А тут эти объявились… «Черные риелторы». Один я был, в смысле квартиры, вот и насели… Вроде не дурак – все знал, все понимал. Хотел поменьше хату, чтоб и платить за нее легче было, и на черный день что-то отложить… А так дело подстроили, вывернули, что остался вовсе без квартиры. Выселили в сланцевскую коммуналку. Это не здесь, городок такой в Ленинградской области.
– Так ты питерский?! – удивился Поздняков. – Ничего себе! А как на московской свалке оказался?
– А вот так и оказался, – хмуро ответил Михалыч. – Как понял, что надули меня, пошел к чиновникам и юристам, которые сделку по квартире визировали. Помню одного. Говорю ему: «Мил человек! Ты глянь, что получилось. Обманули, без квартиры оставили…» А он в лицо рассмеялся, не стесняясь. Мол, езжай, придурок, в Сланцы, доживай свой век. Радуйся, что жив, на двух ногах ходишь. А про квартиру забудь, не твоя она…
Так и получилось, что вместо «двушки» в Озерках стал я обладателем девяти квадратных метров в сланцевской коммуналке. Знаешь, Сережа, пока у нас такая власть – не будет страна жить по-человечески. Мы все норовим к Европе приобщиться, мним себя цивилизованными, правильными. Чиновники об успехах рапортуют. Тьфу! Я тогда – переселили ведь – прошелся по Сланцам. Там в конце, за городком, кладбище. На нем – кресты свежие, без имен и фамилий. Знаешь, сколько? У меня было время посчитать, побродил я по рядам. Почти две с половиной тысячи человек умерло в сланцевских коммуналках – одиноких, никому не известных, забытых всеми. А квартиры их отошли в собственность аферистов. Можешь себе представить, сколько боли и зла?
Поздняков выпил полный стакан – вслед за хозяином. Не закусывая.
– Такая вот у нас страна, Сережа, – вздохнул Михалыч. – Вернее, это не страна. Чиновничий аппарат, с него все начинается. Ловили бы жуликов да расстреливали – показательно, поставив к стенке, – быстро бы все это прекратилось. Вот, говорят, раньше террор был, люди хорошие при Сталине пропадали. Но нет у нас в стране закона, Сережа. Раньше хорошие пропадали – а теперь все подряд.
– Это точно, – вспомнив о себе и Яресе, вздохнул Поздняков.
– Ну вот, – продолжил хозяин, – посмотрел я на кладбище. Тошно стало. А вокруг меня – старики. Униженные, с глазами, полными слез. Они страну поднимали, Магнитку строили, Днепрогэс, БАМ. Войну на плечах вынесли. А их – вот так вот. И ни одна чиновничья сволочь не хочет о людях подумать. Страна – это не чья-то прибыль в кармане, это граждане. Здоровые, уверенные в завтрашнем дне. Вот пока в России такой порядок, как сейчас, будем «мы» и будут «они». Мы – это люди. Люди, на которых все держится, на которых страна стоит. И «они» – те, кто на чужом горбу. На костях. Слезам чужим радуются. Праздник у них вечный…
– Не выдержал ты, – понял Сергей. – Не смог там жить, да? Уехал?
– Слышал притчу про слепого старика? – осушив стаканчик, поинтересовался бывший преподаватель философии. – Впрочем, быстрее рассказать, чем мучить глупыми вопросами.
…Сидел как-то слепой старик на улице, неподалеку от хорошего бизнес-центра. Охрана близко не подпустила, он в сторонке примостился, со шляпой и табличкой, на которой какая-то добрая душа написала: «Я слепой. Пожалуйста, помогите».
Мимо проходил человек, у которого в душе не все очерствело. Остановился возле инвалида, заглянул в шляпу. Там лежало всего несколько копеек. Вздохнул он, кинул пару купюр. А потом – еще раз поглядев по сторонам – вдруг присел на корточки, достал маркер, вывел на другой стороне таблички новые слова, крупными буквами. И скрылся в здании – ушел в офис, работать.
