Дома Ульяна тщательно вымылась. И только выйдя из душа, вспомнила про перчатки. Пришлось потом вновь отмывать руки. Когда она со всем этим справилась, была уже глубокая ночь.
«Ну вот. Я это сделала, – подумала она, ложась наконец в постель. – Дело за Юлием. И мне стоит поторопиться. У меня всего день, от силы два. Потом все это уже не будет иметь никакого смысла…»
На этот раз ей едва удалось уснуть, несмотря на смертельную усталость. Зато проспала она долго, почти до одиннадцати. Позавтракав вчерашними роллами и суши и выпив две чашки крепкого кофе, Ульяна решила позвонить мужу. К ее огромному облегчению, Жорик на звонок ответил. Хотя языком супруг едва ворочал, Ульяне все же удалось с ним поговорить.
– Схованский, ты хоть что-то соображаешь? – спросила она, услышав хриплое «алё».
– Конечно! Я сегодня в баню иду. А что? Случилось что-то? – насторожился Жорик.
– Ничего для тебя смертельного. Пока. – «Думай, что говоришь!» – Просто хотела узнать, как ты?
– Не спалил ли я дачу? – хмыкнул муж. – Не беспокойся: все цело.
– Ты один в баню идешь?
– Хочешь узнать, нет ли у меня бабы? Сейчас соседям будешь названивать. Я тебя знаю, сука драная. Нет, я один.
– Ладно. Я тебе часиков в пять позвоню, проверю, как ты. Перед тем, как поехать в театр.
– Куда это ты собралась? – пробурчал Жорик.
– В театр с Оксаной. Ты же со мной не пошел.
– Чего? – озадаченно спросил Жорик.
– В Ленком, говорю, отказался пойти.
– Че я там не видал?
– Вот мне и придется пойти с Оксаной.
– А, с этой… придурочной.
– Почему это она придурочная?
– Потому что при дуре. То есть при тебе, – и довольный своей шуткой Жорик заржал.
«Чтоб ты сдох! Впрочем, недолго осталось ждать…»
– Короче, в пять я тебе позвоню. Проконтролирую. – Ульяна уже сейчас хотела сказать про Хорьковых, но передумала. А вдруг почти протрезвевший Жорик заупрямится? Надо подождать, пока он попарится в баньке, выпьет и ему понадобится компания. – Ты все понял? – строго спросила она.
– Да пошла ты…
– А не то я сама приеду, – пригрозила Ульяна. – Прямо из театра.
– Еще чего, – пробормотал Схованский. – Нужна ты здесь была… Ладно, звони. Хочешь мне, хочешь соседям. Но потом, я надеюсь, ты от меня отвяжешься?
– Да. – «Причем навсегда».
Она с облегчением дала отбой. Полдела сделано. Почва подготовлена. Розалия мертва. Жорик на даче. На час назначен визит к стоматологу, надо заменить временную пломбу постоянной. Потом надо собираться в театр. Когда Схованский станет подыхать, его жена как раз будет наслаждаться любимым дуэтом:
– …Ты меня никогда не забудешь…
– Ты меня никогда не увидишь…
«Да, скотина! Я тебя никогда больше не увижу!»
Дело за Юлием.
…Долго ей искать его не пришлось. Белый «мерседес» припарковался у самого входа на стоянку, так что, выйдя из подземного перехода, Ульяна сразу его увидела. И не спеша направилась к приметной машине. Та была вымыта до блеска. Сам Юлий тоже сиял.
Ульяна едва его узнала. Где зашуганный мужичок с ноготок, где подкаблучник? Хорьков словно бы стал выше ростом и шире в плечах. И хотя он сидел, Ульяна все равно так подумала: за эту ночь Юлий как будто бы вырос. Он был стильно и дорого одет, в модных очках, которые ему шли, и даже его залысины не бросались в глаза. Холеный, преуспевающий и очень уверенный в себе мужчина. Да что с ним такое случилось?! Неужели свобода так его опьянила? И вдохновила.
– Как ваши дела? – спросила Ульяна, садясь в машину. – Впрочем, я и так вижу: хорошо.
