— Вы первый посетитель, который появился у нас за пять месяцев, — сказала она. — Я уже начала подумывать, что этот дом заколдован.
— Судя по всему, так оно и есть. Введите меня в курс дела, а? Когда я был здесь в последний раз, это было поместье, а не программа по созданию пустыни. Тут что, больше никто не работает?
Она пожала красивыми плечами.
— Знаете, как бывает? Всем наплевать.
— А насколько плоха Морин?
Она задумалась.
— Послушайте, нам что, не о чем больше говорить? Я так устала от Морин.
— Я тоже от нее особенно не в восторге, — сказал я, пробуя виски. Оно было такое крепкое, что от него бы вскочили волдыри на шкуре у буйвола. — Но я знавал ее в былые дни, и мне просто интересно, что именно с ней такое?
Она запрокинула светловолосую голову и вылила почти все виски себе в глотку. То, как она это проделала, подсказало мне, что закладывать она мастерица.
— Мне не следовало бы говорить это вам, — сказала она и улыбнулась. — Но если вы пообещаете, что ни слова никому не скажете…
— Ни слова.
— Ее лечат от наркотиков. Это строго между нами.
— Худо дело?
Она пожала плечами.
— Да уж наверное.
— А тем временем, пока кошка лежит в постели, мышки забавляются, а?
— Вот именно. Тут почти никто никогда не появляется. В норму она придет еще не скоро. А пока лезет на стену и визжит как полоумная, прислуга отдыхает. Довольно справедливо, нет?
— Разумеется. Надо же им когда-то расслабиться?
Она допила свое виски.
— Ну, довольно о Морин. Мне она по ночам надоела, не хватает еще, чтобы и вы о ней говорили.
— Вы в ночной смене? Какая жалость!
— Почему? — Зелено-синие глаза насторожились.
— Я думал, было бы здорово пригласить вас как-нибудь вечерком и кое-что вам показать.
— Например?
— Ну, для начала у меня есть красивая коллекция офортов.
Она хихикнула.
— Если что мне и нравится больше одного офорта, так это коллекция офортов. — Она встала и подошла к бутылке с виски. При виде ее перекатывающихся бедер я так и замер в стойке, как охотничий пес. — Позвольте мне освежить, — продолжала она. — Вы что-то не пьете.
— Он и так достаточно свеж. Мне начинает казаться, что не обязательно пить, можно заняться и кое-чем получше.
— Да что вы? Так я и думала. — Она налила себе в стакан. На этот раз она даже не стала связываться с «Уайтроком».
— А кто присматривает за Морин днем? — спросил я, когда она возвращалась к кушетке.
— Сиделка Флеминг. Она бы вам не понравилась. Она — мужеедша.
— Что вы говорите? — Гэрни села со мной рядом, бок о бок. — Она нас случайно не слышит?
— Даже если бы и слышала, это не имело бы ровно никакого значения, но она не слышит. Она в левом крыле, которое выходит на гаражи. Морин поместили туда, когда она стала вопить.
Именно это мне и хотелось узнать.
— К черту этих мужеедш, — сказал я, обхватив ее сзади за шею. Она наклонилась ко мне. — А вы не едите мужчин?
— Смотря какой мужчина. — Ее лицо оказалось рядом с моим, и я прижался губами к ее виску. Ей это вроде понравилось.
— Ну а как, скажем, вот этот мужчина?
— Довольно славный.
Я отобрал у нее стакан с виски и поставил его на пол.
— Он будет мне мешать.
— Не хотелось бы, чтобы он пропал…
— Вскоре он вам понадобится.
— Да что вы?
Она прижалась ко мне, наши губы слились в долгом поцелуе. Потом она вдруг оттолкнула меня и встала. Я даже успел подумать, что она из тех девушек, кто говорит: «Поцеловались — и до свиданья», — но ошибся. Она прошла к двери, повернула ключ в замке, вернулась и снова села рядом со мной.
Я припарковал «бьюик» перед «Каунти Билдингс», что на углу Фельдмана и Центральной авеню, поднялся по ступенькам и попала в мир печатных формуляров, тихих коридоров и старо-молодых клерков, исполненных надежды занять чье-нибудь место после его смерти.
Отдел регистрации рождений и смертей находился на первом этаже. Я заполнил формуляр, подтолкнул его в окошечко рыжеголовому клерку, который шлепнул по нему штемпелем, взял причитающиеся с меня деньги и указал рукой на ряды картотечных шкафов.
— Угощайтесь, мистер Мэллой, — сказал он. — Шестой шкаф справа.
Я поблагодарил его.
— Как у вас дела? — спросил он и, готовый потратить понапрасну свое и мое время, облокотился на стойку. — Уж сколько месяцев вас не видел.
— Это точно, — ответил я. — Дела идут прекрасно. А как у вас? Люди по-прежнему умирают?
