Тут мне пришлось оборвать своего симпатичного приятеля:
«Дальше можете не продолжать! — И добавил: — Вадим!» Танька хлопнула ладошкой по столу и гневно сверкнула — дескать, зачем же прерывать? У Лярокка полезли все выше и выше его брови, похожие на хорошо подсушенных стрекоз. Бразилевич резко сманеврировал и перешел на другой аспект темы:
«Вообще-то, как поговаривали в корпорации, Стратовы вроде бы основательно на вас злились, мистер Окселотл, эсквайр. Это верно, что они еще в детстве попали к вам на крючок и оказались прототипами детского приключенческого романа? Ах, этот „Дедушка-памятник“! Мне было лет двенадцать, когда я его читал. Это штука, поверьте мне, Винсент! По праву родины слонов могу сказать, что он предвосхитил „Гарри Поттера“. И вот, оказывается, прототипы озлились на автора. Во-первых, вольности с именами. Перед нами потомственные Стратовы, а в книге их называют Стратофонтовы. С другой стороны, фигурирует Наташка Вертопрахова, а на самом-то деле это Ашка Вертолетова…»
Тут Таня Лунина прервала велеречивого финансиста: «Горраздо удобнее, когда у перрсонажа и его экрранного воплощения одно имя и одна фамилия. И никаких обиняков в сторрону Базилия Петрропавловича».
«Вы совершенно правы, мисс, однако позвольте продолжить. Наша Хозяйка однажды в застолье проговорилась, что они в ранние годы были обижены на автора за намеки на обоюдную детскую влюбленность. Мы, дескать, терпеть друг друга не могли, и родители наши старались пореже встречаться. И вдруг потеряли невинность друг от дружки, а потом уж и влюбились, как сумасшедшие, и поженились на всю жизнь. Вот вам и намеки сочинителя. Мне кажется, что именно с тех пор они стали вольно или невольно оглядываться на автора. Как вы считаете, Базз, я прав?»
«Мне не хочется развивать эту тему, — вместо ответа сказал я. — Будет некоторым эксгибиционизмом все-таки, если признаешься, что все время только и делаешь, что боишься самопровокации. Это скользкая и в то же время весьма острая тема, особенно в таком литературо-центрическом сборище, как Россия. Всю жопу обдерешь, пока разгонишь бобслей. То ли дело Америка, у них по этому поводу проблем нет: о книге говорят it’s just a book, о фильме it’s just a movie. Я однажды описал в романе крошечную улицу в Таллине, эдакую щель между средневековыми амбарами и крепостной стеной. С тех пор на эту улицу Лабораториум началось паломничество юнцов, да и по сей день, кажется, продолжается. Как-то в семидесятых там устроили что-то вроде мини-фестиваля советских хиппи Северо-Западного региона. Там менты их окружили, давили сапогами, некоторых на всю жизнь покалечили. Вот вам и just a book, вот вам и менталитет, который у нас так подрос по части тащить и не пущать».
Все слегка надулись в ответ на мою реплику. Беседа как-то изжила себя. Таня посмотрела на часы. Лярокк взял ее руку за локоток и слегка попридержал, якобы для того, чтобы взглянуть на ее часы, а на самом деле чтобы от него, старого коня, к ней, московской нимфе, перепрыгнул какой-нибудь электрончик.
«Я сейчас откалываюсь, друзья, иными словами splitting out, однако перед этим я хотел бы, Базз, чтобы ты мне ответил на один вопрос. Что ты чувствуешь, когда видишь перед собой сборища вроде сегодняшнего в „Шато Стратосфер“? У меня они всегда вызывают тревогу. Мне кажется, что какие-то эринии постоянно кружат над нами, техногенные, криминальные, идеологические, религиозные, космогонные, наконец в виде каких-то нежданных пришельцев. Бывают у тебя такие страхи и отражаются ли они в твоих сочинениях?»
«Ну нам порра, — опять тут влезла Танька. — У нас завтрра съемка».