– Все просто отлично! – Юлий довольно потер руки. – Прошло как по маслу! Вчера вечером я с ней поругался. Наговорил ей… В общем, отвел душу! А потом швырнул ключи и хлопнул дверью. Кстати, мои вы привезли?
Ульяна молча протянула ему связку ключей. Юлий торопливо засунул их в карман тончайшей замшевой куртки. И спросил:
– А фото?
– Какое фото?
– Групповое фото, которое я вам давал.
– А вы предусмотрительны, – она опять полезла в сумочку.
Взяв у нее фотографию, Юлий порвал ее на мелкие кусочки, положил в пепельницу и чиркнул зажигалкой. Потом достал из кармана пачку сигарет.
– Вы что, курите? – удивленно спросила Ульяна, внимательно наблюдавшая за его действиями.
Хорьков действовал четко, обдуманно и вообще был сам на себя не похож. Она невольно заволновалась.
– Раньше курил, но бросил, – небрежно сказал Юлий, затянувшись сигаретой и даже не спросив у Ульяны, не беспокоит ли ее дым. – Розалия не выносила курящих. – Он с удовольствием говорил о жене в прошедшем времени. – Приходилось таиться, будто бы я мальчишка какой-нибудь. Но теперь это в прошлом. Спасибо вам, вы здорово все придумали. Осталось оформить наследство. Завещания, само собой нет, но, думаю, половина всего законно моя.
– Очередь за вами. Я сейчас дам вам пузырек с лекарством… – она в третий раз полезла в сумочку.
– Не стоит, – Юлий небрежно затушил сигарету. – Я передумал.
– Простите? – рука Ульяна замерла в воздухе.
– Я не буду убивать вашего мужа.
– Но… – она была так потрясена, что кроме этого «но» ничего не смогла сказать. Заговорил Юлий:
– Я с самого начала не собирался этого делать. Вы мне сами подали идею, когда сказали, что киллер может и кинуть. Взять деньги и не сделать свою работу. Я тоже воспользовался вашими услугами, но ответную услугу оказывать не собираюсь. Вы мне дешево обошлись, – насмешливо сказал он. – Можно даже считать, что даром.
– Вы… Вы мерзавец!
– Кто бы говорил, – с иронией посмотрел на нее Хорьков. – Убийца… Ты ведь теперь убийца. Что? Не нравится? – он ощерился и стал похож на волка. – Как я тебя купил, а? Целый спектакль разыграл. А ты, такая умная, поверила! – он рассмеялся.
– Так там… в супермаркете… в кафе… Это что, был спектакль?!
– Конечно! Ну что? Заслуживаю я Оскара? – подмигнул ей Хорьков. – Запомни: ты просто баба. Которая вообразила себя очень уж умной. Может быть, ты и в самом деле не так глупа, как все прочие овцы. Но ты все равно дура. Обмануть тебя ничего не стоило. Ты была такая самоуверенная… «Вы мне в таком состоянии не нужны, – передразнил он. – Может быть, свобода вас вдохновит?» Просто умираю со смеху! – он и в самом деле расхохотался. – Да я сам сто планов придумал, как ее убить, мою суку! Только хотелось наверняка. А уж когда чужими руками и задаром… Это просто подарок! Сказка, о которой я и мечтать не смел! Что найдется такая вот дура. Еще когда ты первый раз ко мне подошла, там, на пляже, я подумал: как бы ее развести? И придумал! – он торжествующе рассмеялся.
Ульяна потрясенно молчала. Так ошибиться в человеке! Почему она раньше этого не замечала?! Его наглости, цинизма, умения приспосабливаться. Он жил с женщиной из-за ее денег, по сути, он – альфонс. Использовал свою жену, ждал ее смерти, а представился случай – воспользовался им. Ульяна, впрочем, и раньше отмечала, что Хорьков не глуп. Но что он так ее кинет…
– Юлий, опомнитесь, – медленно заговорила она. – Я уверена, что вы об этом пожалеете…
– Пожалею о чем? Что не стал убийцей? Не поехал к тебе на дачу твоего мужа убивать? Не стал рисковать своей свободой? С такими-то деньгами в тюрьму не очень хочется. У меня теперь все есть, все, о чем я мечтал. Главное, свобода и деньги. Мадам Выдан даже не знает, сколько их у ее дочери. А у меня есть доверенность. Покамест суд да дело, я выгребу с доступных мне счетов все денежки. Положу их в ячейку и буду наслаждаться жизнью. Недвижимостью займемся потом, – сказал он небрежно. – Мое дело сделано, а до твоего мне дела нет. Прости за каламбурчик. – Он явно куражился. Ульяна перевела взгляд на пепельницу, где недавно догорела фотография. Увы! Остался один только пепел. Хорьков увидел, куда она смотрит, и сказал: – Тю-тю. Единственная улика. А ключики у меня в кармане, – он похлопал по куртке, где звякнули ключи.