— И рождаются. Одно компенсирует другое.
— Да уж.
Больше мне сказать ему было нечего. Я слишком устал. Короткий эпизод с сиделкой Гэрни вымотал меня вконец. Я прошел к картотечным шкафам. Ящик на «к», казалось, весил не меньше тонны, и у меня едва хватило сил дотащить его до стола. И в этом тоже была повинна сиделка Гэрни. Полистав карточки, я вскоре отыскал свидетельство о смерти Джэнет Кросби. Я вытащил старый конверт и карандаш. Она умерла от злокачественного эндокардита 15 мая 1948 года.
Она была названа незамужней девицей, двадцати пяти лет. Свидетельство подписано неким доктором Джоном Бьюли. Я записал фамилию доктора и, пролистав еще с десяток страниц, нашел свидетельство о смерти Макдоналда Кросби. Он умер от повреждения мозга, последовавшего в результате раны от пули. Здесь доктор был Дж. Сэлзер, а коронер Фрэнклин Лессоуэйз. Я записал кое-что еще и, так и оставив карточный ящик на столе, прошел к клерку, который с праздным любопытством наблюдал за мной.
— Попросите кого-нибудь убрать этот ящик на место, ладно? — сказал я, опираясь на стойку. — Оказалось, я не так уж и силен.
— Ничего, мистер Мэллой.
— И еще: кто такой доктор Джон Бьюли и где живет?
— У него небольшой домик на Скайлайн-авеню, — сказал мне клерк. — Если вам нужен хороший доктор, к нему лучше не обращайтесь.
— А что с ним такое?
Клерк пожал усталыми плечами.
— Да просто он старый. Пятьдесят лет назад, вероятно, был что надо. Доктор, который разъезжал на дрожках. По-моему, он всерьез полагает, что трепанация имеет какое-то отношение к открыванию банки бобов.
— А разве нет?
Клерк рассмеялся.
— Это смотря о чьей голове мы говорим.
— Да. Значит, он всего лишь никому не нужный и отживший свое эскулап, так?
— Совершенно верно. Впрочем, вреда от него нет. Не думаю, что сейчас у него наберется и с десяток пациентов. — Он почесал ухо и по-совиному посмотрел на меня. — Работаете над чем-то?
— Я никогда не работаю, — ответил я. — Пока.
В задумчивости я спустился по ступенькам и вышел на яркое беспощадное солнце. Неожиданно умирает девушка, стоящая миллион долларов, а приглашают почему-то доктора с устаревшими взглядами. Не совсем в духе миллионеров. Можно было бы ожидать, что на такую добычу слетится целая флотилия самых дорогих медицинских светил.
Я вполз в «бьюик» и нажал на педаль стартера. Напротив, запаркованный навстречу движению, стоял оливково-зеленый лимузин «додж». За баранкой сидел мужчина в желтовато-коричневой шляпе, вокруг тульи которой шел вязаный шнурок. Мужчина читал газету. Я бы не обратил никакого внимания ни на него, ни на машину, если бы он вдруг не поднял глаза, не швырнул вдруг при виде меня газету на заднее сиденье и не завел мотор. Тут уж я на него глянул, гадая, что это вдруг он утратил всякий интерес к своей газете. Мужчина показался мне крупным, с широченными, как амбарная дверь, плечами. Голова его сидела прямо на плечах, без каких-либо признаков шеи. У него были тонюсенькие черные усики, глаз не видно. Когда-то его здорово стукнули по носу и по одному уху, и они так и не смогли обрести прежнюю форму. Он очень напоминал крутого парня из крутых фильмов студии «Братьев Уорнер»: из тех, что служат на побегушках у Хамфи Богарта.
Я направил «бьюик» в поток автомашин и не спеша поехал на восток по Центральной авеню, поглядывая в зеркало заднего вида.
«Додж» выехал навстречу потоку, идущему на запад, развернулся под звуки рожков и проклятий водителей и поехал за мной. Я бы не поверил, что кто-то проделал все это совершенно безнаказанно на Центральной авеню, но то ли фараоны позасыпали, то ли из-за жары не хотели ни во что ввязываться.
На перекрестке с Уэствуд-авеню я снова глянул в зеркало. «Додж» сидел прямо у меня на хвосте. Я видел, как водитель небрежно развалился за баранкой, в зубах — манильская сигара, локоть руки лежит на опущенном стекле. Я чуть поддал вперед, чтобы увидеть и запомнить его номер. Если он следит за мной, значит, работает очень грубо. На Голливуд-авеню я прибавил газу и погнал машину вверх со скоростью 65 миль в час. «Додж» после некоторого колебания рванул вперед и заревел у меня за спиной. У бульвара Футхилл я прижался к бордюру и резко тормознул, «додж» промчался мимо. Водитель даже не посмотрел на меня. Он поехал дальше, к трассе, соединявшей Лос-Анджелес и Сан-Франциско.
