На миг журналисту показалось, что Алексею Майорову лучше было погибнуть в той автокатастрофе, чем стать таким…
Но только на миг.
А потом на первый план, оттолкнув в сторону слабонервных хлюпиков, вышли профессиональные навыки.
И следом пошел процесс.
Глава 22
– Скажите, Ирина, – журналист, удобно устроившись в кресле, включил диктофон. – Сегодня четырнадцатое июля…
– Во Франции праздник! – Мадам Гайдамак, видимо, решила блеснуть умением вести светскую беседу.
– В смысле? – слегка оторопел собеседник.
– Ну, четырнадцатое июля – это ведь день взятия Бастилии, верно? – эх, ей бы веер сейчас, чтобы прикрыть оскал, выдаваемый за кокетливую улыбку.
– А, ну да, – ответная улыбка выдавилась с трудом, словно остаток зубной пасты из почти пустого тюбика.
Судя по застывшему, устремленному в пуп взгляду, светская атака Ирины внесла смятение в стройные ряды мыслей корреспондента, и теперь он собирал разбежавшуюся армию.
Его фотограф тем временем свихнувшимся кенгуру скакал по двору, запечатлевая все, что попадало в видоискатель камеры: ажурную беседку, в которой расположились участники действа, участок, дом, ограду, цветочки, небо… процесс, похоже, был практически неуправляемым.
Корреспондент наконец навел порядок на позициях и повернулся к Майорову:
– Здравствуйте, Алексей. Меня зовут Константин, и два года назад я уже имел честь беседовать с вами. Помните?
– К сожалению, Алешенька пока не в состоянии вести беседу. Он очень много занимается с логопедом, но увы… – затрещала Ирина.
И в этот момент Майоров, безучастно смотревший куда-то вдаль, повернул голову к журналисту, улыбнулся и… кивнул!
Мадам Гайдамак от неожиданности захлебнулась собственным ядом и закашлялась. А корреспондент просиял и протянул Алексею руку:
– Здравствуйте еще раз! Господи, это же чудо!
Ответное рукопожатие оказалось довольно крепким. Константин свистнул фотографу и попросил запечатлеть судьбоносный момент. Затем, мельком глянув на застывшую Ирину, обратил внимание на пунцовый отсвет от ее физиономии:
– Что с вами? Вы так покраснели! Это от кашля, да? Может, вам минералки налить?
– Да, пожалуйста, – сипло выдавила та, стараясь не смотреть на Майорова.
Лишь побелевшие костяшки судорожно вцепившихся в ручки кресла пальцев сигнализировали о едва сдерживаемой истерике.
Журналист открыл стоявшую в переносном холодильнике бутылку минеральной воды, ловко погасил бурное возмущение шипучки и разлил искрящуюся пузырьками влагу в три высоких стакана, один из которых протянул Ирине. Она взяла стакан, но рука ее так тряслась, что половина содержимого выплеснулась.
Зато Алексей справился с задачей прекрасно. Он спокойно взял стакан, отпил немного воды и остался сидеть, поглаживая запотевшие стеклянные бока.
Константин внимательно посмотрел на него, затем – на Ирину, слегка улыбнулся краешком рта и снова повернулся к основному объекту интереса его читателей:
– Алексей, от имени всех, кто любит ваше творчество, кто искренне переживал за вас все это время, хочу искренне поздравить вас с победой над болезнью!
Майоров благодарно кивнул, затем показал рукой на горло и сожалеющее покачал головой.
– Я понял, – улыбнулся журналист. – Разговаривать вы пока не можете. Но, надеюсь, сдвиги в этой области есть? – Очередной кивок. – Очень хорошо. Тогда я буду задавать вопросы, а вы – соглашаться или нет. Договорились? – «Да».
– Но ведь я могу рассказать вам все, что вас интересует! – Ирина, оправившись (в психологическом плане, конечно, а не в физиологическом) наконец от шока, решила вернуть так беспардонно выхваченную из рук инициативу. – Алешенька, конечно, чувствует себя гораздо лучше, но переутомлять его не стоит, а то опять случится кризис, у него уже так бывало. Алешенька очень нетерпеливый, он так хочет побыстрее вернуться к нормальной жизни, что постоянно торопит события. А учитывая тяжесть травм после аварии, спешка приводит к резкому ухудшению состояния. Уже была повторная кома, между прочим. Мы с его лечащим врачом решили не сообщать об этом, чтобы не расстраивать всех, кто любит Алексея Майорова…
– А где его лечащий врач? – с трудом вклинился в мутный поток откровений госпожи Гайдамак журналист.
