В церкви все так же светло и покойно, как три дня назад. Только я уже не невеста, а вдова. Украденное мое счастье уснуло вечным сном. Глаза синие-синие закрыты, а губы чуть кривятся в ироничной улыбке. Наверное, теперь он все знает. Простит ли?
Надеюсь, простит. Он же любил меня.
И я любила.
Но не уберегла…
Не успела отпустить…
– Софья…
Оборачиваюсь. Стэфа смотрит мимо меня на уснувшее мое счастье.
– Сними ее. Нельзя, чтобы она на нем оставалась, душу в полоне держала. Отпусти…
Снимаю. Тонкая цепочка с красным камешком жжет ладонь каленым железом. Пускай, мне уже все едино…
* * *
Вовка замолчал, отложил дневник. Я по-прежнему лежала с закрытыми глазами, но знала – мой друг смотрит на меня, и во взгляде его, наверное, жалость.
– Ева. – Он осторожно коснулся моей щеки. – Ева…
– Прикольная история. – Душевных сил хватило даже на то, чтобы улыбнуться. – Как думаешь, сколько в ней правды?
– Не знаю, – он покачал головой, – но догадываюсь, у кого об этом можно спросить.
– У кого?
– Ева, ты помнишь, какая у Раисы Ивановны фамилия?
– Нет, у меня с памятью последнее время… – Я осеклась, махнув рукой. – Да ты и сам все знаешь.
– Ну да, – Вовка не стал спорить. – Фамилия Раисы Ивановны Поддубская. Как тебе такой финт? Теперь понимаешь, почему дневник оказался у нее?
– Потому что она потомок того самого княжеского рода?
Странно, но я не удивилась и не обрадовалась своей догадке, лишь как-то отстраненно подумала, что теперь понятно, откуда в моей экономке столько аристократизма. Врожденный аристократизм-то. И кровь голубая. Ирония судьбы: урожденная княгиня вынуждена прислуживать нуворишам…
– Пойдем-ка! – Козырев, не особо церемонясь, стащил меня с кровати.
– Куда?
– К Раисе Ивановне. Зададим ей парочку вопросов.
– Вовка, – я многозначительно кивнула на часы, – ты посмотри, который час. Не поздновато ли для визитов?
– Поздновато? – Он подошел ко мне вплотную и дернул вверх рукав халата. – Ева, смотри!
Я посмотрела. Без особой, впрочем, охоты. Паутина сплетена на пять шестых. Еще чуть-чуть, и все.
– Думаю, день-другой у меня в запасе есть, – сказала и сама удивилась тому спокойствию, которое прозвучало в моем голосе. – Там же ясно написано, кирдык случится, когда паутина будет завершена. И призрак то же самое говорил…
– Ева! – Вовка неожиданно больно и зло встряхнул меня за плечи, притянул к себе так, что я могла видеть беснующееся золотое пламя в его глазах. – Мы ведь узнали не только это! Ты же сама слышала: и про головные боли, и про слабость, и про…
– И про кровотечение, – закончила я за него. – Знаешь, Вов, а ведь я не ощущаю себя марионеткой. И желание устроить Егоркино будущее чувствую остро, как свое собственное. А получается, не мое это желание? Выходит, я без паутины так и осталась бы сволочью равнодушной?
– Ты не сволочь, – Вовка снова меня встряхнул, но на сей раз осторожнее, – и не равнодушная, ты… – Он замолчал, отвернулся, а когда опять посмотрел в мою сторону, в глазах его была непрошибаемая решимость. – Пошли!
Вовка Козырев, душка и симпатяга, как-то враз растерял все свое обаяние. Даже в дверь к Рае он барабанил так бесцеремонно, как стучать в двери к одиноким интеллигентным женщинам категорически не принято.
Рая открыла почти сразу, даже не стала спрашивать, кто же ломится к ней среди ночи, просто распахнула дверь и сказала совершенно не сонным голосом:
– Прошу вас.
