– Может, все-таки стоило остаться у танкера? – высказал сомнение Куцев.
– Если помнишь, то от места швартовки мы уплыли не по собственной воле.
Да, он помнил. Уплыли по воле Моралеса. А уж он-то знал толк в жизни на Тюремном острове. Бывший надзиратель был там королем, даже больше – богом. Но все равно предпочел сбежать в неизвестность. Ведь он не знал об окружающем остров мире ничего. Даже до материка они добрались чудом, никто и не подозревал, какая дистанция отделяет Тюремный остров от большой земли. Но они добрались. Стоило ли теперь терять веру в спасение?
Куцев вздохнул. Потерять можно то, что было. В спасение здесь он не верил никогда.
– Моралес плох, – сказал Виктор. – Ему надо как-то помочь. Он не сможет идти с грузом долго.
– Не сможет, значит пускай остается здесь. Задерживаться из-за него мы не будем. – Капитан говорил жестко, голосом, лишенным эмоций.
– Он человек, Мустафа.
– Он маньяк, решивший, что способен в одиночку победить все зло мира. По его милости мы все оказались здесь.
– По-моему, ты этого и хотел.
– Да, я хотел спросить у тебя одну вещь, – сменил тему разговора Хопкинс-Джани. Ему было неприятно говорить о Моралесе. Судя по всему, Моралес был ему не интересен, ни как личность, ни как тема для обсуждения.
Мустафа был его другом. Именно был. А сейчас? Виктор задумался, что связывает его с Мустафой теперь. Он обязан Хопкинс-Джани своей карьерой, его жизнь не рассыпалась в пыль, как истлевшая книга, только благодаря Мустафе. Но остался ли он другом Куцеву? Отчего-то до сегодняшнего дня Виктору не приходил в голову этот вопрос.
И снова внутри поднималась волна параноидальных мыслей: встреча с Мустафой в Ланданабаде не была случайной. Не была случайной, не была случайной, была не случайной…
Куцев очнулся от довольно громких свистящих звуков. Оказалось, что это его дыхание. Во рту стоял стойкий вкус резины, в горле саднило.
– Полегчало? – Это Мустафа. Откуда он здесь? Ах да, он же пришел о чем-то поговорить. Только когда Виктор успел выпить таблетку?
– Что это?
В груди прекратило отвратительно клокотать, сердце бросило попытки проломить брешь в ребрах и в голове немного прояснилось. Но он по-прежнему ничего не видел. Хотя, это нормально, сейчас ночь.
Куцев пошарил рукой вокруг себя. Пусто, только галька. И рюкзак далеко. Куда подевался тюбик с таблетками? Потерять заветное обезболивающее здесь было бы очень некстати.
– Где? – прохрипел он.
– Я убрал, – ответил Мустафа. – В рюкзак.
Куцев кивнул, потом понял, что в темноте капитан все равно не видит его.
– Ты чего спать не идешь? – спросил Куцев. Сам он с удовольствием отдался бы в соблазнительные объятия развратника Морфея. Но он на часах, его вахта закончится… он попытался узнать время с помощью «балалайки», но та не работала, сети здесь не было. Черт, как неудобно без привычного личного чипа. Наручных часов Куцев не носил.
– Мне нужно узнать у тебя одну вещь, – в третий раз попытался начать разговор Хопкинс-Джани. По голосу было ясно, что это начинает его раздражать.
– Какую?
– Скажи, ты не заметил ничего странного на корабле?
– Что ты имеешь в виду? Необходимость аварийного отключения реактора не в каждом рейсе случается.
– Я имею в виду работу всей системы. Автоматику.
– Ты же видел отчеты, – удивился Виктор. Полный отчет с записью событий и логами корабельной сети автоматически загружался в память «балалайки» капитана. Так произошло и на этот раз, Куцев был в этом уверен.
– Я видел отчеты, – нетерпеливо прошипел капитан, – я хочу знать твое мнение. Ты был там, в реакторном отсеке, все видел своими глазами. Тебе ничего не показалось странным, не таким, как должно было быть?
Куцев задумался, вспоминая события того дня. Казалось, с тех пор минул не один год. Перед глазами четко стояли цифры, сообщающие о состоянии реактора. Небольшой перегрев, автоматика боролась с ним успешно. Вой сирены… нет, это было уже позже. А в тот момент… Что-то было, что насторожило Виктора. Что-то, что его напугало.
Точно! Лифт. Не сам лифт, а то, что в нем случилось, когда Куцев спускался к реактору. Лифт отключился. Полностью.