– В санатории, конечно! – удивленно приподняла брови та. – Неужели вы решили, что мы с Алешенькой все это время находились здесь? – Если бы в этот момент корреспондент посмотрел на Майорова, то увидел бы частые кивки, но, увы, внимание его было сосредоточено на Ирине, и момент был упущен. – Сюда мы приехали в конце мая, когда необходимость в постоянном медицинском контроле отпала. Теперь нужные специалисты приезжают сюда. В основном это логопед и тренер. И, как видите, Алешенька добился потрясающих успехов!
– Безусловно, – улыбнулся Константин. – Но, Ирина, это ведь настоящая сенсация! Зачем вам понадобилось проплачивать материал? Да за такой эксклюзив вас просто озолотили бы!
– Ну… – мадам слегка замялась, но довольно быстро выправила вмятину: – Я же проплатила не сам материал, а его срочный выход, чтобы статья появилась в ближайшем номере, а не к Новому году.
– Впрочем, это ваше дело, – пожал плечами журналист. – А насчет выхода материала даже не сомневайтесь – такую конфетку мы подарим нашим читателям уже в августе. Конечно, это будет не очень просто, но ради вас, Алексей, мы сделаем все возможное. А сейчас, если не возражаете, давайте-ка проведем небольшую фотосессию. Или для вас это пока слишком сложно?
Вместо ответа Майоров довольно легко поднялся с кресла, вышел из беседки и, развернувшись, застыл в приглашающем полупоклоне.
Константин даже зааплодировал от восторга. Он действительно был искренне рад явным успехам недавнего калеки. Оказалось, что первое впечатление было обманчиво. Да, внешний вид звезды ощутимо потускнел, но журналист прекрасно знал, что это – дело легко поправимое. Если есть внутреннее здоровье, да плюс к этому – достаточное количество денежных знаков, внешняя оболочка восстанавливается фантастически быстро.
И Алексей попал в безжалостные лапы фотографа. Но для него это дело было привычным, навыки, наработанные годами, напомнили о своем существовании, поэтому процесс оказался вовсе даже не утомительным, а скорее – упоительным. Он возвращал Майорову его прошлое, становясь своеобразным мостиком в будущее.
Главное, чтобы оно было – будущее.
Фотосессия продолжалась около часа, и если бы не Ирина, то могла бы продлиться и дальше. Но фотографироваться с ней еще и еще, на чем настаивала мадам, Алексей больше не мог и поэтому показал знаками, что устал.
– Ирочка, а как насчет чуточку подкрепиться? – оживленно потер ладони Константин. – Потрудились мы славно, снимки получились классные…
– Мне бы хотелось просмотреть их и самой выбрать наиболее, на мой взгляд, интересные, – Ирина улыбнулась и взяла журналиста под руку, придушив ее, руку, хилой грудью, в стратегических целях усиленной поролоновыми вкладками, – да и саму статью не забудьте прислать мне на согласование.
– Это еще зачем? – Константин, ненавязчиво пытавшийся освободиться от поролоновой примочки, удивленно посмотрел на плотно приклеившуюся даму, а затем – на Алексея. – Если уж с кем и следует согласовывать текст, так это с господином Майоровым. Вы-то тут при чем?
– Как это – при чем?! – Ирина мгновенно отлипла и раздула капюшон кобры. – А кто оплатил ваше появление здесь, Майоров?!
– А разве нет? – журналист ехидно прищурился.
– Но он пока не в состоянии распоряжаться своими средствами!
– Зато вы, как вижу, ими неплохо распоряжаетесь. Или вы надеетесь убедить меня, что полгода живете на личные сбережения администратора? Оплачиваете дорогостоящее лечение, этот дом, статьи в прессе? О друзьях Алексея даже не заикайтесь, от их помощи вы публично отказались.
– Нет, я… – запальчиво начала было Ирина, но потом, словно опомнившись, криво улыбнулась: – Да, конечно же, вы правы. Мы живем на деньги Алешеньки. На наше счастье, у него осталась определенная сумма наличными, но почти все они потрачены на лечение. Слава богу, что Алешенька скоро вернется к нормальной жизни и снимет с меня эту тяжкую обязанность. А сейчас, – она снова подхватила корреспондента под руку, попыталась проделать то же и с Алексеем, но тот отошел в сторону, – хватит болтать, к столу, к столу!
Стол накрыли все в той же беседке. Зачем идти в дом, если на воздухе такое благолепие? Легкий ветерок, погода не жаркая, а весьма комфортная, в лесу за воротами щебечут птицы – пастораль, только овечек не хватает для завершенности картины. Нет, не тех, неопрятных, с грязными подбрюшьями и обкаканными курдюками, а чисто вымытых, белоснежных кудрявых ангелочков с голубыми и розовыми бантиками на шеях.
Возле тарелки Алексея лежала только вилка. Майоров надменно приподнял брови и постучал ею по стакану, указав на нож.
Возле тарелки Алексея лежала только вилка. Майоров надменно приподнял брови и постучал ею по стакану, указав на нож.