Похоже, сегодня моей экономке тоже было не до сна, кровать так и стояла нерасстеленной, а на письменном столе, как две капли воды похожем на тот, что в кабинете, горел ночник и поверх раскрытой книги лежали очки.
– А мы к вам, Раиса Ивановна, за объяснениями. – Вовка положил дневник рядом с книгой и очками.
Наверное, будь на Раином месте другая женщина, она бы тоже потребовала объяснений, как минимум спросила бы, откуда у нас ее вещь, но Рая не сделала этого. Она посмотрела сначала на меня, потом на Вовку, поправила сползшую с плеч шаль, присела на самый краешек стула и только потом произнесла:
– Ты прости меня, Евочка. Я сама уже собиралась. Вот думала завтра с утра… Видишь, – она неопределенно махнула куда-то в сторону кровати, – спать не ложилась, все думала, что не по-божески то, что я с тобой сделала.
Не по-божески? Рая что-то со мной сделала? Не понимаю.
Вовка тоже не понимал, но теряться в догадках не собирался. Он уселся на низенький, неудобный диванчик и потянул меня за собой.
– А вы нам расскажите, Раиса Ивановна, как должно быть по-божески. Думаю, мы вас сможем понять.
Рая улыбнулась привычно настороженно, зачем-то надела очки. Смотрела она исключительно на меня, с жалостью смотрела, а еще с тревогой.
– У тебя уже носом кровь идет, да, Евочка?
Я кивнула.
– И дневник Софьин ты уже, надо думать, прочла?
– Да.
– И про Призрачную паутину тебе теперь кое-что ясно?
– Кое-что, – согласилась я, – но хотелось бы конкретики.
Рая долго молчала, перелистывая странички дневника, а когда заговорила, голос ее изменился: из тихого, осторожного, сделался каким-то уверенным, что ли.
– Я надеялась, что амулет не работает. – Она захлопнула дневник. – Ты ведь так и не исполнила мое заветное желание, Евочка.
– Твое?…
– Да. Если верить дневнику, то паутина срабатывает едва ли не мгновенно, и противиться ей у того, кто оказывается в ее власти, нет сил. А ты… – Она снова надолго замолчала. – Ты осталась совершенно равнодушна к моему Севочке. Вот я и решила, что амулет утратил прежнюю силу. Честное слово, я даже обрадовалась. Потому что нельзя так с человеком, помимо его воли… Не по-божески…
– Погоди-ка, Рая, – я остановила ее нетерпеливым жестом. – Ничего не понимаю, почему ты о Севе говоришь? И при чем тут твое желание?
– Ты, наверное, меня не поймешь, Евочка, и наверняка даже осудишь, но ты же сама мать, ты просто поставь себя на секунду на мое место. – Рая сложила сухонькие ладони в молитвенном жесте. – Я скрывала это ото всех, считала, что не должна со своими проблемами…
– Раиса Ивановна, – вмешался в наш странный разговор Вовка, – давайте-ка и в самом деле побольше конкретики. Вы же сами знаете, у нас очень мало времени.
– Я все исправлю, Евочка. – Она с болью посмотрела на меня. – Сейчас вот объясню свои мотивы. Ты только постарайся меня понять.
– Я постараюсь, – пообещала я, совершено потерявшись в происходящем.
– У меня лейкоз, – Рая обхватила голову руками, опершись локтями о стол, – хронический, но в терминальной стадии. Я давно заболела, еще когда Севочка ребенком был. Ради него держалась из последних сил. Знаете, материнская любовь – очень сильная мотивация, даже в такой нелегкой ситуации. Но всему предел приходит, наступил и мой черед. У меня в лучшем случае полгода осталось, чтобы Севочкину судьбу устроить. Вы же видели, какой он неприспособленный. Как он без меня? – Краем шали она вытерла уголки глаз. – Ты, Евочка, сейчас этого не помнишь, но когда у тебя Егорку усыновить не получалось, я предложила тебе за Севочку замуж выйти. Не подумай ничего дурного. Фиктивный брак. Но я бы спокойна была, что ты после моей смерти Севочку не бросишь, и в случае развода… – Она замолчала.
