Стоять на жаре, держа букет в напряженной руке, было небывало легко, даже радостно. И тогда, первый раз в жизни, наверное, люди вдруг вызвали у него сожаление: вот гуляют, отдыхают, у кого-то даже шарики, букетики, кто-то обнимается, слышится детский смех, и они думают, что им сейчас действительно хорошо… Если бы знали, каким сейчас, в эту самую минуту можно быть! И никто из них, из этих десятков и сотен, попадающихся ему на глаза, скорей всего, не запомнит именно этот день, это утро этой субботы; никто, кроме него.
Она не удивилась, увидев его у двери ресторанчика, – она словно знала, что он будет здесь, даже приостановилась, и одна из подруг, идущая следом, толкнула ее… Он шагнул к ней; он почувствовал, у него что-то произошло с лицом – оно стало огромным и светлым, губы расползлись. И она изменилась.
Девушки поняли и отошли. А может, они стояли тут же, но он их перестал замечать, не слышал смешки и шутки. Он говорил только ей, и говорил всё, что было нужно, то, что он хотел сказать уже давно, но не мог найти ту, которой нужно сказать. И она отвечала так, как, наверное, было нужно; она не делала вид, что смущается, удивляется, она не играла… Это был тот редкий момент, когда Андрей не отмечал, как бежит – или тянется, или течет – время. И потом, когда попрощались, очень запросто обменявшись номерами сотовых, он долго не смотрел на часы. Он шел неизвестно куда, но очень быстро, и улыбался.
Вот так, пять огромных дней назад, неожиданно, но и будто по чьей-то воле, Андрей стал жить по-другому – по-новому, по-настоящему… Она не была красавицей, моделью, лицо не поражало гладкой, фарфоровой ровностью, а фигура стройностью, но любой ее жест, любое слово, завиток волос, даже темные точечки на носу, прыщик у нижней губы ему не то чтобы нравились – он был уверен, что этот жест, улыбка, слово, прыщик были именно такими, какими должны быть у его единственной, любимой девушки…
Назавтра, в воскресенье, они всю вторую половину дня провели вместе. Гуляли по центру, как приезжие, будто первый раз увидев, восторгались Кремлевскими башнями, Василием Блаженным, Христом Спасителем; пили кофе в кофейне под Манежной площадью… Ей было двадцать пять, ему – двадцать девять, а вели себя как подростки, которых родители первый раз отпустили гулять одних, не ограничивая во времени.
В понедельник, вторник и среду встречались в восемь вечера, ужинали, рассказывали друг другу разные истории, рассказывали с удовольствием, даже с потребностью рассказать о себе, о своем прошлом побольше, потом гуляли. Андрей упорно, но ненавязчиво, без нажима, предлагал ей поехать к нему, а она отказывалась, хотя и без многозначительности, и давала понять: еще не время. Он провожал ее, стоял у подъезда и смотрел на окна ее семнадцатиэтажного дома, медленно выкуривал сигарету, и ехал домой.
Удивительно, но у него не возникало досады, что они расстаются, что ночь проводят одиноко на разных концах Москвы, – он впервые чувствовал прелесть ухаживания за девушкой, испытывал странное и, оказывается, огромное удовольствие от невозможности запросто стать близким с ней. Так, наверное, томились раньше, век назад, добивались и завоевывали тело любимой дамы, страдая и наслаждаясь этим. И это, наверное, важно, необходимо, чтобы полюбить по-настоящему, крепко, с уважением и благодарностью; недаром раньше муж и жена часто называли друг друга по имени-отчеству… Да, необходимо время между знакомством и близостью, необходимо терпеть, дать созреть своему чувству. И потом… потом всё будет ослепительно и надолго. Много-много счастливых дней.
Скорость падала, падала, и вот машины поползли медленнее, чем ходят люди… Пробка. Андрей глянул на часы. Четверть восьмого. Пока он не опаздывает – за двадцать минут вполне можно добраться до гаража, поставить машину, а там минут двадцать уйдет на метро от «Профсоюзной» до «Третьяковской». И – «Апшу»…
По остальным полосам машины двигались немного быстрее, и Андрей, выкручивая руль вправо, по сантиметру, рискуя, что его «форд» клюнут в бок или зад, перестроился на соседнюю полосу. Затем, так же ювелирно и рискованно, еще на одну.
