Религиозное наследие С. Н. Булгакова еще ожидает своего ренессанса, тогда как социально-философское кредо мыслителя (уже потому, что оно больше «прописано» по ведомству философии, нежели религии, и потому, что оно более однозначно) может быть переосмыслено уже сегодня. Здесь мы коснемся лишь одного момента. Это сущность и границы социальности человека: как она виделась философу и как она видится столетие спустя. Возьмем, к примеру, национальность как одно из конституирующих проявлений человеческой социальности. В начале века, как и сегодня, национальность интерпретировалась в двух взаимоисключающих парадигмах. Первую С. Н. Булгаков называет позитивизмом, эмпиризмом или идеализмом и относит сюда просветителей, Чернышевского и Милюкова. Вторая, которую Булгаков называет реализмом и с которой явно солидаризируется, понимает нацию как субстанциональное начало, не сводимое к совокупности своих феноменологических проявлений[913]. Совершенно аналогично сегодня в вопросе о национальности противоборствуют модернизм, или конструктивизм, в общем понимающий нацию как «воображаемое сообщество» (Б. Андерсон) или дискурсивно сконструированную общность, и примордиализм, настаивающий на онтологической реальности национального субстрата и рассматривающий национальность как «естественную» часть человеческого бытия. Безусловным приоритетом в науке пользуется сегодня конструктивизм, политической востребованностью – примордиализм, особенно когда речь идет о «возрождении» национальных культур или противостоянии глобалистским тенденциям времени. С. Н. Булгаков пытался соблюсти меру между двумя этими позициями, или, по выражению Е. Н. Трубецкого, «найти средний путь между Сциллой и Харибдой вселенского христианства и языческого национализма старого славянофильства»[914]. И дело даже не в том, что симпатии славянофильству у Булгакова достаточно откровенны. Для Булгакова человек – существо историческое, социальное (по-видимому, в этом вопросе марксизм оказался так и не преодоленным), и только как таковое он сопричастен Богу и миру. Подвергнуть сомнению онтологический характер национальности – значит вынуть несущую основу из системы социальных связей человека, признать его экзистенциальное одиночество, признать пришествие индивидуализма. Понятно, что для социально-философской концепции Булгакова это было совершенно невозможным, и если его гармоничная система противоречила фактам, то тем хуже для фактов[915]. Однако С. Н. Булгаков находит неопровержимый довод в пользу своей апологии национального: национальная принадлежность рассматривается им как сыновство, а нация трактуется как «расширенное понятие отцовства и сыновства» – довод эстетически и этически проникновенный, однако не пройдет и десяти лет, как в родимом отечестве сын не единожды предаст отца, а само отечество сотнями тысяч начнет истреблять своих сыновей и дочерей. Нация онтологизируется Булгаковым потому и только потому, что одинокий субъект для него метафизически не существует. «.Эмпирическое я не только не выражает нашу подлинную, субстанциональную личность, но и не может на это притязать, неадекватно ей; оно ее только обнаруживает, выявляет, притом в состоянии аффектации иным бытием и в соответствии характеру этой аффектации, – поясняет свою позицию С. Н. Булгаков. – Однако человек, хотя получил вместе с образом Творца и творческие силы, все же есть тварь, а не свой собственный творец; он сам для себя есть данность, т. е. создание»[916]. Реальность жизни в булгаковском «реализме» приносится в жертву логике ортодоксально-православной мысли. Может быть, потому С. Н. Булгаков, глубокий знаток европейской культуры, не понимал и не принимал П. Пикассо, не увидел полифонии «Я» у Ф. М. Достоевского, распадения унитарности «Я» у великих модернистов, современником которых он был. «Дух модерна» был ему глубоко чужд, и на начало века мыслитель смотрел уравновешенным и уравновешивающим взором века прошедшего.