«Подожди! — одернул я ее. — Дай мне ответить на вопрос моего баскетбольного друга. Знаешь, Вэнс, раз уж ты сказал об эриниях, значит, они более-менее пролетели через книгу. В настоящий момент мне кажется, что на нас откуда-то нацелены гнусные самодельные ракеты, вроде хамазовских „касамов“. Может быть, это просто какой-то поворот метафоры, но что там говорить, ты прав: мы все вечно сидим под прицелом, даже во время великолепных торжеств. Все человечество гонит и гонит, куда — само не знает, а потом замирает в ужасе, в кататонии неизбежности, пока не привыкает, а потом снова гонит. Какую роль может тут сыграть сочинитель со своим романом?»
«С Рроманом Прроди, ты хочешь сказать?» — хохотнула Танька, уже таща меня за полу.
XIV. Огни земные и небесные
Две высокие мужские фигуры медленно шли по расширяющемуся вследствие отлива пляжу. Если смотреть им в спины от огней «Шато Стратосфер», можно увидеть, как удлиняются их тени, постепенно приближаясь к темноте. Если же забежать вперед и посмотреть им в лица, сразу увидишь, что это не двое мужчин, а мужчина и юный подросток. Короче говоря, это были Макс Алмазов и Никодимчик Стратов. После ссоры с Дельфиной Никодимчик выскочил на пляж, куда-то помчался в полном отчаянии и дезориентации. Крутые склоны берега с проходящей поверху полосой фонарей казались ему чуждым и враждебным миром. Вдруг его пронизало невероятное чувство близости и дружелюбия Океана. Уйти туда, в Морское, уйти навсегда! Впереди он увидел сидящую на камне одинокую фигуру. Кто-то мирно и печально покуривал под созвездием Плеяд. При приближении юнца он встал и пошел к нему навстречу. Макс! Макс Алмазов! My dearest Guardian! Юнец бросился вперед и слегка всплакнул своему Хранителю в лакостовскую жилетку с массой мелких крокодильчиков. «Да ладно, — сказал ему Макс. — Знаешь, сколько их у тебя еще будет? Пора придет, и хорошую девушку встретишь».
Они пошли вдвоем сначала к замку, потом повернули от него в темноту. Оказалось, что у них много тем для дружеского ночного разговора.
«Макс, вы отвлекли меня от непродуманного решения».
«Ну. Ведь я твой гардиан».
«Скажите, Макс, а как это у вас получалось, ну охрана по Интернету?»
«Не зови меня на „вы“. Тыкай в бок и по загривку. В Сибири у нас мало кто говорит на „вы“».
«Ну как это у вас… у тебя получалось на таком расстоянии?»
Макс усмехнулся. «Иногда расстояние сближалось до нескольких шагов».
«То есть вы хотите сказать, что ты пересекал границу и летел туда, где я в это время был?»
«Ну. Или ты, или Пашенька. Мы обсуждали это с твоей мамой. Она была всегда в курсе».
«Но ты ведь все-таки скрывался от государства, Макс, как мне Ашка недавно говорила, так?»
«Я скрывался не от государства, а от его параллельной структуры скрытно-большевиков. Официального циркуляра о моей поимке государство не выпускало. Повсюду были какие-то люди, которым можно было доверять, в том числе и среди пограничников. Официально я ездил с документом „Сиб-Минерала“, то есть нашего злейшего врага, как их представитель в Европейском Союзе. Понял, Дим?»
«Но ведь тебя могли выследить эти миошники, Макс!»
«Конечно, могли бы. Но не выследили, Дим. Схалтурили».
«А если бы выследили, что тогда?»
«Об этом, мой мальчик, лучше не спрашивай».
«Мне Стомескина однажды говорила, что главная твоя работа состоит в геологоразведке; верно? Как же ты справлялся и с тем и с этим?»