Вечером, закончив трудный день, он вновь прошел по улице. Слепой старик по-прежнему сидел у стены. Нищий узнал утреннего благодетеля – по походке, ведь у многих слепых невероятно развит слух.
«Спасибо тебе, добрый человек, – сказал инвалид. – Но все же я хотел бы узнать: что именно ты вывел на табличке?»
Прохожий улыбнулся. Шляпа слепого была полна денег – не только железных, еще и бумажных.
– И что же он написал? – не выдержав, Поздняков перебил рассказчика.
– «Скоро весна, но я не могу ее увидеть».
– Да, – почувствовав, как по спине пробежал холодок, ответил Сергей. – Заметив такую табличку, и я б оставил деньги старику…
«Только у меня свои причины, – добавил Поздняков про себя. – Старик не мог увидеть весну, потому что был слеп. А я могу просто не дожить до нее…»
– Посмотрел я на кладбище сланцевское, – продолжил грустный рассказ о себе Михалыч. – Вспомнил ту притчу и уехал. Пошел по миру, решил: так лучше, чем добавлять еще один крест на безымянном кладбище. Долго бродил, а потом, знаешь, тут вот окопался. Живу, никого не трогаю. И меня теперь никто не трогает. Вроде как я отдельно, а дерьмо всякое – отдельно.
– Опустил руки, значит, – невесело усмехнулся Поздняков. – Теперь сам себе король. Местный король…
– Не, короли здесь другие, – мотнул головой Михалыч. – Вон те, у шлагбаума.
– О! – вспомнив о бритоголовом амбале, оживился Поздняков. – Слушай, Михалыч! Я чего-то не понимаю… Шлагбаум на въезде, будка. Я думал – там старушка, божий одуванчик. А там – здоровяк, весь на пальцах… С чего бы вдруг?
– Они и сюда добрались! – мрачно сказал бомж. – Кто бы мог подумать? Суки! Скоро всю страну опутают, никакого продыха… Просто ложись и помирай.
– Михалыч! – сказал Поздняков. – Ты мне нормально объясни! По-человечески…
– А чего тут непонятного? – хозяин резинового домика вновь налил коньяк в оба стаканчика. – Пей! Свалки – это теперь криминальный бизнес. Очень доходный, почти как риелторский. Ничего особенного и не требуется, между прочим, – только «крышу» хорошую во власти завести, да карьер сделать, да шлагбаум на въезде поставить. Можно даже не оформлять документы на организацию свалки, ее просто отнесут к несанкционированным, всего и делов-то. Ну, временами будут прибегать какие-нибудь «представители местной администрации», стражи порядка или экологи. Это не страшно. Надо просто передать очередному «борцу за чистоту» пухлый конвертик – и конец проблеме…
Спросишь: а смысл? Тут раньше паренек неплохой сидел, на въезде у шлагбаума, любопытные вещи рассказывал. Только нет теперь мальчонки, видать, слишком языкастый был. Так вот, он рассказывал: каждый мусоровоз, который въезжает на несанкционированную свалку, платит хозяевам наличкой от пятисот до тысячи рублей. Все счастливы. Почему?
Водила мусоровоза на официальную свалку, которая далеко в области, не поехал. Бензин сэкономил, его «налево» толкнуть можно. Время сэкономил, значит, можно за «боковичок» взяться. Например, со стройки какой-нибудь мусор вывезти. Ведь стройтресты, сдавая новую многоэтажку, обязаны навести порядок на прилегающей территории. А транспортировка мусора – не маленькие расходы.
Сэкономить хочется? Хочется! Вот и нанимают «левого» водителя. Шабашник мусор до официальной свалки не довезет, вывалит где-нибудь по дороге, зато возьмет меньше, да еще без оформления договора на вывоз. Значит – без затрат на налоги. Чувствуешь ход мысли? Коли есть спрос – возникает и предложение.