Как социальный философ С. Н. Булгаков принадлежит XIX веку, хотя зрелый этап его жизни совпал с эпохой великих потрясений в политике и господством модернизма во всех сферах культуры. Социальным коррелятом культурного модернизма был индивидуализм, вызванный разломом – в то время еще не вполне осознанным и артикулированным – традиционных социальных систем и институтов. Выявившийся во всей остроте в эпоху модерна индивидуализм оказался неуничтожимым. Именно там лежат истоки современного «индивидуализированного общества», перешедшего от общности к обособленности не вследствие какой-то злой воли или тотальной десоциализации, а вследствие непредсказуемости бытия самого социума, ставшего вдруг ненадежным, прерывистым и дерегулированным. Полномочия национальных государств, которые неспособны решать проблемы даже в пределах собственных границ, на глазах ссыхаются и слабеют. Как следствие этого – снижение интереса людей к совместным общим делам, «бегство с агоры», расширяющаяся пропасть между общественным и частным, индивидуальным и коллективным. Моральная проповедь тут бессильна, бессильна и религиозность, которая сама сегодня ушла (уходит) из «общественности и церковности» в глубины души и утратила способность к внятной коммуникативности.
Любопытный феномен «серебряного века» русской философии – мыслители, бывшие свидетелями первой мировой войны и трех российских революций – пытались выстроить «локальный порядок на фоне глобального хаоса», искали твердую основу на почве, уже подвергшейся тектоническим смещениям. Личностные рецепты спасения в абсурдном и жестоком мире отказывались работать даже не в силу их утопичности, а в силу абсолютной невозможности такую личностность тиражировать, ибо на смену вожделенной соборности и всеединства пришло время игроков, странников и одиночек.
Нет пророка в своем отечестве (идея христианского социализма С. Н. Булгакова) Л. А. Бессонова
Сергей Николаевич Булгаков известен не только как религиозный философ, политэконом, богослов, но и как общественный деятель. Он из плеяды выдающихся русских мыслителей рубежного в истории России времени, трагического по своим последствиям и поразительного по своим пророчествам. Многое из того, о чем писали и что предвидели те, кто входил в эту плеяду, проявлено, пережито и, возможно, еще предстоит пережить. В полной мере это относится к трудам и идеям С. Н. Булгакова. Остановлюсь лишь на одной – идее христианского социализма, которую философ изложил в ряде статей в начале своего творческого пути.
Русский христианский социализм, как идейное воззрение в целом, находится в русле спора о судьбах России, уходящего корнями в славянофильство и западничество и приобретшего специфические черты и характер в иных исторических условиях – смены веков, когда от мечтаний об идеальной справедливости наметился переход к опыту ее насильственного воплощения.
Какие события биографии, вехи духовных исканий привели С. Булгакова к этой идее, как возникло это парадоксальное сочетание двух слов – христианский социализм?
Сын священника, С. Булгаков «заразился» модными в то время идеями нигилизма и атеизма и, «вопреки отцам», вступил на путь политической революционности, которой была в то время увлечена большая часть русской интеллигенции. Этим во многом определился выбор им юридического факультета, по окончании которого он преподавал политэкономию. «Отпадение от веры отцов», «отшествие блудного сына из дома отчего» было осознанным актом – юноша всеми силами желал освободить отечество, хотя бы идейно, от царской тирании, для чего и решил посвятить себя социальным наукам и политэкономии К. Маркса. Изучив не только идеи К. Маркса, но и его психологию как человека (о чем он впоследствии напишет в статье «Карл Маркс как религиозный тип»), Булгаков нашел в теории Маркса «узость» и «ложность».
Вышедший в 1900 году двухтомный труд «Капитализм и земледелие» «стал рубежным в эволюции его духовных исканий». В нем мыслитель «против воли и в борьбе с самим собой» пришел к выводу о невозможности применить марксистскую доктрину капиталистического производства к земледелию, об опасности характерных для Маркса предрассудков по отношению к крестьянству, о невозможности научного прогноза в социологии.
Впоследствии свое увлечение марксизмом С. Н. Булгаков назвал «кратковременной болезнью юности и переходной стадией» к совершенно иному, религиозному мировоззрению.
Этот идейный поворот мыслитель объяснил в ряде статей, вошедших в сборник под заголовком «От марксизма к идеализму» (1903), где идеализм был объявлен им «более прочным фундаментом, нежели экономический материализм».