«Я делал так, как мне твоя мать говорила, а ей я подчиняюсь всегда. Потом, конечно, меня Мастер Сук и Мастер Шок вели, они знакомы со всеми охранными системами в мире. Вообще-то теперь, когда ты будешь под прямой опекой родителей, мне будет этого не хватать. Это было забавно через Интернет вести охрану некоего английского мальчишки из медвежьих углов Сибири или вдруг отправляться с пересадками куда-то, скажем, в Бразилию, для подготовки территории, а потом возвращаться к редким землям в сибирских бездонных прорвах. После этих прорв зачищать для кронпринца территорию на океанских курортах — одно удовольствие».
«Скажи, Макс, а ты нас раньше-то, до конспирации, меня и Пашку, видел своими глазами?»
После этого вопроса Макс Алмазов слегка подскользнулся, как будто у него под ногами был снег, а не песок. Несколько секунд он шел молча, а потом с каким-то жалким вызовом заглянул в лицо огромному мальчишке.
«Да, я вас видел. Первый раз на Корсике, когда ты был, можно сказать, клопом. Вы сидели у воды вместе с Ашкой, и я полюбил всем сердцем всех троих. У меня никогда никого не было, и я сделал вас вроде бы своими родственниками. Мне кажется, Дим, что нас с тобой еще редкие земли связывают».
«Что ты имеешь в виду, Макс?!» — поразился мальчик.
«Ну понимаешь, мне кажется, что мы с тобой были зачаты при приблизительно сходных обстоятельствах, то есть под звездным небом в кубке редких земель».
Никодимчик остановился. Формулировка его поразила. В кубке редких земель? Быть может, он имеет в виду какую-то другую циркуляцию веществ? Что-то вроде иного переплетения жил в сложном кабеле творения? Они оба теперь стояли и смотрели друг на друга. Их разделяли двадцать лет, но они все-таки встретились.
«Послушай, Макс, ты не можешь меня просветить по поводу этих редких земель? Я склоняюсь к филологии, а вот о деле моих родителей не имею ни малейшего понятия. Когда я смотрю на тебя, особенно на твои глаза, которые временами начинают как бы плавать чуть-чуть впереди головы — между прочим, Дельфина и мне как-то сказала: что ты на меня уставился, как омар? — тогда мне кажется, что у тебя есть особый нюх в отношении этих редких жил элементарной природы. Можешь рассказать мне то, что знаешь, ничего не утаив?»
Никодимчик остановился. Формулировка его поразила. В кубке редких земель? Быть может, он имеет в виду какую-то другую циркуляцию веществ? Что-то вроде иного переплетения жил в сложном кабеле творения? Они оба теперь стояли и смотрели друг на друга. Их разделяли двадцать лет, но они все-таки встретились.
«Послушай, Макс, ты не можешь меня просветить по поводу этих редких земель? Я склоняюсь к филологии, а вот о деле моих родителей не имею ни малейшего понятия. Когда я смотрю на тебя, особенно на твои глаза, которые временами начинают как бы плавать чуть-чуть впереди головы — между прочим, Дельфина и мне как-то сказала: что ты на меня уставился, как омар? — тогда мне кажется, что у тебя есть особый нюх в отношении этих редких жил элементарной природы. Можешь рассказать мне то, что знаешь, ничего не утаив?»
Макс ухватил мальчика за плотный пирог его волос. При этом ему показалось, что тот немного подрос даже за время их прогулки.
«Тебя, кажется, опять начинает ломать семилетний период. Ничего не бойся: поломает — и бросит, я это знаю по себе. Мне кажется, в этом тоже прячется привет от редких земель. Между прочим, я знаю одного английского мальчика по имени Ник Хорайзент, который умудрился в тринадцать лет завершить школьное образование с высшими баллами и собрался поступать в университет. Он, конечно, знает, что в Таблице Менделеева было семнадцать пустых квадратов, которые потом стали заполняться так называемыми „лантанидами“, другими словами — редкоземельными элементами. Вижу, что ты это знаешь, но тебя интересует что-то другое. Мне так кажется, Ник, что тебя интересует метафизический смысл редких земель. Если это так, то давай сосредоточимся на слове „редкий“.