Это не было сбоем в простеньком лифтовом процессоре или перепадом напряжения в сети. Такое случается. Редко, но бывает. В тот раз лифт выключился весь. И не только он. Все на корабле на мгновение замерло, чтобы запуститься вновь через секунду.
Шум вентилятора, вот что вспоминалось Виктору. Точнее, его отсутствие. Вентиляция в лифте не отключается никогда: кабина содержит слишком мало воздуха, чтобы там можно было находиться долго при отключенном вентиляторе. Поэтому аварийная система – светящиеся ободки кнопок, дающие тусклый свет, и вентилятор – никогда не прекращала работу. Она имела автономное питание.
Отключить ее могла только одна сила – главный компьютер корабля, посчитавший вдруг, что сам вентилятор или его автономный элемент каким-то мистическим образом угрожают безопасности судна.
А потом цифры на наноэкране сменились. Куцев вспомнил, что еще тогда подумал, что система перезагрузилась. Но после того, как лифт снова поехал, стало уже не до системы – реактор стремительно и очень уверенно начал превращаться в ядерную бомбу.
– Система перезагружалась, – тихо сказал Куцев.
Собственное открытие ошарашило его. Система никак не могла перезагрузиться сама, без ведома человека. И даже в случае штатной перезагрузки должна быть причина – зависание жизненно важных программ, сбой оборудования, расхождение контрольных кодов. Ничего этого не было! Никаких сообщений об ошибке не поступало, это Куцев хорошо помнил. Но, если предположить, что он что-то забыл или перепутал, в логах, упокоившихся в «балалайке» Мустафы, тоже ничего не значилось о предшествующих нарушениях. Удивленный голос Хопкинс-Джани это подтвердил:
– Почему перезагружалась?! Кто отдал команду?
– Я не отдавал. Ты, я так понимаю, – тоже. Больше ни у кого нет доступа.
– Тогда как?..
– Подожди, – оборвал капитана Куцев. – Еще реактор. Собственно, активную защиту пришлось запустить именно из-за того, что автоматика сработала слишком поздно. Кроме того, данные, поступающие мне в «балалайку», не совпадали с тем, что показывали датчики в реакторном отсеке. Я думал, мне померещилось – все-таки не каждый день приходится стоять рядом с атомной бомбой, готовой разродиться цепной реакцией в ближайшую пару минут. Но теперь я уверен, что так и было на самом деле – компьютер врал. Причем врал намеренно, а датчики работали штатно.
– Не начинай эти сказки о самозародившихся искусственных интеллектах, – театрально жалобным голосом попросил Мустафа.
– При чем здесь это?! – не понял его Куцев.
– Ты же сказал, что компьютер врал.
– Его можно научить это делать. Подсказать – как. А потом уничтожить следы вмешательства и, собственно, самого события, перезапустив систему с нуля. Вот о чем я тебе толкую.
Повисла тишина. Какая-то гулкая она была здесь, под землей. Видимо, отголоски звуков саванны, долетавших сюда, перерождались, блуждая в бесконечных лабиринтах эха подземелья.
– Кто мог это сделать? – похоже, Хопкинс-Джани перебрал в голове все варианты и не нашел ответа.
Версий было немного.
– Ты?
– Нет, конечно. Зачем бы я спрашивал?
– Я этого тоже не делал.
В ответ раздалось какое-то невнятное мычание. Куцев не понял, что хотел этим сказать Мустафа, и продолжил:
– Значит, остается два варианта – Мартин или Али.
– Почему два? А ты не допускаешь, что на судне мог быть кто-то пятый? Кто-то, о ком мы ничего не знаем?
Ну что ж, такая версия тоже имела право на жизнь. Только тогда этот таинственный пятый однозначно был смертником. Или смертниками в данной ситуации были они, а оставшийся на борту пятый отделался лучевой болезнью легкой степени, которую подлечит после того, как его заберут сообщники?
Как ни крути, но вторым вопросом – или он был первым? – оставалась цель этих действий. Захват судна пиратами? Наверное, другой версии Куцев придумать не смог.
– Да, – согласился с ним капитан, выслушав мнение Виктора, – похоже, что так. «Хеллеспонт Стар» стоит на рейде, команды на борту нет…
– Мария Селеста.
– Что? – не понял Куцева Мустафа.
– Летучий голландец. Помнишь ту старинную легенду? Он назывался «Мария Селеста».
– М-м, – промычал Хопкинс-Джани. – Не помню. Так вот, «Хеллеспонт Стар» теперь, по сути, потерянный корабль. Кто найдет, тот и хозяин. Сложная схема, но соблюдены рамки законности, не подкопаешься.