– Но ведь у вас в доме уже наверняка был обыск! Такую вещь, как запасные ключи, наверняка заметили бы. И как вы объясните их появление?
– Искали воров, – небрежно сказал Юлий. – Снимали отпечатки. Дверь в квартиру была открыта. Я сказал, как ты меня научила: жена надеялась, что я вернусь, и кто-то этим воспользовался. Меня спросили: были ли у нас запасные ключи? Я сказал, что да, но понятия не имею, куда их дела жена. Может быть, кому-то отдала? Цветы поливать, пока мы в отпуске. А сделаю-ка я вот что… Подброшу эти ключики в магазин к Софье. Я ей уже звонил, она выражает свои соболезнования. Я сказал, что заеду. Как же я сейчас нуждаюсь в утешении, – насмешливо сказал Хорьков. – Сегодня утром я так плакал, что понятые меня пожалели. И менты, по-моему, тоже. Тем более что алиби у меня железное. Поплачу на Сониной тощей груди, баба и растает. Водички попрошу или там кофейку. А ей тем временем ключики в сумочку подсуну. Хочешь меня опередить? – он, видимо, заметил, как дернулась Ульяна. – Сколько тебе надо времени, чтобы вычислить магазин, в котором работает Софья? Ты даже фамилию ее не знаешь. Я все равно попаду туда раньше. Так что не советую. Потому что ты – убийца. – Голос его стал жестким. Теперь Хорьков не говорил, он пугал. Угрожал. – Ты убила мою жену, причем сама придумала план. Ты – организатор и исполнитель. А я только жертва. И если ты только дернешься… – Хорьков нагнулся к ней, к самому ее лицу, и прошипел: – Я тебя в тюрьму упрячу, поняла? Скажи спасибо, что я не стану тебя шантажировать, – он откинулся на спинку сиденья и рассмеялся. – Хотя это мысль… Да что с тебя взять-то? – Он окинул ее внимательным взглядом. – Разве натурой?
– Сволочь! – не удержалась она.
– Зря ты такая несговорчивая. Все, выметайся, – грубо сказал он. – Не хочешь по-хорошему – вали. Я и приехал только за ключами. Ну и фотку забрать. На этом мы с тобой расстанемся, если будешь хорошей девочкой. Ты ведь в Америку хочешь, а не в тюрьму.
Ульяна подумала, что сейчас он будет глумиться над ее мечтой, и торопливо открыла дверцу машины. Пока Хорьков глумился над ней, это еще можно было терпеть. Да, она угодила в капкан, который сама же и поставила. Юлий ее использовал и сделал это очень ловко, надо отдать ему должное. Но позволить ему оскорбить ее мечту…
Она выскочила из машины и второпях споткнулась. Туфли были на высоких каблуках по случаю похода в театр, поэтому на ногах Ульяна не удержалась. Она упала на колени и услышала глумливый смех Хорькова:
– Что, ноги не держат? Напугалась, крошка?
Он презрительно смотрел на нее поверх белоснежного кожаного сиденья. Ульяна присела на корточки, достала из сумочки носовой платок и принялась оттирать колени от грязи и крови. На одном была ссадина, чулок порвался.
– Дайте влажную салфетку, – попросила она. – Я видела, у вас в машине есть.
– Обойдешься.
Она медленно распрямилась.
– И как ты теперь в театр пойдешь в таком виде? – продолжал глумиться Хорьков. Видно было, как он собой доволен. – Зайди в Макдоналдс, помойся.