Парнишка говорил, вроде как ежедневная прибыль от несанкционированной свалки – чуть ли не миллион. Наших, деревянных. Вот и считай, что за бизнес. Ничего ведь не надо – карьер сделать да будку на въезде поставить. Говорят, вокруг Москвы более восьмисот таких свалок. Вот они, короли. На всем деньги создают…
Ну, мне, в принципе, нет дела до этого. Чувствуешь запах? Сильно воняет? А я не чувствую, привык давно. Все привыкнут. Скоро столица будет таким же дерьмом дышать, включая чиновников. Крысы, болезни – все здесь. Все пойдет отсюда – туда, к ним. И правильно! И поделом! Пусть дышат. Пусть все передохнут, в своих новых квартирах! Думают: они – Европа… Да какая Европа?! Там девяносто процентов отходов перерабатывают. А у нас – вроде пять. Зачем утилизировать? Страна огромная, места – навалом. Вот и валят вокруг городов, оно гниет и разлагается. Потом будут удивляться: почему детишки болеют, умирают?
Михалыч выпил еще и вдруг – совершенно неожиданно для Позднякова – откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.
– Эй! – позвал Сергей. – Что случилось? Тебе плохо?!
Бомж не ответил. Сергей встал с места, шагнул вперед, осторожно потряс Михалыча за плечо. Тот чуть повернулся, чмокнул губами. «Да он спит! – понял Сергей. – Просто вырубился. Выпил, поговорил – и уснул».
Гость вздохнул с облегчением. Он подумал было, что с хозяином домика случилось что-то страшное. То ли отравился «французским коньяком», то ли сердце прихватило, пока вспоминал неприятные, обидные события из прошлого.
Михалыч начал тихонько похрапывать, голова его все больше и больше откидывалась вбок. Поздняков, немного постояв возле уснувшего бомжа, вдруг почувствовал, что завидует Михалычу. Тот живет спокойно и беспроблемно. Ему никуда не надо торопиться, он ни от кого не зависит.
Михалыч начал тихонько похрапывать, голова его все больше и больше откидывалась вбок. Поздняков, немного постояв возле уснувшего бомжа, вдруг почувствовал, что завидует Михалычу. Тот живет спокойно и беспроблемно. Ему никуда не надо торопиться, он ни от кого не зависит.
– И никто не гоняет его по Москве, как зайца, – вслух добавил Сергей, направляясь к домику, сложенному из автомобильных покрышек.
Интересно было заглянуть внутрь, посмотреть, как устроился Михалыч. Изгой у кучи мусора, которых возле Москвы – чуть ли не тысяча, если верить услышанному. И, надо понимать, возле каждой живут люди. Не обязательно похожие на Михалыча. Может, и другие, не все ведь в прошлом – преподаватели философии.
«Как странно жизнь распоряжается судьбами людей, – вдруг подумал Сергей. – Раньше – сотрудник питерского вуза, профессор, хозяин двухкомнатной квартиры. Теперь – владелец резинового домика на подмосковной свалке…»
– Впрочем, и я в недалеком прошлом был директором туристического агентства, – горько усмехнулся Поздняков. – Только, думаю, теперь о бизнесе можно и не помышлять.
Сергей не удержался и заглянул в жилище нового знакомого. Домик Михалыча был разделен на две половины стеной из тех же автомобильных покрышек. В дальней «комнате» у обитателя свалки было что-то вроде спальни. Там стояла вполне приличная кровать, правда, застеленная не бельем, а разноцветными тряпками. Сергей подошел к небольшому оконцу – выкладывая стены хижины, Михалыч проявил чудеса инженерной смекалки, оставил проемы в каждой из комнаток. Видимо, зимой они закрывались какими-то съемными рамами, которые летом отсутствовали за ненадобностью.
