– Глазами-то не сверкай, храбрец! Белые сдались, изволите ли видеть! Неминуемо! Белые сдались ещё летом двадцать третьего. Неминуемо и окончательно. Под Волочаевкой. В курсе? А мы – красные! Красные не сдаются! Играя белыми – тем более! До последнего! Понял, нет?! В глаза смотреть! Не моргать! Отвечать!
– Так точно! В курсе! Понял! Не понял, но понял!
Продолжаем фрондировать?
– Послушай меня, Петя… Сейчас возвращаешься в кабинет. Вместе с коллегами вырабатываешь единственно возможный ход. И сразу – сюда, ко мне. С карточкой. За всё про всё – десять… ладно, пятнадцать минут. Лады?
А проняло сибиряка! Иной раз ласковость тона пострашней командного рыка, поубедительней.
Пошёл, пошёл!
…Можно бесконечно смотреть на то, как течёт вода. Ладно, ещё пятнадцать минут. Снова дрожь? Холодрыга! Но убеждать своих солдат наступать не буду! Гм! Для них – семь бед. И – один ответ. Солдатами не рождаются, солдатами гибнут.
Когда всё кончится… Кончится однозначно, мы же с вами понимаем, товарищ нарком, через неделю, максимум!
Не стреляться же из наградного в самом-то деле! Как С-сапожник намекнул: слабость духа или сила духа?
Э-э, нет! Вывезти весь синклит куда подальше. Мы в ответе за тех, кого…
Спрашивается, куда подальше?! Европа – исключено. Камрады Коминтерна – через одного. Разве на Восток? На Дальний! С Дальней дачи – на Дальний Восток, гм! Вася Бляхер по сию пору командармом, ещё с лета двадцать третьего, ещё с Волочаевки. (Дал господь фамилию! Мало того, что хер! Так ещё и!) Втолковать ему… Он толковый… Положим, армию на Москву не двинет. Через всю страну? Замучается пыль глотать! Но и своих не сдаст, не должен.
А там, считай, через дорогу, сопки Маньчжурии… Вулкан Чанбайшань, трёхтысячник, мечта альпиниста. Помоюсь и – горы!
Обставить всё, конечно, с умом. Мы должны организовать ударные бригады шахматистов… См. далее по тексту программной речи. Лучшие силы – на участие в чемпионате Дальневосточного края! Сеансы одновременной игры в домах культуры пограничья! Пропаганда и агитация!
Если ещё не поздно…
Поздно, однако. Пятнадцать минут на исходе. Мотор завести? Шесть цилиндров!.. Ваше время истекло! Бегом сюда! К машине!
И ведь бегом к машине! Запыхаясь и оскальзываясь. Но не от дворца. От прудов. Шарахнутая фигура в шинели с тяжеленным армейским кухонным бачком в обнимку. Из персонала кто-то?
– Ещё минуточку, товарищ нарком, ещё минуточку! Не уезжайте! Послушайте!
– Слушаю, боец.
– Нате!
На кой ляд товарищу наркому армейский кухонный бачок?! Что там ещё и булькает?!
– Форелька! Живая, только-только словленная! Для Спиридонываныча. Звонили…
Послушайте! Ведь, если рыбин разводят – значит, это кому-нибудь нужно? Значит, кто-то хочет, чтобы они были?
Маэстро
Иначе зачем всё?!
Глухо произнёс, устроив из ладоней подобие шор:
– Усталость и тяжесть… Неизвестно, что всё это значит.
Наедине с собой можно позволить.
Да известно, известно! Наедине-то с собой, в коричневом бархатном кресле, можно позволить: лукавство… от лукавого!
Нужно придумать, пожалуй, защиту против этой коварной комбинации, освободиться от нее, а для этого следует предугадать её конечную цель, роковое её направление, но именно это не представляется возможным.
Прежде удавалось, и не единожды. Защита Ерохина. Против коварных комбинаций. Не только за доской…
* * *Взять август четырнадцатого. Турнир в Мангейме. Когда всех иностранных участников как потенциальных шпионов с места в карьер упекли в Раштатскую тюрьму, прервав игру. Какие шахматы?! Война началась!
