру структуру. И вцепились плотно, никакими взятками не оторвешь. То в каком-то отделении недостаточно хорошо клиента проверили, а тот обналичку гнал, а об этом не доложили. Теперь трясут отделение. То кто-то с кем-то не расплатился, дело дошло до суда, а в качестве соответчика опять структура СМС фигурирует.
И все вроде бы в берегах, за рамки обычного мусора при ведении крупного бизнеса не выходит, но… Но почему-то на сей раз за каждым проколом следуют проверки за проверками. И ссылаются при этом проверяющие на ужесточившиеся требования. Борьба с коррупцией. А налоговики вообще взбесились. На пару подконтрольных Владимирскому компаний с государственным участием вообще Счетная палата наехала. А проверять правильность лицензий на программное обеспечение вдруг из управления «К» приезжают. А тем такая мелочь уж вовсе не с руки — у них вон по мобильникам знатный выхлоп идет…
И опять же: в каждом случае ничего настораживающего. Суверенная демократия. «Питерзские» гайки закручивают, все понятно. Не видно системы, не возникает ощущения государственного наезда. И в то же время — возникает. Но самое главное — поступившая информация. Слил один друг дома, человек, в комплекс на Ильинке и Старой площади вхожий, разговорчик, что уловил краем уха. Будто непростой это интерес к делам Владимирского. Будто бы прошел сигнал по нему на самый верх. Нехорошенький такой сигнал. Причем из Германии. Чуть ли не от бывшей жены.
Подробности информатору доступны не были. А попытки самого Владимирского обратиться по своим каналам к тем самым «верхам» успеха не имели. Откуда пошел накат, никто не знал. Или не говорил.
— Зато я знаю, — хрипло, сдавленно произнесла Лариска. — Это Серебряков. Муж этой сучки…
Наталья сделала большие глаза. Причем совершенно искренне.
— Брось, — после секундного размышления сказала она. — Не те у него масштабы. Он мужик основательный, не отнять… — против воли горло перехватило. — Но я-то его знаю. Мелковат он, чтобы Счетную палату поднять. Тем более — ФСБ. Какие-то приятели у него есть, но… Генпрокуратуру разве. Там у него дружок. Или с прокуратуры тоже наехали?
Лариса подумала:
— Нет, с прокуратуры ничего. Может, пока…
— А что Германия? — поинтересовалась Наталья. — Что, может, старуха телегу какую накатала? Может, сына требует?
— Да неизвестно, понимаешь, — пожала плечами подруга. — Владимирский послал туда уже людей. Но мало времени прошло. Ничего еще не успели нарыть. Немцы молчат. Старуха тоже в отказе, ничего, говорит, не знаю. Ну, и мой говорит: правда, скорее всего. Не может она о его бизнесе ничего знать. И время прошло, да и не… В общем, не пускал он ее к делам-то, на фиг нужно было! Известна лишь официальная информация. В дом, где эта жила, какие-то курды забрались… то ли еще кто, из этих, черных. Ограбили бабульку, что-то там вынесли. А на выходе их полиция и приняла. Там у них быстро, у немцев. В общем, бытовуха, мелкий криминал. Мой по этому поводу даже не заморачивается. Слетаю, говорит, на днях, разберусь. Дом-то ему принадлежит, ему с полицией там формальности улаживать. Или, говорит, адвоката там найму, если некогда будет. В общем, говорит, если что и пришло от немцев, то только сигнал, что бывшую жену известного банкира обнесли. По Березе могли что-то поднять — так у него с тем давно все дела кончились…
Лариса втянула в себя сквозь стиснутые зубы воздух.
— Не в этом дело. Я задницей чую — серебряковские это дела. А то и женушки его. Вишь, тоже в «фарфоровые королевы» выбивается, — лицо подруги исказил самый настоящий пароксизм ненависти.
В принципе, тут ее Наталья понимала. И не понимала. Лариска, конечно, не из тех барышень, что со смиренностью жертвы переносят обиды. Бойцовского характера женщина, ее подруга, не отнять. И не унять. Если возьмется кого-то грызть.
А с другой стороны, чего бы уж и не уняться? Подумаешь, повздорили две тетки возле магазина. Так трепетно лелеять до сих пор ту обиду? Нет, не понимала Наталья. Если уж на то пошло, у нее гораздо больше причин для ненависти. У нее уже, можно сказать, схапанного мужика увели. Причем важного мужика, на которого она уже не интрижку любовную ради подруги строила, а настоящие планы на жизнь. Раздумывала уже, как бы эту самую подружку убедить, чтобы воздействовала на своего папика, чтобы тот остановил этот маховик наездов на бизнес Серебрякова. Ей, может, в ближайшее время самой от этого бизнеса кормиться…
А теперь что? Поссорились. И не просто — выставил он ее. Обидно. И на душе что-то свербит. Теперь, когда он сам не звонит и на ее звонки не отвечает, как-то неожиданно пусто стало. Не то чтобы этот мужчина так уж задел какие-то совсем тайные струны ее души… чтобы она втюрилась, как девчонка… Но чего еще желать в этом мире? — ладный, богатый, перспективный. Любовник отменный. И надолго хватит — не старикашка лысый. По идее, на него многие должны бросаться, как на этого, на Бохорова. Хоть Серебряков, в отличие от того, не тусуется напропалую.