На развязке МКАДа и Варшавского шоссе, мигая габаритами, стоял «КамАЗ»-фура, а перед ним, почти под передними колесами, был смятый «Жигуль». Белая шестерка. Видимо, она слишком резко стала поворачивать, и «КамАЗ» на нее наехал. По всем признакам авария произошла несколько минут назад – гаишники еще не появились; возле «КамАЗа» стоял невысокий, полноватый мужчина в пестрой майке и шортах, похожий на дачника, а из разбитого лобового окна «Жигуля» торчала седоватая, с маленькой лысиной на макушке, голова… Плотный поток машин медленно, как процессия мимо гроба, обтекал их. Никто не останавливался…
Почти каждый день Андрей видел аварии, случалось, и такие, что становилось жутко, в животе обрывалось, и на несколько секунд терялась возможность управлять своей машиной. Казалось, что это сейчас случится и с тобой… Недели две назад, спеша на работу, он наблюдал картину – непонятно уже какой марки легковушка была просто разорвана, куски железа растянулись вдоль дороги метров на двадцать. И среди них лежал человек. Тело.
Увидев аварию и почувствовав жуть, похожую на предчувствие, он невольно начинал репетировать, как будет вести себя, если это действительно случится. Больше всего пугала не катастрофа, даже не собственная смерть, а мелкие клевки, поцелуйчики. Действительно, что делать, если клюнешь машину? Или клюнут тебя?.. Объясняться? Бычить? Гаишников ждать? Деньги совать, если виноват, или требовать, если перед тобой виноваты? Он этого не умел. И каждый раз обещал себе застраховать машину в серьезной, надежной компании – в «Росно» или в «Росгосстрахе». Да, выбрать время и застраховаться. Рано или поздно вполне можно попасть в ситуацию.
Обполз место аварии и тут же подбавил газу. Отрезок между поворотами на Варшавку и на Профсоюзную проскочил минут за семь, и уже не вспоминал про раздавленный «жигуленок», про необходимость застраховаться – наслаждался более-менее быстрой ездой, то и дело взглядывал на часы… Если на Профсоюзной повезет попасть в зеленую полосу – успеет на свидание вовремя. Хоть бы… Хоть бы всё было нормально, без обломов и нервов…
Профсоюзная в сторону центра была почти свободна, и лишь светофоры – всё-таки не повезло – мешали разогнаться как следует… Время от времени Андрей замечал знакомые красные буквы «М» и определял по ним, сколько еще осталось ехать. Названия станций метро напоминали о чем-то древнем, чуть ли не былинном, о чистых глубоких снегах, о лесе и санных путях… «Теплый Стан», «Коньково», «Беляево»… Но дома вокруг стояли новые, высокие и, казалось, несокрушимые, шагали по асфальту в разные стороны люди в легких летних одеждах, катились бесконечные машины, пестрела реклама. И в десятках километров отсюда на север, на восток, на запад – в Ховрине, Лианозове, Отрадном, Тушине, Лосиноостровском, Мневниках, в Кунцеве шагали такие же люди и возвышались такие же дома, и катились бесконечные машины таких же моделей и марок, и там тоже можно было легко отыскать такие же красные буквы «М». И все это сливалось в одно слово – Москва. Москва, которую Андрей знал с рождения, где прожил уже двадцать девять лет и где наверняка когда-нибудь его похоронят. Куда ему деться отсюда, из огромной Москвы?..
Андрей снимал однокомнатную, но не тесную квартиру неподалеку от метро «Профсоюзная» (до Кремля – минут двадцать езды); возле самого дома у него стоял гараж-ракушка, а в соседнем доме жили родители. У родителей была трешка, там он вырос, до сих пор имел свой угол на всякий случай, но жить с ними после окончания института стало ему неудобно, да и тревожно за себя – он все сильнее чувствовал, что при них остается каким-то маленьким, бездумно послушным, но иногда и капризным мальчиком, сыночком, и решил отделиться. Одно время родители думали о размене, заранее горевали, что придется терять большую квартиру, оттягивали с подачей объявлений, но Андрей стал неплохо зарабатывать и снял себе жилье. А трехкомнатная осталась ему на будущее… Родители были рады.
На перекрестке Профсоюзной и Наметкина висел особенно тягостный светофор, да еще и дорогу здесь вечно ремонтировали – то ли трубы меняли, то ли рыли подземный переход, – стоять на красный свет приходилось минут по семь. В это время между машин ловко бегали распространители рекламных буклетов, журналов, продавцы дешевых букетиков. И Андрею частенько пытались что-нибудь впарить. Вчера парень в зеленом комбинезоне сунул журнальчик с полуголой девицей на обложке, сегодня девица в синей бейсболке навязала принять буклет сети магазинов «Старик Хоттабыч».
– Спасибо, – буркнул Андрей, бросая буклет, как обычно, на заднее сиденье.
– Все виды строительных материалов. Лаки, краски, сантехника, – автоматически бесцветно сообщила девушка и метнулась к следующей машине.
– Все виды строительных материалов. Лаки, краски, сантехника, – автоматически бесцветно сообщила девушка и метнулась к следующей машине.
«Надо выкинуть всю эту хрень», – мысленно велел себе Андрей, глянул на часы. «19:41». Красный свет.
– Да что ж это?!
И начало возвращаться состояние, какое навалилось в середине дня. Острая, обессиливающая тоска, досада, злоба на что-то, до ледяного пота понимание: нужно менять, всё нужно менять теперь, когда появилась она… Да, внутренне его жизнь с ее появлением изменилась совершенно, а внешне – оставалась прежней. Две взаимоисключающие модели… Еще недавно он удивлялся, замечая, что и его знакомые, и он сам легко минуют в отношениях с женским полом период ухаживания – проводы до дому, свидания, гуляния. Нет, это почти у каждого было, но было когда-то, в школьные годы, во время студенчества, а потом, когда появилась восьмичасовая работа, обязанности и заботы взрослой жизни, а силы и энергия постепенно таяли – стало невозможным, непосильным трудом. Точнее – недозволительной роскошью свободного человека. Люди знакомились где-нибудь в кафешке, в ресторанчике или в клубе вечером в пятницу и, чаще всего, после ужина или недолгих танцев, или просто пивка на бульваре, ехали вместе к нему или к ней. А утром, как правило, прощались и расходились, будто ничего и не было, и ни ему, ни ей не приходило в голову продолжать отношения, набрать записанный для проформы номер телефона. Но некоторые после такого легкого, совершенно случайного знакомства и быстрой близости становились парой, семейкой с общим хозяйством на несколько недель или лет, или на всю жизнь.
С тех пор, как Андрей стал жить отдельно и появились деньги, у него было много женщин, и почти со всеми близость происходила в день знакомства. Чаще он рад был этому и благодарен женщинам, которые не требовали, чтоб их добивались, играли в ухаживание, но иногда сразу после близости становилось до тошноты неприятно. Морщась и стараясь скорее распрощаться с той, что часов десять назад была незнакомкой, а теперь стала изученной и ненужной, Андрей все-таки понимал – добиваться, обхаживать, угождать понравившейся женщине он, скорее всего, не в состоянии. Попросту нет на это времени. Не скажешь ведь при знакомстве: «Простите, барышня, я вас полюбил с первого взгляда, я готов отдать вам свое сердце, но встречать вас у дверей с цветами, петь серенады под окном – не могу. У меня работа с половины десятого до половины седьмого, плюс два часа на дорогу. И выспаться надо…»
Получалось, что без ухаживаний, без прелюдий, без хотя бы видимости недоступности женщины становились его; они и сами, наверное, понимали: ухаживание при таком распорядке жизни – это сказочка, и, услышав от вызвавшего симпатию мужчины несколько нежных или смелых слов, посмеявшись над удачной шуткой, с готовностью шли ему навстречу.
Интересно и странно, но и, может быть, неспроста, именно с теми, кто казался ему созданными для него, вторыми половинами, познакомиться не получалось – он встречал их в неудобных, в немыслимых для знакомства местах. Он психовал и ругал себя, что все-таки не подошел, не заговорил, но это, наверное, избавляло его от разочарования.
Она была первой, с кем у Андрея за пять дней знакомства не дошло до постели и даже до настоящих, губы в губы, поцелуев; как робкий девятиклассник, он провожал ее до дому, смотрел на окна, отыскивая ее окно, а потом вприпрыжку бежал к метро, ехал в пустом, в одном из последних, поезде, и улыбался. Он был счастлив такими отношениями, совсем не из сегодняшней жизни, а из каких-то полузабытых фильмов, книжек, которые видел и читал в юности, но все же эти пять прекрасных дней вымотали его, и слежение за временем стало главным занятием. На работе он торопил часы, приходил в отчаяние, что время так тянется, а потом, по дороге с работы, упрашивал замедлить отщелк секунд. И когда был с ней вместе, тоже следил за временем и досадовал, что оно так бежит, и в то же время подсознательно ожидал, когда расстанутся, потому что необходимо отдохнуть перед завтрашним рабочим днем…
Да, что-то было совершенно неправильно в том, как он жил сейчас. Времени не хватало, он чувствовал, что разрывается – разрывается не образно, а на самом деле. И, кажется, начинал понимать тех, кто с такой жизнью порывал. Вставал из-за рабочего стола и уходил. Но куда? Что они находили за дверью? Свободу? А на что жили? На что ели, платили за свет, воду, одевались?.. Неужели действительно нужно выбирать – или жить в полную силу, не следя за временем, или работать, чтобы жить на остаток сил и времени?