Тюрьма как тюрьма. Ни книг, ни газет. Зато с confPre Фимой Боголем всласть наигрались al'aveugle, то есть вслепую. Этакие les deuxjes geants, как выразился дружище Лилиендаль, два молодых гиганта. Ерохин и Боголь, Россия против Малороссии. Сутками напролёт! Ах, confPre Фима! Собрат и есть!
И дочка надзирателя трижды в день приносила еду вполне пристойную, чирикала с ними жантильно. Мила, мила.
Надзиратель, один-единственный на всю Раштатскую, недовольно пыхтел, наградил заключённого Ерохина четырьмя сутками отбытия в одиночке.
– Ich habe uberhaupt gar nichts zu erklaren!
– Что он сказал? Коллеги, кто владеет немецким? Андрэ, дружище!
– Он сказал: я вообще даже ничего не должен объяснять. Вы слишком дружелюбно улыбаетесь его дочери, дружище.
А, ну за этот грех и пострадать не грех!
И всё же тюрьма есть тюрьма. На волю, на волю! Да, но как? С учётом того, что именно в вещах заключённого Ерохина обнаружен дагерротип, где он – в форме офицера русской армии. Шпион, шпион! Сидеть ему до морковкина заговенья, даже если остальных выпустят.
Во-первых, форма не офицерская, форма воспитанника училища правоведения. Юрист, не офицер. Сличайте, сличайте. Почувствуйте разницу. Среди вас есть юристы? Тогда должны понять. И выпустить.
Во-вторых, самочувствие. Что-то изрядно нездоровится. Доктора бы. Лучше сразу медкомиссию созвать – проверить на всё. Созвали, проверили. Признан негодным к воинской службе. Изъяны не только физические, но и душевные. Психический! Не буйный, тихий, но – психический. Так симулировать невозможно. Уж медкомиссия понимает! Тогда должны понять. И выпустить.
Всё, свободен! Езжайте. На родину, на родину. Через Швейцарию, Швецию – как заблагорассудится. Но езжайте, езжайте! У немецких властей своих психических юристов переизбыток.
* * *Или взять апрель девятнадцатого. Когда чекисты в Одессе лютовали. И – пришли. В последнюю ночь. Уже яхточка ждала, там – каботажем до Констанцы, специально заученная фраза: Траяску Романиа Маре! Но – пришли…
Тут летай иль ползай – конец известен. До гр. Ерохина в комнате проживал агент британской разведки, офицер. При обыске обнаружен сундук. В сундуке обнаружены секретные документы, написанные по-русски, а также на иностранном.
Доказывай, не доказывай: сундук от прошлого жильца, спал на нём, даже не открывал! Прикидывайся психическим, не прикидывайся! Тряси, не тряси газетными вырезками со стихами про маэстро: Как дивно он творит поэмы – несуществующей вражды! (Недурно пишут в Одессе!)
Ага! Вражды! Во-во!
Несуществующей! Про шахматы!
Ага, конечно!
По законам военного времени: расстрел.
Счастливый случай. Проездом в Одессе – товарищ Минускульский, член Всеукраинского ревкома! Шапочный, но знакомец.
– Стоп!.. Маэстро! Вы ведь маэстро?! Ерохин?! Это ведь вы?!
– М-м. Я.
– Не узнаёте?!
– М-м. Не припоминаю.
– Москва! Колонный зал! Ваш сеанс на тридцати досках! Вы мне – мат на седьмом ходу! Мат Легаля, ещё сказали!
– М-м. Вполне вероятно.
– Слушайте, так рад! Может, ещё как-нибудь сыграем?!
– М-м. Вряд ли.
– Понимаю. Очень заняты?
– М-м. Очень. В частности, сейчас. Меня, м-м, ведут на расстрел. Так что вряд ли.
Член Всеукраинского ревкома – не хрен собачий. Как распорядится, так тому и быть.
Всё, свободен! Развяжите!
– М-м. Благодарствую.