Недавно я бродил в русском Интернете и случайно натолкнулся на текст В.В. Бакакина под заголовком «Антология химических элементов, или СТИХОХИМИЯ». Автор пытается придать РЗЭ некий филологический контекст. Честно говоря, я просто обалдел от этого текста. Там цитируются стихи Семена Кирсанова; знаешь такого поэта? Нет? Значит, ты в своей английской школе все же получил малость однобокое образование. Однажды этот замечательный поэт натолкнулся в словаре на слово «неодим»; оно озарило его своей редкостью, полнейшей необычностью. Он начал экспериментировать с приставкой «нео». Бакакин приводит там слова поэта, слушай!
«…так с корабля открыватель земель увидел и остров Борнео. И мне захотелось, чтоб мир начинался на „нео“: неомир, неодень, неожизнь! Неолит — со следами костей и улиток, неофит — от пещерных камней до калиток. Неосвет, неодим, неомир! Пусть он будет всегда неоткрытым, необычным и необжитым. О, мое новое „нео“! Мое озаренье мгновенное — небо необыкновенное! Так у речи на дне мне, как капитану Немо, открылись подробности будущих слов и их необъятнейшие неовозможности…»
Теперь смотри, Ник: поэт впрямую выходит в новом стихе на редкие земли:
Это было в 50-х. Поэта поразила редкость этих металлов, вообще слово «редкость». В массовом большевистском обществе, ты понял, это слово ошеломляло и вдохновляло, ты понял? В те времена было еще далеко до промышленного применения лантанидов, ты понял? Теперь мы видим, что небольшое добавление этих редких в массовую руду дает сплаву удивительную тугоплавкость. Открывается множество новых свойств в этих редких, ты понял? Без этих редких, между прочим, нам, в смысле человечеству, в космосе нечего и делать.
Теперь давай поговорим о судьбе человечества, мой мальчик с двумя редкими фамилиями, Стратов и Горизонтов. Rare Earths, это звучание недвусмысленно, ты понял, нам говорит, что Земля — это редчайшее явление в контексте Вселенной. С точки зрения вселенской химии, Земля — это вывихнутость процесса. Колоссальная редкость, ты понял! Непостижимая и к тому же обладающая непостижимым притяжением. Вот ребята, комсомольцы наши, голосили там песню «Притяжение Земли», ну просто как ностальгический такой хит, а там, в словах Роберта Рождественского, есть колоссальное сверхощущение планеты. Его поражает такая штука, как ветер. «Там ветры летят, по проселкам пылят…» И дальше, ты понял, следует: «Мы — дети Галактики, но самое главное, мы — дети твои, дорогая Земля!» Возникает чувство колоссальной редкости, исключительности. Мы постоянно, ты понял, пребываем в мире чудес и сами являемся чудом. Надолго ли?
А главное — для чего?
Задавая бесконечные безответные вопросы, мы начинаем понимать, что все земные твари, и в частности люди, ты понял, — это редкие земли Вселенной. Хорошо бы еще узнать, для какой тугоплавкости нас готовит Господь. И как идет отсев. Кто-нибудь это понял?
Среди этих редких земель есть еще редчайшие люди, обожженные космосом, вроде нас с тобой, Ник, ты это понял.
Это не значит, что мы лучше или хуже других земель, это просто означает, что мы еще реже среди редких, ну как эрбий среди лантанидов. Наше главное качество — это еще большая редкость, чем редкость других, вот почему мы еще не знаем, для какого сплава себя приспособить. Ну есть такая мелочовка, как нюх на редкие земли. Как геолог-разведчик, я знаю это по себе. Мой отряд, проходя по распадку, даже не забирает проб. Просто смотрят на меня и спрашивают: где копать, Теофилыч? Вот еще подрастешь, Ник, и я тебя возьму с собой в экспедицию».
«Куда же мне еще расти?» — беспомощным голосом вопросило дитя. Алмаз отвлекся от своих рассуждений, посмотрел на него и чуть не ахнул: в ночи сгущалась до мрака какая-то масса, она была повыше самого Алмаза аж на полголовы. Он вспомнил, что в возрасте двадцати одного года его стало ломать нечто противоположное — уменьшение плоти. Он стал чем-то вроде «хорошенького мальчика» и очень стыдился этого, пока вдруг во время каникул не заметил, что выходит из стадии уменьшения в стадию увеличения, или, так скажем, нормализации. Через полгода он уже играл в баскетбол за курсовую команду.