Отказ от марксизма для С. Н. Булгакова означал не просто отбрасывание признанных ошибочными идей, но нравственную обязанность предложить иной тип мировоззрения. Оставаясь практически до конца своей творческой деятельности верным марксистской идее светлого будущего человечества, С. Булгаков соединил в своем мировоззрении христианскую, православную этику
Впоследствии свое увлечение марксизмом С. Н. Булгаков назвал «кратковременной болезнью юности и переходной стадией» к совершенно иному, религиозному мировоззрению.
Этот идейный поворот мыслитель объяснил в ряде статей, вошедших в сборник под заголовком «От марксизма к идеализму» (1903), где идеализм был объявлен им «более прочным фундаментом, нежели экономический материализм».
Отказ от марксизма для С. Н. Булгакова означал не просто отбрасывание признанных ошибочными идей, но нравственную обязанность предложить иной тип мировоззрения. Оставаясь практически до конца своей творческой деятельности верным марксистской идее светлого будущего человечества, С. Булгаков соединил в своем мировоззрении христианскую, православную этику
B. Соловьева с этой идеей.
Поиск глубинных оснований бытия человека и стремление эти основания применить к решению социальных проблем и становятся определяющей чертой философско-социального мышления Булгакова. В этом и заключается смысл проекта христианского социализма и христианской социологии.
В начале 90-х годов, когда произошел разрыв с марксизмом, С. Булгаков много работал: сотрудничал в журналах, публиковал статьи на социальные темы. Наиболее значимым для понимания мировоззрения
C. Н. Булгакова в этот период стал цикл статей под общим заголовком «Без плана». В статьях освещались наиболее животрепещущие вопросы и события того бурного времени, определялись задачи «идеалистического движения», рассматривались идеи В. Соловьева и Л. Толстого, содержались отклики на поражение русской армии в войне с Японией, здесь же определялся смысл «христианской политики».
Пафос этих статей – в призыве к экономическому и духовному оздоровлению России, реформированию, которое должно привести к духовному возрождению.
Положение России того периода было катастрофическим: поражение России в войне с Японией, застой в промышленности и сельском хозяйстве, во всем «народно-хозяйственном и общественном механизме». В русском обществе царило размежевание на группы, партии, классы, слои с противоположными социальнополитическими и экономическими интересами, и все это имело безрелигиозную направленность, чему в немалой степени способствовало положение церкви в российском обществе того времени.
Русская православная церковь погрязла в бюрократизме и казенщине, запятнала себя сервилизмом. Подчинение церкви государству, наделение ее полномочиями полицейского, считал Булгаков, способствовало разъединению ее с народом, а в конечном итоге – делению на «светское» и «духовное».
Таким образом, встала неотложная задача борьбы с экономическим, политическим и духовным кризисом. Так появилась статья «Неотложная задача (о Союзе христианской политики)», в которой содержится программа христианского социализма.
Отталкиваясь от идеи, согласно которой государство и политика существуют как факторы, неустранимые человеческими силами, он указывает на необходимость определить к ним отношение и формы активного на них воздействия. Силой, способной оказывать такое воздействие, является религия, и в частности христианство. Это сила, которая определяет всю человеческую жизнь «от первого крика до последнего дыхания». Учением о богосыновстве, об абсолютном достоинстве человеческой личности, носящей образ Божий, христианство утвердило непоколебимые основы всякого освободительного движения – идеал свободы личности. Идеал свободы личности и уважение человека к человеку и должны быть руководящей нормой христианской политики в области отношений как политических, так и экономических[917].
Философ определяет свое отношение к праву, существенным признаком которого, как он считает, является принудительный характер его защиты: без этого нет государства, но этот признак делает его чуждым христианству, поскольку государственность, «сведенная к своей сущности – праву, есть стихия. мирская, низшая и преходящая. Естественный идеал христианства и есть свободный союз людей, объединенных любовью в церкви, т. е. идеал безвластия (но в то же время и теократический: свободная теократия). Идеал церкви, основанной исключительно на нравственных и религиозных отношениях, чуждых всякого принуждения, есть идеал. анархический», а потому он не может быть осуществлен в обществе, в котором проживают не только христиане, да и по причине неготовности, «испорченности» людей. И выход из этого один: прилагать все усилия со стороны христиан и церкви к тому, чтобы подчинить государственное христианским задачам, заставить государственного Левиафана «служить христианским идеалам, в приближении к абсолютному идеалу свободы личности, общечеловеческой любви».