– Что вы, маэстро! Не за что! Это вам спасибо! За то, что вы есть! Почту зачесть связать вас… узами дружбы. Не возражаете?
– М-м. В принципе… Но несколько неожиданно.
– В принципе, в принципе! Не сразу. Сразу у нас только кошки родятся, и контра в расход пускается.
Garde a vous! Внимание и ещё раз внимание! Вскользь о контре – явный нажим. И потом эта долгая тягучая беседа entire nous. Скорее многозначительная, чем многозначная. Prive, в одесской гостинице, в шикарных апартаментах товарища Минускульского. Именно шикарных, не роскошных. Шик – всегда дешёвый, даже если золотые унитазы. Роскошь – всегда королевская, даже если король нищ.
Garde a vous! Крепкая мужская дружба. Задушевность, красное вино, дорогие папиросы. Дети Луны?
Если бы! Тогда всё-таки есть шанс мягко отвертеться.
Э, нет! Дети Луны – продукт разложения эксплуататорских классов, которые не знают, что делать. В нашей среде, среди трудящихся, которые стоят на точке зрения нормальных отношений между полами, которые строят своё общество на здоровых принципах, нам господчиков такого рода не надо!
Товарищ Минускулький про иную дружбу. Взаимопонимание при обоюдной пользе. Почему бы маэстро не попробовать себя… а хотя бы в роли следователя Центррозыска?! При его феноменальной памяти на лица, имена, обстоятельства! Для утверждения законности без гнева и пристрастий, во избежание перегибов.
Garde a vous! Вскользь о перегибах – снова явный нажим. Не далее как нынче утречком вот был бы перегиб!
Но Центррозыск – только для начала! Впоследствии – что-нибудь такое, с открытой визой. Коминтерн, информационно-организационный отдел хотя бы. В роли… а хотя бы переводчика. По всему миру – за казённый счёт. Сочетание приятного с полезным. Маэстро согласен? В принципе?
Что ж, пожалуй…
Мнилось, этих-то друзей переиграть будет сложно, но возможно. Разве маэстро не маэстро?! Жизнь – те же шахматы, но попроще. Да, где-то временно уступить инициативу, потерять качество, пожертвовать фигуру. Но в итоге!
И ведь по большому счёту оказался прав. Чего бы это ни стоило. Многого стоило. Но в итоге!
* * *Или взять июль двадцать первого. Когда перезрелая швейцарка добилась своего-женского, заполучила в мужья относительно молодого, ещё и русского, ещё и маэстро. (Она добилась! Как вам нравится!)
Oh, mon officier!
– Анна! Не называй меня так.
– Но ты взаправду офицер! И – мой! И не называй меня – Анна. Анна-Лиза…
– Анна́-Лиз. Ана́лиз. Так лучше?
– Oh, mon officier!
Сама страстность, раба любви. Играла из рук вон плохо – и в шахматы, и в жизни.
Сошлись по службе. Коминтерновский переводчик Ерохин – швейцарская журналистка Рюг. Поселили при гостинице «Люкс», в общежитии Коминтерна. Служебный роман. Преувеличенный. Или искренне верила, что так и надо – как в немом кино. Если б в немом! Всё-таки журналист должен больше слушать, чем говорить.
– Я просто принесла тебе плед. Здесь везде такой сквозняк. И ещё нужен твой совет на ужин. У нас из продуктов только картофель, сельдь, брюква. Сделать «под шубой»?
– Сделай.
– Но нет лука. И постного масла. И во всём этом городе нет. «Под шубой» не получится.
– Не делай.
– Но надо же питаться!
– Не надо.
– Как так?! Что ты такое говоришь?!
– Аннализ! Говоришь ты! Я думаю над позицией! А ты говоришь, говоришь!
– Молчу, молчу… О, ты думаешь над позицией? Oh, mon officier! Мы без ужина – в постель?! О, согласна! Так мёрзну в этом городе! Согрей же меня, согрей!
Стерпится – слюбится?