Через оконце в комнату проникал свежий воздух. Если только его здесь можно было назвать свежим. Дышать в домике оказалось еще труднее, чем снаружи: там воняло лишь гниющими отбросами, здесь – еще и резиной. Сергей задержался в первой комнатке, служившей чем-то вроде гостиной. Видимо, именно там стояли кресла и столик, которые Михалыч вытащил наружу, для гостя.
Самое любопытное находилось на дальней от входа стене – огромная коллекция часов. Поздняков сразу обратил на нее внимание, едва только оказался внутри, но вначале решил осмотреться и лишь после изучать то, что заинтересовало его больше всего. Михалыч, за годы обитания на свалке, собрал огромную коллекцию часовых механизмов, как настенных, так и наручных. Раскапывал их где-то в кучах мусора, отчищал и прикреплял к стене. Сергей попытался сосчитать «экспонаты», но сбился после ста пятидесяти. Некоторые часы ходили – видимо, хозяин дома следил за ними и регулярно заводил.
Только время они показывали самое разное – какое закажешь. Хоть московское, хоть лондонское, хоть парижское. Часовые механизмы бодро отсчитывали секунды, и каждый «аппарат» был уверен, что лучше других хронометров знает, который сейчас час…
Это выглядело дико, неестественно. Странный запах гнили и резины, мешавшийся с бодрым стуком часовых механизмов. Чуть ли не двести хронометров в хижине из автомобильных покрышек. Домике на свалке, где время давно остановилось, а часы по-прежнему яростно спорили, кто из них прав…
«Абсурд, – подумал Сергей, разглядывая тикающую стену. – А мало ли в нашей жизни такого абсурда?..»
Он вышел из домика на «улицу». Вдохнул полной грудью, закашлялся.
Михалыч зашевелился, открыл глаза. Пристально посмотрел на гостя, видимо, припоминая: кто это? Наконец взгляд хозяина домика стал осмысленным. Обитатель свалки шумно выдохнул, сел в кресле ровно. Поздняков примостился напротив хозяина, поставил локти на стол.
– Пойду я, Михалыч? – спросил он. – Пора мне… Хотел дождаться, когда проснешься, спасибо сказать. За угощение. Да вот, видишь, ненароком разбудил…
– Ничего, – оскалился обитатель свалки. – Потом еще покемарю. Ты, Сережа, извини меня. Я тут подумал…
«Когда успел? – мелькнуло в голове у Позднякова. – Спал ведь…» Гость невольно улыбнулся.
– Ерунды я наговорил, – продолжил Михалыч. – Выпили с тобой, посидели хорошо. Да, видишь, спросил ты о больном, вот я на пьяную голову и потерял контроль. Наболтал плохого, про людей. А в жизни всякое бывает. Не надо, чтоб твое сердце было наполнено черным. Понимаешь? Не у каждого ведь так выходит, как у меня. Давай выпьем на дорожку, да еще одну историю расскажу, на память.
Михалыч медленно, с трудом, поднялся. Разлил по стаканчикам остатки коньяка – собеседники как раз «приговорили» бутылку. Но Сергей не чувствовал никакого опьянения, только прилив энергии. Хозяин домика выпил, глянул на гостя и начал:
– Переселили меня в Сланцы, в тамошнюю коммуналку. Много комнатенок в той квартире было, все убогие, маленькие. Люди по-черному пили, кто помоложе. Наверное, от безнадеги, не видели никакого выхода. Старики все больше прошлое вспоминали, переживали, как несправедливо с ними обошлись. Даже те, кто изначально в Сланцах обитал – кого из города не вывезли, – и те затаили обиду на власть, на несправедливую жизнь.
В общем, там легко было сойти с ума – вокруг витала аура зла и боли. А у нас во дворе кот жил. Обычный, беспородный, только жизнь его здорово потрепала, как и людей. Когда-то он потерял часть хвоста – остался лишь короткий обрубок. Левое ухо было порвано, срослось плохо. Один глаз из-за шрама не открывался, а только щурился. Бывало, смотришь на кота, а он на тебя. И кажется – будто зверюга в тебя целится. Только ружья нет.