– И в случае развода ваш сын сможет рассчитывать на некоторое содержание, – закончил фразу Вовка.
– Да. – Рая кивнула. – И ты, – она не отводила от меня лихорадочно горящих глаз, – ты сначала согласилась, а потом выяснилось, что Севочка на роль мужа не годится, потому что инвалид и без постоянного заработка. Ты тогда очень расстроилась, извинялась передо мной, но решение свое изменила. Сказала, что у тебя есть кто-то другой на примете, более подходящий на эту роль.
– Лешик, – прошептала я.
– Да, я так и предположила. А еще подумала, очень несправедливо, что кому-то все, а Севочке моему ничего. Тогда я про амулет и вспомнила. Семейная легенда, не более того, но, когда надежды никакой, цепляешься ведь и за соломинку. Вот я и решила, что ничего ж не случится плохого, если я подарю тебе Призрачную паутину. Ты пойми, Евочка, я тебе зла не желала. Я тогда сама до конца не верила, что она имеет хоть какую-нибудь силу. А если б даже и имела, знаешь, как я думала? «Вот захочет Евочка выйти замуж за моего Севу. Распишутся они, и я сразу же паутину сниму, чтобы никакого от нее вреда не было». И вообще, вдруг бы ты в самом деле к нему прикипела, к Севочке моему, и разводиться бы не захотела. Его ж нужно ближе узнать, чтобы понять, какой он чудесный человек. Вы ведь подходили друг другу, Евочка.
– Нет, – я мотнула головой, – Сева хороший, но мы слишком разные. Ты лучше о другом подумай, Рая, неужели б я его после твоей смерти могла из дому выгнать?
– Ты нынешняя – нет. – Голос Раи сделался вдруг твердым. – А ты прежняя не сумела бы противиться Амалии с Серафимом. Они бы выгнали Севу, а ты бы не заступилась, побоялась. Ты нам денег на выставку тогда пообещала, и я решила, что вот он, повод замечательный. Призрачную паутину я тебе подарила вроде как в знак благодарности. Она только с виду простенькая, а ведь есть в ней что-то такое особенное, притягательное, отчего немедленно хочется ее надеть. Правда, Евочка?
Я вспомнила ненастный мартовский день, упавшую в лужу безделицу и свое острое, неотвратимое желание завладеть ею.
– Правда, Рая.
– А через несколько часов ты в аварию попала. Потом кома эта. Никто не верил, что ты выживешь, а ты выжила и изменилась очень сильно. Я сначала предположила, что это паутина на тебя действует, все хотела посмотреть на цепочку, но на тебе всегда одежда такая была, что не разглядеть, а сказать напрямую я не решалась. Ждала. А ты, хоть и изменилась, но к Севе иначе относиться не стала, вот тогда я и подумала, что паутина не работает. И успокоилась даже немного, честное слово. А потом за тобой начала всякие странности замечать, и голова у тебя болеть стала. Я первое время списывала это на травму, после комы ведь может голова болеть, правда, Евочка? – Она смотрела на меня так, словно я была доктором и хорошо разбиралась в подобных вещах.
– Наверное. – Я кивнула.
– Ну вот, я так и решила, что из-за травмы, а потом увидела паутину на твоей руке… – Рая замолчала, а когда снова заговорила, голос ее был глухим и едва различимым: – Что уже сейчас об этом говорить? Евочка, не знаю, имею ли я право на твое прощение после такого, но ты прости меня, если сможешь, я ведь не ради себя. Ты ради Егорки своего на многое была готова, вот и я…
Она говорила, а я смотрела на Вовку, на посеревшее его лицо и думала, что все напрасно, что судьба сыграла злую шутку не только с Раей, но и со мной.
– Евочка, давай я ее сниму. Ты же должна была в дневнике прочесть: с живого паутину снять может только даритель…
– А с мертвого? – перебила я ее.