– Когда-нибудь, – размеренно сказала она, – когда-нибудь ты сильно об этом пожалеешь, Юлий Хорьков. И случится это очень скоро. Даже быстрее, чем ты думаешь. И не говори тогда, что я тебя не предупреждала.
– Ой-ой-ой! Напугала!
Он все же опасался выходить из машины. Ульяна и в самом деле готова была его задушить. Но пачкать руки об эту мразь…
– Ты свое получишь, – сказала она и повернулась к Хорькову спиной.
– Давай, давай, топай! Сука драная, – услышала Ульяна, но сдержалась. Он еще не знает о том, что будет завтра. В крайнем случае послезавтра. А если бы знал…
Ох, если бы он знал!
Но ей это все равно не поможет. Увы! Она проиграла. Меньше всего Ульяне хотелось сейчас идти в театр. Но как быть с Оксаной? Сама ведь все это придумала, сама купила билеты.
Ульяна с усмешкой подумала о своем несостоявшемся алиби. Вернее, алиби состоялось полностью, но кому сейчас это нужно?
А совет зайти в Макдоналдс не так уж и плох. Она купила в киоске новые колготки, тоном темнее прежних, чтобы скрыть синяк и ссадину, в туалете, морщась, отмыла кровь, оттерла юбку, переоделась, а порванные колготки выкинула в урну.
– Упали, да? – сочувственно спросила уборщица.
– Да, споткнулась.
– Бывает.
Ульяна наспех поправила прическу и макияж. Кажется, она уже опаздывает…
Что стало с мечтой Ульяны
Америка… Еще сегодня утром ты была так близко, что Ульяне уже чудилась Статуя Свободы в дымке облаков. Поднятый в руке факел – как маяк, освещающий путь в новую жизнь. Свобода… Любовь… Семья…
Как же трудно ее начать, эту новую жизнь! Сколько самой себе дано слов, обещаний, страшных клятв. С понедельника. С Нового года. С лета. Да прямо с завтрашнего дня! Я клянусь, что все будет по-другому! Пьяный муж больше не посмеет меня оскорблять, я найду работу, я стану независимой и самостоятельной, я…
Все время находятся какие-то обстоятельства, которые этому препятствуют. Точнее, человек сам себе придумывает эти обстоятельства. Потому что старая жизнь – как домашний халат, да, он заляпан и засален, вид у него непрезентабельный, но как же он удобен! Незаменимая вещь в гардеробе, которая в конце концов остается в нем единственной. Сил переодеться в парадное уже нет. Халат каждый день. И до конца жизни.
Чтобы избавиться от этого, надо уехать. Переодеться хотя бы в дорожный костюм, а там, глядишь, и до вечернего платья дело дойдет. Уехать куда-нибудь в дальние страны, где говорят на другом языке, где все новое, все другое. Такое другое, что в халате как-то неудобно. Надо бы и самому переодеться в другое.
Ульяна прекрасно знала, что пока не уедет из Москвы, ничего не изменится. Она привыкла, она втянулась. В конце концов, и к Жорику Схованскому можно притерпеться. Но так ведь и жизнь пройдет! А на что она была потрачена? На вечно пьяного мужа?
Чтобы вырваться из этого круга, Ульяна рискнула, она затеяла настоящую авантюру. И вроде бы получилось. Последние дни, несмотря ни на что, Ульяна не ходила, она летала, окрыленная мечтой. Сегодня все и должно было случиться.
А вместо этого…
Вместо этого она едет в душном вагоне метро, и глаза застилают слезы. На нее косились, но никто не спросил:
– Девушка, вам плохо?
А кому сейчас хорошо? По крайней мере женщина на людей не кидается, не кричит на весь вагон:
– Продали Россию, сволочи!
В метро нынче чего только не увидишь и не услышишь. А эта просто плачет.
Да, она плакала. И жалела о том, что надо куда-то ехать, с кем-то общаться, терпеть еще бесконечно долго, пока не закончится этот проклятый спектакль, а больше всего на свете хочется сейчас остаться одной. И выплакаться. А потом…
Она даже подумывала о самоубийстве. Пузырек с клофелином все еще лежал в сумочке. Выпить лекарство, потом бутылку виски… Чего-чего, а этого добра в доме хватает.