Как это возможно? Эту задачу можно решить путем упразднения государственной опеки, насилия, деспотизма и развития самоуправления, общественного самоопределения, «при котором правительство, власть и общество постепенно сливаются друг с другом»[918]. Средством к достижению христианского идеала общественного устройства Булгаков считает федеративную демократическую республику. Однако сама по себе форма не столь важна. Главное – она должна служить защите прав личности, свободе слова, совести, собраний и союзов (т. е. общению между людьми).
Какой экономический строй более соответствует решению таких задач?
Современный ему капитализм Булгаков рассматривает как несправедливый, основанный на насилии и неправде, а потому он должен быть устранен и заменен иной организацией общественной жизни – социализмом и коллективизмом, но не таким, который стремится лишь к внешнему устройству производственных отношений и механическому урегулированию и примирению интересов и прав граждан. Должен быть установлен христианский, а не экономический, социализм, при котором заповеди Христа были бы возведены в основу всей, в том числе и экономической, и политической жизни. Христианская политика должна иметь целью общечеловеческую эмансипацию, вселенскую свободу, при которой не должно быть различий между национальностями и религиями, а потому во имя установления этих идеалов должны объединиться православные и католики, протестанты и старообрядцы, сектанты и церковники, светские и духовные. Это объединение поможет разрешить и другую важную задачу: преодолеть раскол во всем христианстве, примирить всех, верующих во Христа. «Дело христианской политики должно быть делом междувероисповедным и, в идее – всенародным.»[919].
Каково же различие между христианским и атеистическим социализмом? Имея отчасти сходные идеи (исполнение заповеди любви лежит и в основе атеистического социализма), они принципиально различны: христианский социализм в политике видит религиозное делание, атеистический выступает как средство отгорожения от Бога, устранения из жизни не только идеи Бога, но и потребности в религии. Царство Христа не от мира сего, а потому социализм – лишь форма христианской политики, в то время как задача атеистического социализма – устроение земного царства; христианский социализм призван осуществить идеал богоче-ловечества, атеистический – идеал человекобожества. Различны и этические цели богочеловечества и человекобожества – в первом доминирующее значение имеет идея высшей справедливости, во втором – идея материального комфорта и удобств жизни, соблазн поклониться тому, «кто камни превратит в хлебы». Кроме того, вера в окончательное достижение Царства Божия на земле чужда христианству, поскольку оно, исходя из идеи непрерывной борьбы добра и зла в мире человеческой греховности, считает окончательное устроение земной жизни недостижимым.
Отсюда следуют выводы, которые являются практической платформой Союза христианской политики:
1) В политической области необходима узаконенная гарантия естественных, неотчуждаемых прав личности; «равенство всех перед законом, без различия национальности, религии, сословия, имущественного положения; свобода совести и вероисповедания (в частности, православная Церковь вместе с другими религиозными общинами освобождается от государственной опеки и своего положения “господствующей” и получает полную внутреннюю автономию и право устройства согласно церковным канонам. Вопрос об имуществе Церкви в течение переходного времени должен быть выяснен компетентной комиссией представителей Церкви;.в будущем должно быть осуществлено полное отделение Церкви от государства, включающее и устранение всякой имущественной зависимости Церкви от государства в виде жалований или статей дохода и т. д.). Далее, гражданам должны быть гарантированы свобода устного и печатного слова. право собраний, союзов, неприкосновенность личности, свобода передвижения, право быть задержанным только по суду»[920].
Вопрос о главе государства, выборном или наследственном, С. Н. Булгаков определяет как второстепенный, а необходимой принадлежностью конституции должно быть широкое местное самоуправление. «на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, и национальная автономия, границы которой определяются фактическими условиями, историческими отношениями и волей народа»[921]. Насильственную русификацию и оккупацию против воли народа он считал недопустимым грехом для христианского государства. Булгаков изложил в этой платформе и основные принципы устройства экономической жизни, и социальный вопрос об устранении классовой несправедливости, имеющей место при капитализме, и вопросы просвещения.