– А с мертвого? – Рая растерянно моргнула. – А с мертвого уже неважно кто. Главное, чтобы сняли и душу из призрачного плена освободили. А зачем ты такие вопросы задаешь, Евочка? Ты же, слава богу, живая. Ты не бойся, как только я ее сниму, все по-прежнему станет, и боли пройдут и остальное. Это, – она нахмурилась, – обратимо.
– К сожалению, нет. – Я встала с дивана.
Вовка поднялся следом.
– Почему же, Евочка? Дай я сниму. – Рая протянула руку.
– Не надо, Рая. – Я сделала шаг назад и покачала головой.
– Почему? Тебе же плохо с ней, ты мучаешься, я вижу.
– Потому что нечего снимать. – Я рванула ворот свитера, обнажая шею. – Видишь?
– Так ты ее не надела? – Рая прижала руки к груди. – Евочка, значит, это все не из-за меня?
– Не из-за тебя, Рая. Успокойся. Ну, мы пойдем, поздно уже. Спокойной ночи.
* * *
Вино кислое и совсем не хмельное. Надо было взять в баре водку, водка надежнее.
Я так и сказала Вовке, а он разозлился. Или испугался? Никогда не умела разбираться в Вовкиных эмоциях. Странный он, вроде бы весь такой открытый, а о чем думает, не понять. Вот и сейчас, взгляд точно стена непробиваемая, никакого огня, никаких золотых искр.
Глупый. Он, наверное, решил, что я напиваюсь от страха и безысходности. От этого тоже, но вообще-то я думаю. Парадокс, но спиртное как-то по-особенному на меня действует, открывает третий глаз, расширяет горизонты. Я видеть все начинаю в другом свете и под другим углом. А Вовка боится…
– Ева. – На затылок легла тяжелая ладонь и заскользила вниз по шее. – Ева, ты бы поспала лучше, а завтра мы что-нибудь придумаем. Снимем мы с тебя эту чертову паутину.
– Призрачную, – я поправила его чисто машинально, потому что думала сейчас о совершенно конкретных вещах. – Рая считала, что та, другая Ева, надела паутину. Так?
– Так. – Вовкино лицо близко-близко, а ладони уже на моих плечах, чуть сжимают их, и это успокаивает.
– А она не надела и стала вроде как хозяйкой, Машей-растеряшей.
– Почему Машей-растеряшей? – У него складочки в уголках губ, такие, которые бывают, если человек часто улыбается, и родинка на подбородке. А лицо красивое. Странно, что раньше я не замечала этого.
– Потому что она паутину уронила, а я подобрала и тут же на себя нацепила. – Улыбка у меня получилась кривая и безрадостная. По части обаятельных улыбок мне с Вовкой Козыревым не тягаться. – Она Маша-растеряша, а я дура набитая.
– Ты не дура.
– Погоди, я сейчас не о том. Козырев, я так думаю, мне вслух думается лучше. И вино для тех же целей, между прочим.
Если Вовку и удивили особенности моего мыслительного процесса, то вида он не подал, молча кивнул и обнял меня сзади крепко-крепко, так, что затылок мой уперся ему в грудь и от его горячего дыхания макушке сделалось немного щекотно.
– Я все это к чему? – В Вовкиных объятиях мыслительный процесс немного затормозился, но лишь в первое мгновение, а дальше опять принялся набирать обороты. – Да к тому, что в тот момент, когда мы в аварию попали, паук уже начал плести свою паутину. Я помню, как меня царапнуло что-то сразу, как только цепочку на шею повесила. А тут бац – и все! Авария эта, смерть клиническая. – Я, обернувшись, посмотрела на Вовку. Он слушал внимательно, перебивать, кажется, не собирался. – Я считаю, что мы с ней, с той Евой, не совсем умерли, а оказались где-то на промежуточной станции. Наверное, это у всех по-разному происходит: у кого-то свет в конце туннеля, а у нас – серый туман и голоса. Знаешь, я с голосами этими договориться пыталась, каялась в грехах, только бы отпустили. Наверное, перепутали там что-то на промежуточной станции и сунули мою грешную душу в чужое тело. А может, это все из-за паутины. Вдруг я этой твари призрачной до поры до времени живой и относительно здоровой нужна была, чтобы от меня подпитываться, а тело мое прежнее после аварии уже никуда не годилось, вот она и решила провести рокировку.