Я записал номер на старом конверте рядом с фамилией дока Бьюли и аккуратно убрал конверт в набедренный карман. Затем снова завел мотор и выбрался на Скайлайн-авеню. Где-то посередине этой улицы я увидел блестевшую на солнце медную дощечку. Она была прикреплена к низкой деревянной калитке, охранявшей сад и двухфасадное бунгало из канадской сосны. Скромное, тихое местечко, чуть ли не трущобы по сравнению со стоявшими по обе стороны от него ультрасовременными домами.
Я подъехал и высунулся из окна, однако разобрать на таком расстоянии стершуюся надпись на дощечке оказалось невозможно. Пришлось вылезти и подойти поближе. Хотя расшифровать надпись даже и тогда оказалось нелегко, я все же разобрал достаточно, чтобы убедиться, что это жилище доктора Бьюли.
Пока я нащупывал щеколду на калитке, оливково-зеленый «додж» воровато пронесся по дороге. Водитель сделал вид, что не смотрит в мою сторону, но я понял, что он увидел меня и куда я иду. Я прервал свое занятие и посмотрел вслед машине. Она быстро пронеслась по дороге, и я потерял ее из виду, когда она свернула на Уэствуд-авеню.
Я сдвинул шляпу на затылок, вытащил пачку «Лаки Страйк», закурил и убрал пачку. Затем отодвинул щеколду и прошел по гравийной дорожке к бунгало.
Садик был маленький и компактный и такой же аккуратный, как солдатский барак в инспекционный день. На окнах висели выцветшие желтые шторы. Парадную дверь не мешало бы покрасить. Впрочем, это же можно было сказать и обо всем бунгало.
Я нажал большим пальцем на кнопку звонка и стал ждать. Вскоре осознал, что кто-то подглядывает за мной из-за штор. Тут уж я ничего не мог поделать, кроме как напустить на себя приятное выражение и ждать. И я принял приятное выражение лица и стал ждать.
И как раз когда я уже решил, что надо бы позвонить снова, я услышал звук, какой издает мышь в панельной обшивке, и входная дверь отворилась.
На меня смотрела маленькая худенькая женщина, похожая на птичку. На ней было черное шелковое платье, которое, вероятно, могло бы считаться модным лет пятьдесят назад, если бы вы жили в глуши и никто бы не посылал вам журнал «Вог». На тонком старом лице лежала печать усталости, а ее глаза сообщили мне, что жизнь для нее не очень-то в радость.
— Доктор дома? — спросил я, приподнимая шляпу и понимая, что уж если кто и оценит учтивость, так это она.
— Да, разумеется. Он в саду за домом. Я позову его.
— Пожалуй, не надо. Уж лучше я сам пойду туда и потолкую с ним. Я не пациент. Я лишь хотел задать ему один вопрос.
— Да. — Взгляд надежды, который стал было появляться у нее на лице, погас. Ни одного пациента. Никакого гонорара. Всего лишь молодой детина с каким-то там вопросом. — Надеюсь, вы не надолго его задержите? Он не любит, когда его беспокоят.
— Я его не задержу.
Я приподнял шляпу и поклонился, как, в моем представлении, кланялись ей в свое время молодые люди, и ретировался по садовой дорожке. Она закрыла парадную. Мгновение спустя я узрел ее тень: она разглядывала меня через жалюзи переднего окна.
Я проследовал по тропинке к саду за бунгало. Возможно, как лекарь док Бьюли звезд с неба не хватал, но как садовник он явно был на высоте. Мне бы очень хотелось привести сюда трех садовников Кросби, чтобы они поглядели на этот сад. Он бы, возможно, поколебал их представления о жизни.
В самом конце сада стоял, склонившись над огромной георгиной, высокий старик в белом пиджаке из легкой натуральной ткани «альпага», желтой панаме, желтовато-белых брюках и ботинках с эластичными вставками. Он смотрел на георгину, как доктор, осматривающий ваше горло, когда вы произносите «а-а-а», и, вероятно, находил георгину гораздо интереснее.
Когда я приблизился, он резко поднял глаза. Изборожденное морщинами лицо очень напоминало кожицу высушенного чернослива, а из ушей торчали жесткие седые волосы. Лицо не благородное и не умное, обыкновенное лицо очень старого человека, который доволен собой, уровень требований не очень высок, которому уже все безразлично, который упрям и несколько туповат, но который так и остался не сломлен.
— Добрый день, — поздоровался я. — Надеюсь, я вам не помешал?
— Приемные часы с пяти до семи, молодой человек, — сказал он таким тихим голосом, что я едва его расслышал. — Сейчас я вас принять не могу.