«Я хочу умереть…» – с тоской думала она, вспоминая жестокость, с которой Хорьков с ней обошелся. Как он ее оскорблял, как глумился.
Свою остановку она проехала. Пришлось вернуться и опять стоять на платформе, глядя на рельсы сквозь туман слез. Она даже невольно сделала шаг вперед, к самому краю. Еще чуть-чуть и…
– Женщина, что вы застыли столбом! Либо проходите в вагон, либо… – ее двинули плечом так, что она пошатнулась и вновь чуть не упала. Пришлось войти в вагон. Дорога показалась бесконечной, а ведь это было еще только начало!
«Отдать ей билет и уйти… А что дома? Петля? Или бутылка виски с клофелином? Если я сейчас окажусь дома, я точно не выдержу».
Ульяна с трудом взяла себя в руки.
– Где ты была?! – накинулась на нее Оксана. – Я тебе звонила, звонила…
– Я была в метро, – безжизненным голосом сказала она.
– А! Тогда понятно! Ну, идем быстрее! Мы даже в буфет теперь не успеем! Уже третий звонок прозвенел, я слышала!
Оксана ничего не замечала. Она была так увлечена выходом в свет, что говорила без умолку и глазела по сторонам. Праздники в ее жизни выпадали нечасто, и теперь ей хотелось всего и сразу: шампанского, зрелища, внимания. На подругу же, на ее заплаканные глаза Оксана внимания не обращала.
«Господи! Все люди эгоисты! – с удивлением думала Ульяна. – А ведь это моя подруга! Причем единственная! Я с ней откровенничала, сочувствовала, сопереживала. Как она может не замечать, в каком я сейчас состоянии? Нет, не замечает…»
Вертя в руках программку, Оксана взахлеб говорила о старом спектакле. Как раньше все было замечательно, с каким трудом ей удалось тогда достать билеты, какие она получила незабываемые впечатления… Ее слова доходили до Ульяны словно сквозь вату. На молчаливые кивки Оксана разражалась новым потоком воспоминаний. В собеседнике она не нуждалась, а вот молчаливый слушатель ее вполне устраивал.
«Столько усилий, и все напрасно», – думала с тоской Ульяна. Занавес все не опускался. Зал был полон, несмотря на лето. Хотя… В столице много приезжих, почему-то люди любят посещать Москву именно летом. На взгляд москвичей, летом тут делать нечего. Только работать, если отпуск не дают. Все, у кого есть возможность, из города уезжают. Зато его наполняют гости столицы. Актеры, которые тоже на работе, на сцену не спешат. Или кто-то из них застрял в пробке.
Когда занавес наконец опустился, Оксана тоном эксперта сказала:
– Ну-с, посмотрим… И сравним.
Ульяна посмотрела на подругу с неприязнью. Та даже не поинтересовалась, сколько стоит билет. Хотя бы предложила отдать за него деньги. Ульяна, конечно, их не взяла бы, но разве дело в деньгах? Да простого «спасибо» было бы достаточно! Оксана же ведет себя как эгоистка. Попала на халяву в замечательный театр, на чудесный спектакль, а теперь еще будет копаться в этой халяве, как свинья в апельсинах, выискивая гнилые или слегка подпорченные.
Ульяне вдруг стало обидно. Избавляться надо от таких подруг.
Избавляться… Она вспомнила мертвое лицо Розалии Хорьковой и невольно передернулась. Смерть, когда ее видишь так близко, отвратительна!
– Ты меня никогда не забудешь…
– Ты меня никогда не увидишь…
В этот момент Жорик Схованский должен был корчиться в предсмертных судорогах. А он, сволочь, жив и здравствует! Ульяна вспомнила, что не позвонила мужу, как обещала. Потому что в этом уже не было нужды.
«Ты меня никогда не увидишь. И я тебя», – подумала она, тщетно пытаясь вспомнить лицо Максима. Никогда… Прощай, Америка!
По ее лицу ручьем потекли слезы. Теперь уже Ульяна не могла их удержать. Стоило ей подумать о том, что ее мечта уже никогда не сбудется, сердце сжималось, словно в тисках. Наваливалась такая тоска…