«Ник, я хочу посмотреть в твои глаза. Я вижу там муку, трахменяпорастаковски, ты страдаешь от своей редкости. Ты дитя Габонского вулкана, мне твоя мать рассказывала, как они там совокуплялись с Геном. А я, возможно, порождение Тунгусского метеорита, только неведомо мне, кто из земных меня произвел. Быть может, и редкие земли были занесены сюда из космоса. В Древней Греции бытовал миф о многоотцовстве. Боги участвовали в зачатии вместе с людьми. Быть может, мы — смесь людского и редкоземельного; ты понял?»
«А как насчет морского? — спросил Никодимчик со странной улыбкой. — Есть ли там редкоземельные элементы, в морском?»
«А почему бы нет? — пожал плечами Макс. — Трудно даже представить, какие могут быть запасы РЗЭ на дне этого Резервуара. Легче представить, что они растворены во всем морском, в том числе и в страннейших формах жизни».
Он посмотрел на огромного мальчика, будто ожидая его реакции на только что высказанную гипотезу. Ответа не последовало. Никодимчик стаскивал с плеч уже начинающий расползаться смокинг. В это время из темных небес на них сошел громогласный грохот. Клубок огня несколько мгновений летел по какой-то неведомой траектории, а потом рухнул и тут же исчез в водах Залива Басков. Макс Алмазов куда-то безотчетно рванул, как будто можно было что-то предотвратить. Через несколько шагов он оглянулся. Мальчика на пляже не было.
За четверть часа до громогласного грохота в маленьком дачном домике на береговой линии поселка Бидар — по прямой через залив шесть-семь километров до «Шато Стратосфер» — два мордоворота за очередной бутылкой водки обсуждали сложившуюся ситуацию. Первый мордоворот похвалялся ловкостью, с которой он обтяпал предстоящую операцию. Держал постоянную связь по мобиле с опергруппой в Наро-Фоминске. Покоя им не давал, накручивал кишки на кулак. Что стоит, бляди, ваша подготовка, если не можете выйти на нашего человечка в «Таблице»? Хотите загреметь в Республику Саха? Наконец Никоноренко, ну, ты знаешь, полковник из «Передовой колонны» — вот было подразделение, эх ма! — наконец дает мне, гад, номер оранжевого, то есть начинается на 06. Звоню тому, кто даден был, и слышу голос до чрезвычайности сдержанный, без восторга. Ох, не люблю я типов, скупых на эмоции по отношению к Родине, к Матери и Отцу, можно сказать. Так бы и закопал всю эту шатию на полигоне в Бутове. Приходится, бля, и самому сдерживаться. Встречаемся в городе. Передо мной чучмек, ну да, тот самый, Шахмурадов, что ли. Заходим в ресторанчик, маленький такой, а цены там офуенные. Что будете пить, спрашиваю. Тут подходит официант, Шахмурадов делает заказ: салат и стакан минеральной воды. Без газа. Ну что, скажи, Блажной, за порода людей народилась? Сидит такая сука, смотрит на тебя усмешливым взглядом, весь такой до умопомрачнения чистый, сухой, ни единой прослойки жира. Передаю ему устройство. Вот вам маячок. От вас требуется только включить его в назначенный час и уйти. Патриотическая организация платит вам за эту акцию пятьдесят тысяч у. е., половину сейчас, половину по завершении. Он улыбается. К чему такие детские игры, товарищ Комплект? Представляешь, Блажной, он меня знает! Знает того, кого ни один гражданин, кроме твоего, бля, гребаного клиента Гена Стратова, не решится назвать по имени. Давайте, говорит, так договоримся. Я устанавливаю ваш наводящий маячок без всякого аванса, а вы мне платите все сразу по завершении и в два раза больше. Кладет устройство в свой портфельчик и уходит. Я даже, бля буду, зауважал гаденыша.