— Я к вам совершенно по другому делу, — сказал я, заглядывая ему через плечо на георгину. Та была красавица: двадцать сантиметров в поперечнике, не меньше, и без единого пятнышка. — Моя фамилия Мэллой. Я старый друг Джэнет Кросби.
Он нежно коснулся георгины пальцами с утолщенными суставами.
— Кого-кого? — безо всякого интереса нерешительно произнес он: всего лишь глуповатый старик с цветком.
— Джэнет Кросби, — ответил я. Стоять на солнце было жарко, а от гудения пчел, запаха всех этих цветов я и сам стал каким-то рассеянным.
— Ну и что с ней?
— Вы подписали свидетельство о ее смерти.
Он оторвал взгляд от георгины и посмотрел на меня.
— Кто, говорите, вы такой?
— Виктор Мэллой. Меня несколько тревожит смерть мисс Кросби.
— А с чего бы? — спросил он, и в глазах его промелькнул страх. Он знал, что он старый, туповатый, рассеянный. Он знал, что, продолжая практиковать, он в его возрасте рискует рано или поздно совершить ошибку. Я видел, что он подумал, что сейчас я обвиню его в этой ошибке.
— Ну, понимаете, — мягко заговорил я, не желая особенно его пугать, — меня не было здесь три или четыре года. Джэнет была моим очень давним другом. Мне бы и в голову никогда не пришло, что у нее слабое сердце. Узнать, что она ушла подобным образом, оказалось для меня страшным ударом. Я хочу удостовериться, что не произошло ничего плохого.
Мускул у него на лице дернулся. Ноздри расширились.
— Что значит — плохого? Она умерла от злокачественного эндокардита. Симптомы не вызывают сомнений. Кроме того, там присутствовал доктор Сэлзер. Ничего плохого не было. Не знаю даже, о чем вы таком говорите.
— Ну, я рад это слышать. А что оно такое, этот злокачественный эндокардит?
Он нахмурился, и мне на мгновение показалось, что сейчас он скажет, что не знает, но он взял себя в руки, разворошил старую, увядшую память и медленно, будто цитируя страницу из какого-то медицинского справочника, заговорил:
— Это прогрессирующая микробная инфекция клапанов сердца. Кусочки пораженных язвой клапанов сердца были разнесены потоком крови по всему телу, у нее не было никаких шансов остаться в живых. Даже если бы меня пригласили раньше сделать что-либо, я был бы бессилен.
— Это-то и смущает меня, — сказал я и улыбнулся, чтобы каким-то образом передать ему, что я на его стороне. — Почему они позвали именно вас? Вы ведь ее не пользовали, правда?
— Разумеется, нет, — чуть ли не сердито сказал он. — Позвать меня было вполне естественным. Я живу совсем рядом. Доктору Сэлзеру было бы неэтично выписывать свидетельство одному.
— А кто он, этот доктор Сэлзер?
У него снова появился рассеянный взгляд, а пальцы с тоской потянулись к георгине. Я видел, что ему хочется, чтобы его оставили в покое, чтобы его мозг отдыхал в мирном созерцании цветов, чтобы ему не докучали здоровенные детины вроде меня, ни за что ни про что отнимающие время.
— Он заправляет одним из этих санаториев для душевнобольных, рядом с поместьем Кросби. Он друг семьи. Его положение таково, что он, по этическим соображениям, не мог выписать свидетельство. Он не квалифицированный практик. Я был весьма польщен, когда они прибегли к моей помощи.
Уж это я мог себе представить. Я гадал, сколько же они ему заплатили.
— Послушайте, док, — сказал я. — Я вот что хочу выяснить. Я попытался повидать Морин Кросби, но она нездорова. Я уезжаю, но прежде чем уехать, хотел бы иметь четкую картину того, что же именно произошло. Я лишь слышал, что Джэнет умерла совершенно неожиданно. Это была болезнь сердца. Что же произошло? Вы были там, когда она умерла?
— Господи, нет, — ответил он, и в его поблекших глазах снова промелькнула тревога. — Я прибыл полчаса спустя после ее смерти. Она умерла во сне. Симптомы были безошибочны. Доктор Сэлзер сказал мне, что она страдала от этой болезни уже несколько месяцев. Он сам пользовал ее. При такой болезни ничего особенного не сделаешь, нужен отдых. Я не понимаю, почему вы задаете мне столько вопросов. — Он в надежде бросил взгляд в сторону дома — а вдруг он понадобился жене? Ан нет.
— Я лишь хочу удовлетвориться, — сказал я и снова улыбнулся. — Вы прибыли в дом, а Сэлзер уже находился там. Так?
Он кивнул, с каждой секундой тревожась все больше.
— Был ли там кто-нибудь еще?
— Мисс Кросби, младшая. Она была там.
— Морин.
— По-моему, так ее зовут.
— И Сэлзер повел вас в комнату Джэнет? Морин тоже с вами пошла?