Жизнь удалась - Андрей Рубанов 3 стр.


Профессора считали копейки, а халдеи сколачивали состояния.

Примерно понимая правила новой жизни, Матвей теперь совсем не желал направлять усилия на добычу престижного диплома — явный тупик, нерациональный расход сил и времени; тут следовало придумать что-то другое…

Но ничего он не придумал, потому что в тот августовский вечер этажом выше хлопнула дверь, раздались торопливые легкие шаги, и мимо несостоявшегося студента пробежал тощий, лохматый мальчишка, известный всему двору под прозвищем «Знайка».

Они практически не общались. Их матери были если не подруги, то добрые знакомые, подолгу возле входа в парадное обменивались новостями, жалобами на судьбу и цены. А сыновья близко не сошлись. И вот, спустя десять лет после первого, и последнего, рукопожатия, длинноносый Знайка прошел было мимо — но вдруг замер. На полном ходу развернулся на сто восемьдесят градусов. Без улыбки протянул руку:

— Здорово.

Крепко удивленный, Матвей осторожно пожал маленькую сухую ладошку.

— Задумался? — деловито спросил сосед.

— Ну да.

— О деньгах?

— Угадал.

— А тут и угадывать нечего. Сейчас все о них думают. О деньгах.

— Здесь ты прав.

— Знаю, — твердо сказал Знайка, и Матвей понял, отчего у этого субтильного, внешне абсолютно несерьезного недоросля такое забавное мультипликационное прозвище.

За несколько последних лет длинноносый прыщавый юнец, некогда торопливо пересекавший двор с гитарой в тяжелом футляре (учился, надо же, в музыкальной школе) вырос в жилистого, деловитого паренька, куда-то вечно спешащего. Под локтем — кожаная папка.

Иногда по вечерам его привозило такси.

Никто во дворе не знал, чем он занимается. Поэтому его уважали и завидовали.

— Ты мне нужен, — сказал он, не сводя взгляда с Матвея.

— Зачем?

— Дело есть. Большое. Интересное. А главное — выгодное.

— Рассказывай, — солидно разрешил Матвей.

Он уже умел, если надо, принимать солидный вид.

— Завтра покупаю машину, — сообщил Знайка.

Матвей не поверил, но потом всмотрелся в глаза соседа и понял, что тот не врет.

— Восемьсот долларов, — продолжал Знайка, понизив голос. — Идти одному с такой суммой к незнакомым людям мне стремно. Пойдешь со мной?

— Типа как охрана?

— Нет, не охрана, — сосед значительно вздернул подбородок. — Я собираюсь кое-что затеять. Бизнес. Под него и тачку беру. Только там одному не потянуть. Давай со мной.

— