– Но у нас назначено! – попробовала возмутиться массажистка.
– Вон!!! – В лицо назойливой тетке полетел тяжелый флакон дорогой туалетной воды. Перепуганная массажистка едва успела захлопнуть дверь – флакон попал точно в то место, где секунду назад было ее лицо. Стеклянная емкость разлетелась вдребезги, и комнату заполнил душный, тошнотворно сладкий аромат концентрированного парфюма.
Филипп с удивленным любопытством наблюдал за истеричкой. А у Марьяны словно подкосились ноги – она рухнула на антикварный, обтянутый бархатом пуф, уронила голову на руки и отчаянно, с надрывом зарыдала. Она совершенно не стеснялась его присутствия – подвывала и некрасиво всхлипывала. Ее измученные диетой худенькие плечики вздрагивали.
«Совсем нервы расшатаны у девчонки», – обреченно подумал Филипп. И что ему теперь делать? Броситься утешать ее? Опасно. Вдруг как раз в этот момент в гримерку заглянет кто-нибудь из охраны, или даже сам Георгий Константинович. Доказывай им потом, что ты ничего такого в виду не имел, а просто пожалел плаксивую красавицу!
– Да ладно тебе… прекрати, – подумав, он все-таки приблизился и осторожно погладил ее по волосам. Филипп в любой момент был готов отдернуть руку – словно не к красивой девушке прикасался, а к ядовитой змее.
Она вздрогнула, почувствовав чужую ладонь на голове, и мгновенно перестала плакать. Выпрямилась – руку ему все-таки пришлось отдернуть.
– Итак? – Марьяна надменно на него взглянула. Ее лицо было абсолютно спокойным, видимо, она умела быстро брать себя в руки. Если бы не красный нос и мокрые ресницы, никто бы и не поверил, что девушка только что истерически рыдала.
– Итак, нам придется работать. Долго и серьезно, – насмешливо подытожил Филипп.
– Что-то я не очень понимаю… – нахмурилась Марьяна. – Гога говорил, что съемка моей странички запланирована на апрель. Почему вы пришли сейчас?
Филипп вздохнул:
– Потому что я должен познакомиться с вами. Понаблюдать. Понять, где и в каком ракурсе вас надо снимать.
– Понятное дело, в каком ракурсе – чтобы сиськи в кадр попали, – внезапно усмехнулась она. – Я никогда бы не стала фотографироваться голой… Но «Сладкий год» – такое издание…
«Ну и нахалка, – подумал Филипп. – Из нее получится великолепная звезда, ее возненавидят журналисты. Если она уже сейчас так умеет хамить и задирать нос, то что же будет, когда выйдет календарь? После публикации в «Сладком годе» она проснется знаменитой, и… Это будет монстр какой-то, не завидую я ее окружению».
– Сейчас решается вопрос о том, где будет происходить съемка.
– Гога упоминал Венецию, – нахмурилась она.
– А я подумываю о Нью-Йорке.
– Нью-Йорк? Ладно, – она улыбнулась. Улыбка чудесным образом преображала ее лицо. Оказывается, у Марьяны на щеках были ямочки, как у дошкольницы. – В принципе, Нью-Йорк – это даже лучше, чем Европа.
– Отчего же? – Он был удивлен переменой ее настроения, хотя и знал, что такие перемены свойственны истеричкам.
Вопрос она проигнорировала. Это вообще было ее чертой – разговаривать только о том, о чем ей угодно говорить. Марьяна умела вести себя уверенно, как королева.
– А долго по времени будет идти съемка?
– Не меньше четырех дней. Обычно неделю. Это же не просто фотосессия. Надо найти место, ракурс, подобрать реквизит. Это сложная работа.
– Понимаю. Скажите… – она внезапно замялась и опустила глаза. – Как вы думаете… Мне ведь необязательно брать с собою в Америку телохранителей? Ведь там я буду в окружении съемочной группы, да?
Он удивился.
– Наверное, это решит ваш муж. Он же вам их нанимал.
– Но что насчет других звезд? – Она так уверенно причислила себя к звездам, что Филипп не удержался от саркастической усмешки. – Они с собой обычно телохранителей берут?
– Да у русских звезд и нет телохранителей. Чай не Голливуд, зачем им охрана? Не у всех мужья-миллионеры…
Марьяна вспыхнула, но отчего-то промолчала. Он посмотрел на нее и подумал, что едва ли ей может быть больше двадцати пяти.
– Сколько вам лет?
Удивленный взгляд, легкая растерянность.
– Я обязана отвечать?
– По-моему, в вашем возрасте глупо это скрывать.
– Двадцать два, – после небольшой паузы ответила она. – Скоро двадцать три уже. Надо торопиться.
– Что вы имеете в виду? Торопиться завести розовощекое потомство? – неловко пошутил Филипп. – Современные женщины считают, что сначала надо встать на ноги. Феминизм, понимаете ли.
– У меня никогда не будет детей! – довольно резко сказала она. – Я имела в виду карьеру. Какой тираж у «Сладкого года»?
– Небольшой. Но это дорогой календарь, в основном его покупают в Москве и Питере. И потом, весь смысл в том, что тираж ограниченный. Все хотят его заполучить, поднимается шум – поэтому календарь и стал таким известным. Потом, конечно, выходят более дешевые, массовые варианты… Уверяю, лучшего старта нет, – усмехнулся он.
А Марьяна уставилась в окно и шутливого тона не поддержала.
– Поскорее бы уж.
– Меня всегда интересовало, – Филипп позволил себе присесть на краешек дивана, – отчего вам, девушкам, так уж хочется быть знаменитыми? Вроде бы все есть – внешность, семья, деньги. Я бы, например, не согласился стать звездой, даже если бы мне за это приплатили.
– Почему?
– А зачем? Конечно, первое время, наверное, приятно. А потом? Тебе хочется побыть одной, а к тебе пристает каждый второй прохожий. Навязчивое внимание, сексуальное домогательство помешанных поклонников, бестактные вопросы. Да, еще есть журналисты, которые словно сговорились писать про тебя обидные гадости. Ты не можешь пойти прогуляться в одиночестве, не можешь одна зайти в кафе и выпить чашечку чаю. Нет уж, по мне лучше быть серым кардиналом…
– А я и так не могу, – вдруг сказала Марьяна.
– Что?
– Зайти одна в кафе. Прогуляться по улице…
Филипп взглянул на нее – она по-прежнему делала вид, что сосредоточенно смотрит в окно. Кажется, он понял, что она затеяла. С помощью простейших психологических приемов ему удалось вступить с ней в почти дружелюбный диалог. А она ведь давно, судя по всему, ни с кем вот так не разговаривала. Потому что ее окружает в основном обслуживающий персонал, с которым не поговоришь – это противоречит законам светскости. Конечно, есть еще так называемый Гога. Но Филипп прекрасно понимал, что председатель правления банка, работающий на износ, вряд ли станет выслушивать жалобы на жизнь от своей красивой жены. А если и выслушает в виде исключения, то отнесется к ним как к очередному бессмысленному капризу. Он ее купил. Купил в качестве красивой куклы, и в его присутствии она обязана за рамки этого образа не выходить.
И вот теперь она изо всех сил делает вид, что ей все равно. Она не смотрит на Филиппа, но он-то понимает, что ей отчаянно хочется, чтобы он ее расспросил, поинтересовался, выслушал. И он послушно спросил:
– Отчего же?
Как он и ожидал, ее глаза загорелись.
– Нельзя мне без охраны-то. С вечера я должна сообщить Гоге, куда собираюсь пойти на следующий день, и он мне выписывает своих «шкафчиков». Если свободных «шкафчиков» нет, значит, сидеть мне дома. Так что не могу я пойти куда-нибудь… спонтанно.
– Непросто тебе живется.
– Дурацкий юмор тут не к месту, – отчеканила Марьяна. На самом деле у красотки, как показалось Филиппу, была заниженная самооценка. Да, она могла держаться как первая леди, но в глубине души ей отчего-то казалось, что все окружающие над ней посмеиваются.
– Никто и не думал шутить. Я тебе сочувствую. – Как-то незаметно для самого себя он перешел с ней на «ты», и она возражать не стала. А может быть, просто не обратила внимания. – Ладно, похоже, мы сработаемся. Насчет места я подумаю. Возможно, и Венеция подойдет.
– А от чего это зависит, если не секрет?
– Не секрет. Антураж должен соответствовать характеру героини. Чтобы фотография получилась гармоничной, как картина.
– Тогда Венеция, – безапелляционно сказала она.
– Почему?
– Мне так кажется. Я не решительная, я не Нью-Йорк. Я мягкая, как Европа. И в то же время во мне есть внутренняя сила.
– Какая самореклама. – Филипп поднялся с дивана и посмотрел на часы. – Похоже, с минуты на минуту меня выставит твой ассистент.
– Да, а мне надо переодеваться, – встрепенулась она. – Сейчас хореограф придет. Запру за тобою дверь, а то лезут сюда всякие, – скривилась Марьяна.
Она проводила его до двери, он обернулся, намереваясь вежливо попрощаться… Потом он не раз вспомнит этот момент. Кто из них сделал первый шаг навстречу? Почему?
Всплывало в памяти лишь одно – ее лицо изменилось вдруг. Взгляд стал мягким и влажным, как у классической русской красавицы с полотна в Третьяковской галерее. Одно робкое, неуверенное движение… И вот он уже видит ее сквозь пелену полузакрытых глаз, он ведет себя нерационально, как робот, которым управляет кто-то посторонний. Он с удивлением понимает вдруг, что это не дурной сон и не глупая шутка – нет, все происходит на самом деле. Он, Филипп Меднов, прижал к двери Вахновскую, а руки его хаотично блуждают по ее спине. Он понимает, что это опасно. Но остановиться не может. Ему хочется сказать ей об этом, и он что-то говорит, но она тотчас же закрывает его рот поцелуем, а от таких поцелуев нормальные мужчины не отказываются. Но он догадывается, что Марьяна тоже боится…
Так естественно получилось все, так буднично. Движения – такие выверенные и словно отрепетированные тысячу раз, как будто они были давно привыкшей друг к другу танцевальной парой, знающей наизусть каждое па. И был этот танец странным, нервным. Вскинутые вверх худые руки Марьяны, его пальцы, запутавшиеся в ее разметавшихся по спине волосах. Ее обтянутое тонким шелком пеньюара колено, решительно раздвигающее его вдруг ставшие слабыми бедра. И еще – запах. Ее запах он не забудет никогда. Почему-то Филиппу казалось, что пахнуть Марьяна должна чем-то терпким и роковым – вроде тех духов из разбитого ею флакона, навязчивое амбре которых все еще стояло в гримерке. Но нет – она благоухала чем-то смутно знакомым, кажется, детским: молоком и приторной клубничной жвачкой.
Как давно не было в его жизни такой лихорадочной необдуманной страсти! В последнее время Филипп занимался любовью, словно делал кому-то одолжение. Он даже не всегда помнил имена и лица своих случайных партнерш, они казались ему почти одинаковыми, красивыми, но пресными. Марат Логунов называл такие свидания «терапевтическим соитием».
Филипп даже не помнил, когда в последний раз целовал женщину так долго, смакуя, без оглядки. То есть он, конечно, помнил. Но это было так давно. И это была она. Филипп и не думал, что сможет когда-нибудь целовать кого-то так, как целовал Азию.
Он уже начал было подталкивать Марьяну к гостеприимно мягкому кожаному дивану – такие итальянские диваны можно было увидеть в приемной каждого третьего крупного московского босса – видимо, Гога обставлял гримерку своей пассии, руководствуясь собственным вкусом. Но Марьяна решительно отстранила его – у нее оказались на удивление сильные руки.
– Ты что, забыл? Мой ассистент придет сейчас, ты собирался уходить. У меня хореография.
– Да… Да, конечно. – У него немного кружилась голова. – Но… Я тебе позвоню, хорошо?
– У меня нет мобильного телефона. На домашний звонить бесполезно. Знаешь что… Оставь мне свой номер, я сама тебя найду на днях.
– А как же охрана? Тебе разрешают звонить?
– А вот это уже мои проблемы.
Он торопливо нацарапал номер на салфетке, которую Марьяна ему протянула. Салфетку она старомодно спрятала в декольте – Филипп подозревал, что ей просто хотелось щегольнуть перед ним красивым жестом. Он потянулся к ее губам, чтобы поцеловать на прощание, но она подставила ему щеку и тут же подалась назад. Она умела мгновенно переключаться.
– Ладно. Иди теперь. – И как ни в чем не бывало отвернулась.
Филипп вышел из гримерки как раз вовремя – по коридору шел Борис. Принужденно улыбнувшись, он спросил, все ли в порядке, и Филипп ответил, что да. Его проводили до двери, охранник – тот самый, что всего полчаса назад избивал безответного Арсения, вежливо распахнул перед ним дверь. У него были манеры швейцара из дорогого европейского отеля.
Сам не зная зачем, Филипп сказал ему «спасибо», перед тем как выйти. Хотя прекрасно знал, что в мире богатых не принято вступать в диалог с обслугой.
Он шел по улице – «Мазду» удалось припарковать довольно далеко – и чувствовал себя полным идиотом. Он привык быть лидером, привык сам навязывать девушкам свои условия. Но в этот раз почему-то у Филиппа Меднова возникло неприятное ощущение, что его используют. И самое удивительное – он ничего не имел против.
Ева нервничала всерьез. Ну почему она такая слабохарактерная?! Почему она не смогла дать наглой Майке решительный отпор? Она придумала тысячу предлогов, почему подруга не может ее навестить. Но каждый новый Евин аргумент Майка отшвыривала изящным словесным пинком – так вратарь знаменитого футбольного клуба отбивал бы мячи, брошенные первогодком из спортивной школы.
И вот теперь подруга с восторженным любопытством носилась по квартире Филиппа.
– Клево, Евка! Классно, мать, устроилась. О, какой огромный у вас холодильник!.. А что в нем? Опа, черная икра! Икорка! Богато живешь, подруга!
– Я как раз собиралась предложить тебе выпить чаю, – промямлила Ева в надежде, что эта сумасшедшая наконец угомонится. – Еще есть торт замороженный, сырный, очень вкусный!
– Спасибо, но я на диете. Ты же знаешь, меня, как корову, от сладкого разносит!
Ева хмыкнула – на ее взгляд, комплекцией подруга больше напоминала дождевого червяка. А до перехода в коровообразное состояние ей недоставало как минимум центнера. Майка, как всегда стремительно, сорвалась с места и бросилась в спальню. Личную спальню Филиппа, куда он и Еву-то не всегда пускал.
– Стой! – Ева бросилась за ней, да разве возможно догнать юркую энергичную Майечку?
– Ну ни хрена себе! – Та, восхищенная, остановилась на пороге. И Ева невольно ощутила легкую гордость, хотя сама не имела к этим интерьерам никакого отношения.
Стильной была личная спальня Филиппа Меднова. Стены – крашенные в серовато-мраморный цвет, с потолка свисает причудливая деревянная люстра, состоящая из нагроможденных друг на друга геометрических фигур. В тон люстре – деревянная кровать, такая огромная, что сам хозяин квартиры называл ее «пятиспальной».
– Вот это да! – Майка с разбегу плюхнулась на ложе, потом перевернулась на спину и в восторге засучила тощими ногами. В тот момент она была похожа на огромного причудливого паука. – Настоящий сексодром!
– Майя, немедленно прекрати!
– А что я такого делаю? – изумленно вытаращилась подруга. – Просто осматриваю квартиру.
– Идем на кухню, – нервно предложила Ева. – Неужели ты не понимаешь, что из-за твоей беспардонности я могу отсюда вылететь!
– Фу-ты ну-ты, какие мы нежные! Солнышко, на твоем месте я бы вцепилась в этого мужика обеими руками. И ни за что не отпустила бы, по крайней мере до тех пор, пока он на задних лапах в ЗАГС не побежит. Потом – не возбраняется, пусть идет хоть на все четыре стороны.
– Это совсем не то, что ты думаешь…
Еве все-таки удалось увлечь Майю на кухню. Она до сих пор так и не могла решить – стоит ли вновь начинать разговор о необычных находках – парике, фотографии темноволосой девушки, порножурналах? С одной стороны, Филипп ее за такое по голове не погладит. А с другой – ей так хотелось с кем-нибудь посоветоваться. А кроме Майки, у нее никого и не было. И потом, она только с виду болтливая и легкомысленная. Это у нее такая маска – почему-то подруге кажется, что всем без исключения мужчинам нравятся именно такие девушки, какой она изо всех сил пытается казаться. Но на самом деле она серьезная, далеко не дура и, разумеется, Еву не предаст… И она наконец решилась.
– Майя, мне с тобой посоветоваться надо! Только поклянись, что не расскажешь никому…
Майка слушала ее, не перебивая, что вообще-то было для нее не характерно. Ее глаза хищно горели. Когда Ева замолчала, она еще какое-то время обдумывала услышанное. А потом заверещала:
– Солнышко, Евчик, да ты что, совсем с ума сошла, что ли?! Я тебе русским языком еще по телефону сказала – ничего страшного в этом нет! Тебе надо постараться стать его моделью. Знаешь, сколько порномоделям платят? И ты мне обещала протекцию составить!
– Майя…
– Ну что Майя? Раз в жизни тебя о чем-то прошу. Пожалуйста, будь другом. Пусть он меня тоже возьмет сниматься в порнофильм! Ну пусть, пусть!
– Это исключено, – тихо, но жестко ответила Ева. – Он бы меня убил, если бы узнал, что я тебе обо всем рассказала. Нет, Май, не проси даже!
Подруга ничего не ответила, только лицо ее странно окаменело. Было непривычно и жутко видеть ее подвижную, всегда готовую расплыться в улыбке физиономию в таком вот замершем виде.
– Май, ну ты что? Обиделась, что ли? – Ева тихонько тронула ее за локоть, но Майка сердито повела костлявым плечом, сбрасывая ее руку.
– Отстань. Только что ты мне жизнь сломала. – У нее был такой трагический вид, что Ева даже рассмеялась. И Майка вроде бы даже улыбнулась в ответ на ее задорный искренний смех. Они еще немного посплетничали об общих знакомых, обсудили последние тенденции мировой моды. Потом Еве все же удалось впихнуть в слабо сопротивляющуюся подругу кусочек восхитительно нежного сырного торта. О порнофильме больше никто не вспоминал. Во всяком случае, так казалось Еве.
У девушки была тоненькая статуэточная фигурка и безнадежно некрасивое худое остроносое лицо. Чем-то она смахивала на крысу – стильно одетую, приветливо улыбающуюся, модно накрашенную – и все же крысу.
Она ждала его у подъезда. А то, что девушка ждет именно его, Филипп почему-то понял сразу. Хотя мог бы поклясться, что раньше с ней никогда не встречался.
– Что за цыпочка? – похотливо прищурился подвозивший его Марат Логунов.
– Ты невыносим. Посмотри на нее, это же заморыш.
– Да? А на мой взгляд, попка хорошая, – лениво протянул Марат.
Филипп ничего не ответил, только раздраженно вздохнул. На его взгляд, Марат Логунов был всеяден. Ну не мог человек уснуть, если на соседней половине кровати не покоилось чье-нибудь разомлевшее от смелых ласк обнаженное тело! Иногда Логунов снимал самые сливки: топ-модели, именитые молоденькие актрисы, просто богатые холеные тусовщицы, а порой довольствовался и «осетринкой второй свежести».