– Правильно. Для того чтобы осуществить план, нужно было лишь убрать нас с судна. А мы и сами были рады убраться – радиация, грабеж…
Больше всех на высадке настаивал именно Мустафа, вспомнил Виктор. Он не хотел даже рассматривать вариант с ожиданием помощи на борту.
Больше всех на высадке настаивал именно Мустафа, вспомнил Виктор. Он не хотел даже рассматривать вариант с ожиданием помощи на борту.
Все-таки во всех этих странностях с Мустафой было что-то не то. И встреча в Ланданабаде четыре года назад: случайность ли?
Стоп, стоп! Прекратить паранойю! Виктор почувствовал, что его взор, несмотря на непроглядную темень вокруг, начинает заволакивать туман, дыхание сбивается, голова идет кругом. Уймись, черт возьми!
Наверное, Куцев все-таки потерял ориентацию на какое-то мгновение. А когда, тряхнув головой, согнал нахлынувший вдруг морок, то увидел перед собой лицо Хопкинс-Джани – глаза уставшие, но борода, как обычно, аккуратна и причесана – подсвеченное тусклым неживым светом.
– У тебя там раллер, что ли? – догадался Виктор.
– Да, надо посмотреть одну вещь, – сказал Мустафа. – Ты спи, теперь мое дежурство.
Виктор хотел ответить, что, мол, ладно, будет он спать, с удовольствием будет, но не успел – уставший мозг, получив разрешение, отключился почти мгновенно.
25. Недалеко от подножия горы Кения
Раз за разом Бальдуччи прокручивал запись, пришедшую с последним пакетом данных. Он ничего не понимал. Такого в экспериментах еще не случалось.
Все показатели, бегущие несколькими столбцами в правой половине экрана, указывали на то, что Координатор должен умереть. Именно так – должен. Не может быть, умрет, не летальный исход возможен – умереть с такими данными по физике он был просто обязан. Но не умер.
Этот их недоумок, считающийся главным, дал Координатору антибиотик. Даже сенсоры нейросоединений гнезда не смогли определить состав. Какая-то адская смесь из явно просроченных и частично деградировавших биологически активных соединений.
Идиот! Надо же было додуматься лечить лихорадку Рифт-Вэйли антибиотиками. Где он их, интересно, взял? Не иначе подобрал на какой-то помойке, оставшейся от местных городов.
Хотя откуда он мог знать, что у Координатора окажется аллергия на снадобье и разовьется анафилактический шок? Если быть честным, то и сам Профессор этого не знал. Но на кой черт было давать пацану это просроченное дерьмо?!
Реакция организма была однозначной – падение артериального давления до нуля и мощный отек Квинке. Насыщение крови кислородом стремительно падало – воздух в легкие практически не поступал. Бальдуччи остановил запись трансляции, просматривая данные. Нет, никакой надежды. Только профессиональные реаниматологи и современные препараты могли спасти Координатора от смерти. И то, шансы пятьдесят на пятьдесят, если не меньше.
Вот сердце отказывается биться, срывается на фибрилляции. Координатор что-то бормочет. Откуда у хилого пацана столько сил? «Остановите Церемонию», – вот, что он говорил. Строка перевода слов Координатора медленно ползла внизу. Остальные слова переводчик осилить не смог: слишком неразборчиво они были произнесены.
Что у них там за Церемония? Не нравились Профессору все эти церемонии. Очень уж веяло от них…
Медленное, покадровое воспроизведение дальше. Давление по нулям, сердце наконец бросило попытки возродить тело к жизни, функция почек отсутствует, мозг… вот в мозге активность кипит. Последние мгновения жизни – так всегда бывает. Тем, кому посчастливилось вернуться из этого безвременья, часто рассказывают басни о тоннеле со светом в конце и о блаженном чувстве отделения души от тела. Бред умирающего мозга. Тело Координатора вздрагивает раз за разом. Это агония. Рядом падают в пыль здоровые тела еще четырнадцати человек. Их не отпускает угасающий разум Координатора. Надо же, какое сильное сознание!
Изображение и звук рвутся, экран то темнеет, то становится белым. Отовсюду звуки и шорохи, вокруг какая-то возня. Кто-то что-то громко говорит – слова уже разобрать невозможно – странным булькающим голосом, словно говорящий захлебывается. И наступает тьма.
Сенсоры констатируют смерть носителя. Окончательную и бесповоротную. Другой не бывает. Конец фильма.
Именно так и подумал вчера опечаленный гибелью очень хорошей модели Бальдуччи, когда выключил запись в этом месте. А, как оказалось, зря. В смысле, зря выключил.