На самом деле кот этот был добрый. На людей никогда не злился, хотя его не жаловали. И звали его – Уродом. Не Васькой, не Барсиком. Да, впрочем, выглядел он страшно, сам понимаешь.
А он, может, и понимал, что слово оскорбительное, да на людей не обижался… Когда кричали «Урод!», мяукал в ответ, пытался вилять обрубком хвоста, даже бежал навстречу. Чуда все ждал… Только детям было запрещено к нему прикасаться, а те, кто постарше, на него шикали.
Случалось, его обманывали. Подзывали к себе, а вместо еды водой из ведра окатывали. Помню, часто думал тогда: почему мы такие злые? Хотим, чтоб к нам относились по-человечески, чтоб понимали наши проблемы, а с теми, кто слабее, – жестоки и беспощадны.
Кот, когда его поливали, терпел. Прижимал уши и покорно мок. Бывало, даже терся об ногу, мяукая. Словно извинялся за то, что такой некрасивый, никчемный, что вызывает у людей ненависть. Он получал пинки, его выгоняли из прихожей, будто вымещая всю накопленную злобу – за несправедливость нашей жизни. Один раз бедняга хотел войти в дом, попросить на кухне еды, но ему прищемили лапу дверью.
Он потом хромал, лапа заживала медленно, но все равно прощал людей, тянулся к ним. И, словно в наказание за то, что он такой беззлобный, кто-то натравил на Урода соседских собак. Кот не смог убежать или запрыгнуть на забор – подвела больная конечность. Я был в комнате, услышал его крики, почти человеческие. Выбежал на улицу, отогнал дворняг – озлобленных, грязных. Из породы тех, что стадом готовы облаять каждого встречного – прячась под забором. Но никогда не полезут в драку с сильным противником.
Урод лежал в луже крови, неподвижно. Знаешь, я вдруг подумал – он такой же, как мы. Как я, как все сломленные жизнью обитатели сланцевских коммуналок. Только не умеет ненавидеть… Поднял его на руки, осторожно, бережно. Нес домой, очень боясь, что причиню боль, ведь он ужасно страдал. Вошел в комнату, сам не зная, что делать. Он хрипел и задыхался. Я сел на стул, аккуратно положил его на колени. Попробовал погладить по голове, опасаясь, что причиню новую боль.
А Урод вдруг попытался замурлыкать. Да! Он не хрипел и не выл, он пытался мурлыкать! Благодарил за то, что приласкали. Человек дал ему капельку тепла, пусть и перед смертью – зверь пытался благодарить за это чудо, забыв о собственной боли.
Кот умер у меня на коленях. Потянулся головой, потереться о ладонь. Вытянулся в полный рост и замер. Больше не дышал, я перестал чувствовать, как бьется его сердце.
Потом я долго сидел неподвижно, с мертвым котом на коленях. Все думал о нас, людях. О том, как мы относимся друг к другу, да и не только друг к другу – просто к тем, кто слабее. Этот зверь, которого люди звали Уродом, – несчастный калека, всю жизнь искавший хоть капельку тепла, хоть одно живое существо, которому был нужен, – открыл мне что-то очень важное. Я вдруг прозрел: у многих из нас все нормально с физической оболочкой, с телом, но жестоко искалечена душа. Урод – так сегодня можно сказать почти про каждого.
Я похоронил его, как человека. Взял лопату, унес на окраину кладбища с тысячами безымянных крестов. Выкопал яму, опустил вниз искалеченное тело и…
На следующий день я уехал оттуда. Понял, что мне там нет места. Вот так в конце концов и оказался здесь…
– Давай выпьем еще, – предложил Сергей. – Тошно на душе, Михалыч. Тошно от всего, о чем ты говоришь. Нет людям жизни в нашей стране. Нет, как ни крути. Нет места. Всех доведут, всем душу искалечат… Горько, хоть ложись и помирай.