Слюбится – увольте! Однако всё стерпится ради того, чтобы легально отъехать. Куда, куда! В заграничное путешествие! Неважно куда. Отсюда! Уже в курсе – из Одессы в Московскую ЧК поступил анонимный донос: гр. Ерохин связан с деникинской контрразведкой, получил от неё сто тыщ рублей, на кои средства и живёт при гостинице «Люкс». Дикость! Но не чудовищней, чем сундук английского агента.
Ехать, ехать! Хоть чучелом, хоть тушкой при законной супруге! Брак официальный, супруга – иностранная подданная. Какие препоны?!
А никаких. Всё, свободен!
Вот она, цена крепкой мужской дружбы!
Высока цена, высока. Ладно, когда под боком просто фефёла. Но ведь и соглядатай. Довелось, знаете ли, проаннализироватъ изнутри: Коминтерн создан и существует для проникновения обширной агентуры в зарубежные, враждебные Совдепии страны. Вербовщики-наводчики. Le conspirationnsime в чистом виде. Просто так, за красивые глаза, туда не берут. (Аннализ? Красивые глаза? Увольте!) Вот по дружбе – иное дело! Гр. Ерохин не даст соврать!
Не даст. Однако предупреждён – вооружён. Муж и жена – сообщающиеся сосуды, да не будет превратно истолковано. Кто к кому приставлен – простейшая двухходовка. Но en faveur? В чью пользу? Определять, взвешивать тому, кто предупреждён.
– Oh, mon officier! Тебе нравится Берлин? Здесь так прэлэстно, правда? Обратил внимание, какой всюду Ordnung? И с продуктами! И с погодой!
– О, да.
– А ты куда?
Н-на кудыкину гору! На Курфюрстенштрассе. Прицениться.
– Прогуляюсь.
– Ой, я с тобой!
– О, нет!
En faveur…
* * *Или взять декабрь двадцать седьмого. Когда в Париже Русский клуб на rue de lAssomption чествовал свежеиспечённого чемпиона. Восторг! Восторг! Дамы в жемчугах и палантинах. И господа – пингвины, сплошь в смокингах. Меж приборов и фужеров, серебро и хрусталь, – цветы длинной цепочкой. Шумно и гамно.
– Да-а-амы и господа! Чемпион мира, маэстро Ерохин!!!
Явление маэстро народу.
Oh, imposant!
Что есть, то есть. Ледяной взгляд, ни намёка на пресловутую нервность. Прямая спина, выправка-officier. Смокинг, но не пингвин. По крайней мере, королевский пингвин.
– Просим, просим!
Сколько же среди вас, друзья, друзей?! Помимо супруги Аннализ, упоённой моментом, – немало. При его феноменальной памяти на лица, имена, обстоятельства – немало.
Просите? Что ж! Да воздастся:
– Миф о непобедимости большевиков рухнет так же, как рухнул миф о непобедимости Кордильеры!
Мёртвая тишина, как после молнии. Вот-вот грянет! Сейчас!
В досыл, во избежание дальнейших разночтений:
– Одни ищут в шахматах забвения от повседневного произвола и насилия, а другие черпают в них силы для новой борьбы и закаляют волю!
О-о! О-овация! Грянуло! Восторг! Восторг!
Всё, свободен! Какое-то даже физиологическое наслаждение. Сродни, excusez moi, избавлению от тяжести в животе. Столько всего поглощено шикарного! С переизбытком. Жаль расставаться, перевод продуктов! Но тяжесть, тяжесть… И – роскошь избавления! Последствия – слабость в членах, испарина, сердечный колотун. И это пройдёт! Зато – всё, свободен!
Предсказуемое по возвращению:
– Oh, mon officier! Почему?! Почему ты так сказал там?!
Стенания. Метания из гостиной в смежную столовую – грузно путаясь в разделяющей плюшевой портьере на кольцах. Снова в кабинет, где в креслах расслаблен mon officier.
– Ты хоть подумал, прежде чем сказать?! Ты о себе не думаешь, но обо мне подумал?!
Господи, до чего ж легко! Какая роскошь!
– От нас теперь откажутся все друзья! Это понимаешь?!