Вот оно все, кажется, и становится на свои места. Я же настырная и договариваться умею. Я нашла свою резную дверцу, заняла чужое, способное хоть как-то функционировать тело, а та, другая Ева, так и осталась блуждать в призрачном мире и сама потихонечку начала превращаться в призрака, только с вполне человеческим и очень сильным желанием. Она же мать, а, если верить Рае, мать ради своего ребенка пойдет на что угодно. А то, что у меня сейчас на запястье, – вроде как проекция настоящей паутины. Может, если бы я тогда в клинике не пожелала на себя прежнюю посмотреть, и не случилось бы ничего, никто бы на мне клеймо это призрачное не поставил, так и жила бы себе припеваючи.
– Ева, – Вовка осторожно коснулся губами моего виска, – ты почему замолчала? Голова болит?
– Нет. От тебя мятой и корицей пахнет. Ты знаешь?
– Выдумщица.
– Да. И, знаешь, до чего я додумалась? Я ведь заветное желание той Евы почти исполнила, со Щирым договорилась, чтобы он, случись со мной что, Егорку не оставил. Щирый мужик надежный, он пообещал и усыновление в максимально короткие сроки организовать, и за мальчиком присмотреть. Получается, все, что от меня зависит, я сделала. Мне даже кажется, я бы это безо всякой паутины сделала, только мне бы времени чуть больше понадобилось, чтобы понять, как правильно нужно поступить.
– Я не сомневаюсь. – Вовка прижал меня к себе еще сильнее. – Ты хорошая, Ева-королева. Просто что-то там себе напридумывала про то, что ты стерва, а на самом деле все не так, я же тебя с детства знаю.
– Ага. – Я улыбнулась, и улыбка моя на сей раз получилась совсем не вымученной. – Иногда мне кажется, что ты меня лучше меня самой знаешь. Бывает же такое…
Да, бывает. Только мне, дуре безмозглой, пришлось оказаться одной ногой в могиле, чтобы понять это, а еще то, что лучшего мужчины, чем друг детства Вовка Козырев, в моей жизни не было и не будет. Вот такое на меня снизошло озарение, и сразу все вокруг вдруг сделалось необыкновенно четким, и страх, мучивший меня последние дни, впервые отпустил, растворившись в льющемся из незанавешенного окна лунном свете.
И еще кое-что я неожиданно поняла. Я знаю, как мне следует поступить.
– Вовка, мне нужно с ней встретиться. С той, другой, – сказала я решительно.
– Как ты собираешься с ней встретиться, если она не здесь, а где-то на промежуточной станции? – Он нахмурился.
– Я должна еще раз увидеть свое прежнее тело. Думаю, нет, почти уверена, что оно для нее – что-то вроде окошка в наш мир.
– Ты хочешь поговорить с ней? – Вовка спросил это таким будничным тоном, словно я планировала нанести визит давней подруге, а не своему коматозному телу.
– Да, но мне необходимо остаться с ней наедине. Только я и она. Понимаешь? И чтобы не мешал никто. Но это, наверное, невозможно. Нас и в первый раз туда лишь чудом пустили.
– Нас пустят, – с непоколебимой уверенностью заявил Вовка. – И позволят тебе сделать все, что ты собираешься. – Он немного помолчал, баюкая меня в объятиях, а потом поинтересовался: – А что ты решила сделать, моя королева?
Что? Не стану говорить, потому что он меня не поймет, а, возможно, даже захочет остановить.
– Завтра, Вовка, – я поцеловала его в краешки губ, в ту самую смешливую складочку, – завтра все узнаешь.
– А сегодня? – Вот и вернулось золотое пламя, полыхает так, что я чувствую его жар. Как же он живет с такими глазами?