Влетел во двор, не сбавляя скорости, рискуя кого-нибудь сбить; не глуша мотор, открыл ворота, загнал машину в ракушку. Прыснулся «Валдасарини», мазнул носы туфель обувной губкой. Сгреб с заднего сиденья скопившийся бумажный хлам, закрыл гараж и быстро пошел к метро. Можно было, конечно, поймать машину, но на ней наверняка времени уйдет раза в два больше – в центре сейчас столпотворение. Растянувшийся на весь вечер час пик…
Пока по дороге не попался контейнер или урна, проглядывал журнальчики – вдруг что стоящее. «IKEA», «Горячая пицца на дом и в офис», «Учеба и работа», «Перекресток», «Знакомства»… На обложке «Знакомств» симпатичная девушка в купальнике. Молоденькая, Бритни Спирс напоминает… Внизу страницы надпись красными буквами: «Позвони мне в любое время, и я дам тебе всё. Лика». И номер телефона.
Андрей усмехнулся; в Интернете он не раз натыкался на так называемых индивидуалок – девушек и женщин, которые зазывают к себе домой за определенную плату. Имя, параметры, перечень услуг, расценки за час, за два, за ночь… Он удивлялся, что так, совершенно открыто и подробно, – щелкни мышкой и все увидишь, узнаешь, – рекламируют себя проститутки, а оказывается, и журнал есть.
Полистал. Несколько десятков страниц сплошь состояли из фотографий. Равные прямоугольнички, словно бы в каталоге, фото и та же информация, что и в Интернете… Взгляд задержался на одном лице – такой тип используют в фильмах, рекламных роликах, когда хотят показать славянских красавиц. Прямые светло-русые волосы, в меру округлое лицо, легкая улыбка, слегка смущенная, но и как бы снисходительная. Большие, выразительные глаза. Открытый купальник, чистая, розоватая, будто после бани, кожа; тонкие руки обхватили согнутую в колене ногу… Андрей почувствовал знакомое посасывание внутри – оно всегда появлялось, когда видел ту – ту, как ему казалось, единственную и родную… «От клиентов отбою нет? Или как?» – наверное, чтоб это чувство разбить, развеять, спросил у фотографии. Саркастически, с нарочитой брезгливостью так.
Закрыл журнальчик, огляделся, заметил урну. Сунул пачку в нее. Отвернул рукав пиджака.
– Ч-черт, без семи! – Он не успевал, никаким чудом не успевал на свидание.
На ходу достал мобильный, быстро нашел ее номер, нажал кнопку с зеленой трубкой. Держа телефон у уха, почти бежал к метро.
Несколько раз прожурчали мелодичные переборы – поиск абонента, а затем наконец – длинные гудки. Значит, она в зоне досягаемости, наверно, сидит уже в «Апшу» и ждет… Да-а, хорош кавалер.
– Алё! – ее встревоженный, даже испуганный голос. – Алё, Андрей?!
– Да, да! Привет! – закричал он. – Слушай, я на «Профсоюзной» еще! Прости, только добрался – пробки сплошные… Машину поставил…
Она перебила:
– Да ничего, наоборот… Андрюш, – голос стал виноватым, – понимаешь, у меня бабушка заболела. Вот… Очень просила приехать.
Андрей замедлил шаг, слушал.
– Я к ней сейчас иду. Я… Совсем из головы вылетело предупредить.
Он остановился, смотрел на вход в метро.
– Так мы не увидимся? – спросил.
– Ну, так получилось… Прости, ладно? Она на работу позвонила, плачет, что умирает совсем. «Скорую» вызывала. У нее приступы часто… Ты слышишь? Алё?
– Да. – Он не знал, что сказать. – Понятно.
– К дому вот подхожу. Она в Отрадном живет… даль такая!.. Андрюш, прости, пожалуйста… До завтра, ладно?
– Да… Я тебя очень люблю.
– И я тебя очень-очень! Но видишь как… После работы сразу рванула… До завтра!
– Целую…
И в ответ услышал три быстрых чмока. Потом – тишина. Отключилась.
Постоял посреди тротуара с мобильным в руке. Торопиться теперь было некуда. Узел галстука вдруг стал давить на горло, Андрей ослабил его, а потом вообще распустил. И галстук, аккуратно свернув, и телефон засунул в боковой карман пиджака… Усталость навалилась с небывалой силой – тот запас энергии, что сохранялся для вечера, для свидания с ней, исчез. Испарился.
Он медленно подошел к ларьку, оглядел выставленные в окне бутылки, достал бумажник. Сунул в окошко полтинник:
– Бутылку «Старого мельника».
– Вам открыть? – спросил приятный женский голос.
– Да.
Секунда-другая тишины, и тот же голос, но уже досадливо-раздраженный:
– Рустем, хде открывашка опять?
– Х-хо! Ты меня спрашивашь?