– Ирочка, Алексею забыли нож положить.
– Да, Костя, я вижу, одну минуточку, – и мадам, свирепо глянув на Майорова, побежала в дом.
– Простите, если я буду бестактен, – корреспондент внимательно смотрел вслед торопившейся Ирине, – но у меня создалось впечатление, что не все так безоблачно в ваших с женой отношениях.
Алексей дернулся, уронил вилку и судорожно замахал руками, мыча что-то невнятное.
– Что, что случилось? – подался к нему Константин. – Я что-то не то сказал? Я не понимаю!
Майоров замер на секунду, затем несколько раз вдохнул и выдохнул, и медленно, не очень внятно, но вполне разборчиво произнес:
– Не же на.
– Что, простите?
– Не же на.
– Ирина вам не жена? – сообразил наконец журналист.
Частые кивки головой.
– Тогда кто же она вам?
Вдох-выдох, и:
– Ни кто.
– Но почему… – начал было Константин, но в это время из дома выбежала Ирина со столовым ножом в руках.
Когда она, слегка запыхавшись, села за стол, отдав нож Майорову, журналист с невинным видом фрекен Бок сообщил:
– А мы тут с Алексеем беседой балуемся.
– Да? – Ирина криво улыбнулась. – И как беседа?
– Алексей мне сообщил, что вы ему не жена.
– Разумеется, – кивнула мадам, – официально мы пока свои отношения не регистрировали. Но это – вопрос времени.
– Думаете? Но господин Майоров уверяет, что вы ему никто, – Константин выжидающе смотрел на собеседницу.
– Вот бессовестный! – грустно усмехнулась явно пришедшая в себя Ирина. – И тебе не стыдно, Алешенька? Ну поссорились мы с тобой сегодня утром – и теперь я никто? Полгода я не отходила от тебя, смотрела за тобой, плакала над тобой – и никто?!! – губы ее задрожали, на глазах выступили слезы.
Корреспондент, не знавший, что это не слезы, а слюна при виде еды, как у крокодила, сочувственно протянул ей салфетку, в которую Ирочка шумно высморкалась, а затем, тиская униженную салфетку дрожащими руками, пролепетала:
– Знаете, Костя, давайте закончим на этом. Пишите, что хотите, мне теперь уже все равно. Раз человек, которому я посвятила всю себя, считает меня никем, что ж…
И в этот момент Майоров, крепко сжав руку журналиста, громко и четко произнес:
– Зайцерыб, люблю, прости.
– Что, что вы сказали? – опешил тот.
Алексей указал на диктофон и вопросительно поднял брови.
– Работает, не волнуйтесь, – кивнул корреспондент.
И Майоров, наклонившись к записывающему устройству, повторил:
– Зайцерыб, люблю, прости.
Часть III
Глава 23
Руки и ноги слегка подрагивали, словно гоночный автомобиль на старте. Не было только мощного рева двигателя, рвущегося с поводка.
Впрочем, нет, рев был, но беззвучный. Выла, стонала, криком кричала душа. Она металась внутри, пытаясь заставить шевелиться, вскочить, бежать… Но получалось только то самое подрагивание рук и ног.
Я по-прежнему квашней сидела в кресле, тупо глядя на растопырившийся журнал, с обложки которого смотрел на меня измученный Лешка. Шоры обиды и злости обгорелыми хлопьями слетали с глаз, слезы вымыли осколок кривого зеркала.
И теперь я видела истинную картину…
Лешка, мой Лешка, я злилась на тебя, обида и горечь жгли изнутри, чувства и эмоции повредились. Я видела то, что хотела видеть. Раз ты не со мной, если с тобой рядом по-прежнему все та же Ирина, значит, ты – овощ. Тупое, неспособное мыслить существо.
А ты, оставшись один на один с женщиной, разрушившей нашу жизнь, оказался в полной ее власти. Не способный сказать ни слова, беспомощный и искалеченный. И мы все, и твои друзья, а главное – я, поверили Ирине, бросили тебя, самоустранились.
И только наша дочь каким-то непостижимым, невероятным образом нашла тебя, слышала тебя, жалела тебя. И ничего не могла сообщить мне, пока не научилась говорить.
Но почему? Почему малышка смогла общаться с отцом мысленно на чудовищном расстоянии, но не смогла так же дать об этом знать мне? Или не захотела? Чувствовала мои эмоции, мои обиду и злость?
Тогда почему она сейчас так себя ведет? Почему переживает, почему говорит, что папа плачет, почему рвется к отцу именно сейчас, почему, почему, почему?!!
Ответ возможен только один.
Там, далеко, происходит что-то плохое, очень плохое.
А я – здесь. И ничего не могу изменить. Помочь, заслонить от беды.