Ещё бы! Господи, до чего ж легко! Все друзья – вряд ли.
Но все друзья – наверняка. Иди сюда, Шах, не прячься. Иди в кресла, дружище. Вместе помуркаем! Шххх, Шххх! Кому сказано?! Шххх!
– Мр?
Хорош-ший Шах, Шаххорош-ший.
– Oh, mon officier! Я со стенкой разговариваю?!
А ты не разговаривай, Аннализ. Можешь помолчать? Скорбно, если на то пошло. Но чтобы уста немотствовали.
Снова метания? Не навернись, Аннализ, паркет навощён. Из кабинета по коридору в прихожую. Шуршание, бряцанье, клацанье.
Хлопок дверью. Проветрись, проветрись. Доложись друзьям: oh, mon officier просто кратковременно помешался! перенапряжение после матча! мы отдохнём, мы отдохнём – и всё ещё поправимо! Давай-давай! Таффай-таффай!
Господи, до чего ж легко! Тишина. Лишь мр-мр-мр в паху. Пристроился, Шах? Отдыхай, отдыхай. Наконец-то мы одни! Тяжесть в животе? Избавлен! Отнюдь не спонтанный рефлекс, но выверенный, осознанный ход. Свобода – осознанная необходимость!
* * *Защита Ерохина. Против коварных комбинаций.
Сколько пришлось перебыть в чужой и чуждой оболочке? Годы и годы.
Такой нервный! Одесская ГубЧК, ничтоже сумняся, даже застолбила в качестве особой приметы: выше среднего роста, худой, очень нервный, походка нервная.
Читал – хохотал. От души, но не в голос, без звука. Наилучшая мимикрия: нервы. Знаете, лишний раз его лучше не дёргать по пустякам, а тем более не по пустякам, – такой нервный! Если же действительно вдруг рискованная ситуация и невольно дёргаешься, то не «попался, ага!», но «да всегда такой!».
Такой рассеянный, такой забывчивый! Бросил в чашку кофе вместо сахара пешку, долго размешивал, недоумевал, почему рафинад не тает. Закурил сигарету не с того конца, долго перхал. По ошибке запер супругу в нумере, сам отправился играть в карты на всю ночь.
Впору строить зеркалу гримасы идиота с высунутым языком! Запершись, естественно.
Рафинад не понравился. За кофе спасибо лёгким кивком. Но – сменили сахарницу. То же – с сигаретами. Своя пачка опустела, нервно смял, не отрывая взгляд от доски. Моментально принесли новую – предупредительно вскрытую… Просто сервис? Возможно. И возможно, не просто сервис. Мнительность? Возможно. И возможно, не просто мнительность. Напитать ядом кусок сахара, бумажный мундштук сигареты – с них станется, с друзей, затаивших большую человеческую обиду на маэстро. А он – вот незадача! – такой рассеянный…
Супруга Аннализ в Гаване всю ночь бабочкой об стекло билась: выпустите! откройте! муж по ошибке запер! Ночь после Матча. Капитулянтское письмо Кордильеры: Я сдаю партию и желаю вам счастья в звании чемпиона мира. Мои поздравления вашей супруге. Победа! И – делу время, потехе час! Обрубить «хвосты», уйти в ночь. Как ни назови! Причуда гения, назови! В Гаване столь красивые, сколь и дешёвые мучачи. Сплошь мулатки! Каждая вторая – Кончита! Какое имя! Всё в жизни надо попробовать, все мы люди, все человеки. Упоительная ночь! Океан, прибой, песок, Кончита, рассвет! Мои поздравления вашей супруге. Не надо причитаний. Жив-здоров. Был в каком-то смутном игровом заведении, первом попавшемся. В карты играл, в карты! Мозгами расслаблялся после Матча. Остался почти при своих, проиграл самую малость. Не шахматы. Устал, зато отдохнул. Ничего, кому не везёт в карты… Как – запер? А ключ? Оставил же! Нет? Проклятый склероз, ma cherie!
Oh, топ officier! Это безумие! Разве можно так рисковать собой?!