Дальше начиналось самое интересное. Программа продолжала настаивать, что физическая оболочка носителя мертва, однако спустя пару минут восстановилось звуковое сопровождение. Бальдуччи слышал, что происходило там, в саванне, а значит, слышал и Координатор. Этого никак не могло быть: мертвые уши слышать не могут. Но они слышали! А потом, еще через восемь минут, снова начало биться сердце, и показатели физического здоровья, прочно закрепившиеся на цифре ноль, медленно, но уверенно поползли вверх.
Профессор вернул запись к моменту смерти. Активность мозга почти нулевая. Если не присматриваться, то нулевая совсем – редкие единичные сполохи активности коры правого полушария. Все медицинские стандарты позволяют констатировать в таком случае смерть мозга, восстановлению такой размах жизнедеятельности не подлежит.
Может быть, ученые ошибались, считая остановленный и лишенный кровоснабжения мозг мертвым? Но все данные указывают на то, что сохранение информации – памяти, рефлексов – в подобной ситуации невозможно. Нейроны крайне чувствительная штука, они не могут жить без регулярного и сбалансированного питания. И все же, то, что Винченцо видел сейчас на экране коммуникатора, опровергало все существующие на сегодня теории.
Или не опровергало? Крамольная мысль второй раз вылезла на поверхность сознания Профессора. Ее очень хотелось упрятать подальше, слишком уж она не нравилась хозяину. Но факты были перед глазами, прямо на экране, где столбик цифр в правой половине стремительно изменялся от меньшего к большему. И восстанавливались не только физические показатели – активность нейросоединений тоже росла, потихоньку подтягиваясь к исходным значениям.
Такое Бальдуччи уже видел однажды. Лет десять назад, у католиков Вуду. Тогда его звали иначе, фамилию он вспомнить не мог, а имя было Карл. Странно – никакой ностальгии по старым именам он не испытывал. Даже по данному ему от рождения – давно забытому и занесенному в анналы жертв ДТП Анклава Москва.
Вуду. А ведь их религия, облагороженная светлой идеей христианства, которой никто так и не сумел воспользоваться, родилась где-то здесь, в Африканских просторах. Это потом, попав на далекий остров Гаити, колдуны Вуду, назвавшие себя позже хунганами, разработали целую систему, обнаружив ее у христиан и поняв, что систематизированная вера получит куда больше сторонников, чем беспорядочные россказни о духах предков и Сыне Солнца Тому.
Именно так, религия – это система. В ней нет логики, нет смысла. Только чувства и вера. Последовательные учения и ритуалы. То, что дает силу Традициям, что вдыхает в них жизнь и дарует власть. Порождает то, что Профессор не мог принять. Система вызывает резонанс в Верхнем и Нижнем мирах. Человеческие чаяния, надежды и вера дает жизнь богам, порождая неведомые флюктуации в других измерениях Вселенной.
Так вот в тот день, случившийся много лет назад, Профессор присутствовал на обряде Католического Вуду. Попал он туда не случайно, хотя так и могло показаться. Ему было интересно увидеть то, что не получалось познать посредством науки – точного инструмента, позволяющего вгрызаться в саму ткань мироздания, изменять течение времени и создавать новые образы грядущего. Именно наука, а не Традиции.
Теперь он знал, что заблуждался. А тогда… тогда он своими глазами видел, как хунганы, окруженные несколькими мамба, достигли религиозного экстаза, их глаза остекленели, тела, казалось, подчинялись чему-то свыше. Это как раз была ерунда – обычный массовый психоз. А вот результат действа не укладывался в голове до сих пор.
Своими дикими танцами и завываниями, перешедшими впоследствии в самую настоящую оргию, хунганы заставили подняться мертвеца. Того, кто ожил, они называли зомби. Но черный парень, грудой мертвого мяса валявшийся на каменном полу храма каких-то полчаса назад, вполне живо реагировал на происходящее, хотя и явно не до конца понимал, что же с ним произошло.
Бальдуччи считал увиденное фокусом, обманом вудуистских колдунов. До сегодняшнего дня.
То, что произошло с Координатором – таким же черным парнем, как тот в церкви Иисуса Лоа, – очень напоминало ритуал католиков Вуду. Только в этот раз Бальдуччи видел не только шоу с воскрешением, но и данные, полученные с сенсоров в организме воскресшего. И сомнений в том, что Координатор был мертв перед тем, как возродиться к жизни, не оставалось.
Снова Традиция, опять высшие силы, существование которых Бальдуччи пытался опровергнуть – не простыми голословными заявлениями, но разработанной и тщательно проверенной теоретической базой. Традиции пытались помешать ему, встревали в его дела. Снова все доказательства, собранные годами, летели к черту.