НИЧЕГО. Ничего?!! Нет уж, дудки. А еще лучше – барабаны. Как там – барабан на шею, свисток в зубы – и вперед! Но не навстречу поезду, наоборот – поездом на тех, кто посмел влезть своими уродскими клешнями в нашу с Лешкой жизнь, кто разорвал наше единое целое на две кровоточащие половинки, и кто наивно думает сейчас, что все у них получилось. Фиг вам, вот.
В дверь тихо постучали. Вместо приглашающего «входи» из горла вырвался сиплый клекот. Я откашлялась и одновременно с повторным стуком смогла наконец издать что-то внятное.
Саша заглянула в комнату, не решаясь войти.
– Ну, чего встала, заходи, – криво усмехнулась я. – Только ничего по пути не сверни, спортивная ты наша, а то Нику разбудишь. И не ори громко.
– Ты чего такая противная? – Сашка осторожно прикрыла за собой дверь. – Бухтишь ерунду всякую, инсинуациями обидеть норовишь. Что, статья впечатлила? Ой, Анетка, ты чего? – подруга, приблизившись, рассмотрела то, что сидело в кресле, получше. – Что случилось?
– Да ничего не случилось, с чего ты взяла? – я попыталась беспечно улыбнуться, но, судя по плеснувшемуся в глазах подруги недоумению, получилось довольно коряво.
– Это что, из-за журнала, да? Ну-ка, где он, дай посмотрю! – Она тут же откопала томагавк войны и приготовилась к бою. – Печатают ерунду всякую, а впечатлительные тетки и не в меру способные девочки сразу начинают истерить.
– Ну да, ну да, – покивала я. – Такие вот мы с дочкой психозы.
Сашка подняла с пола журнал и уселась в соседнее кресло.
– Плед и трубку дать? – я все еще пыталась хорохориться.
Или ерепениться?
Но подруга не обратила на мои покосившиеся и дряхлые построения внимания, а без подпорок внимания построения тут же с грохотом обрушились, подняв тучу едкой пыли, от которой моментально защипало в носу и захотелось плакать. Но я лишь мужественно шмыгала носом, старательно сдерживая атаку бабства. Не буду реветь, не буду! Не дождетесь ни фигушечки!
Буду.
А все Сашка. Она подняла на меня мгновенно налившиеся слезами плошки глаз и, прижав пальцы к губам, утопила меня в сочувствии.
Ну и как прикажете оставаться жесткой, решительной и суровой в таких условиях? Я много чего могу перенести, не потратив ни одной слезинки, но жалость и сочувствие всегда открывают шлюзы в соленом водохранилище.
В общем, прошло минут двадцать, прежде чем наш коллективный рев перешел в стадию судорожных всхлипов.
Потом мы попили. Нет, не водички. Потом решили, что мало, и еще попили, очень уж в горле пересохло.
Потом не помню.
И это самое лучшее, что мы могли предпринять, ведь иначе бессонная ночь, мокрая от слез подушка и распухшая к утру физиономия были бы обеспечены. А появляться в таком виде перед дочкой не хотелось.
Ребеныш мой проснулся, как всегда, рано. И слабая надежда на то, что она забыла о вчерашнем, не оправдалась.
– Мама!
Я попыталась отшторить шторки век, но с первого раза не получилось.
– Мама! Ника на горшок!
– У тебя же памперс надет, – прокряхтела я, сражаясь с веками. – Действуй!
– Неть! Нельзя! Горшок!
– Иду, иду.
Ну, здравствуй, утро. Все, как обычно: летнее солнце украшает нашу комнату уютным светом, в своей кроватке стоит недовольная Ника и пытается ее, кроватку, разломать. Пушистые кудряшки после сна взъерошились, левая щека примята подушкой, брови насуплены, ручки трясут перекладины кровати.
Вообще-то давно пора было заменить дочке младенческую кроватку на нормальную, без выгородки, но как-то все собраться не могли. Чувствую, мой свободолюбивый ребенок скоро раздобудет лобзик и перепилит деревянную решетку.
А пока каждое утро начинается с возмущенного требования удовлетворить санитарно-гигиенические нужды. Что же касается памперса, то его Ника Алексеевна соглашается надевать исключительно ради маминого спокойствия, хотя терпение дочки явно заканчивается.
Потом мы умывались, потом одевались, завтракали. Завтракали в одиночестве, остальные обитатели дома еще спали. Вика и Слава вообще поднимались не раньше одиннадцати-двенадцати часов, отсыпаясь накануне учебного года.
Я поначалу решила, что дочка и на самом деле забыла о вчерашнем. За столом Ника, сосредоточенно сопя, съела манную кашу, выпила сок, после чего потребовала снять ее с высокого персонального креслица и уверенно потопала к двери.
– Доча, ты далеко собралась? – улыбнулась я.
– Да, – серьезно кивнула малышка. – Далеко.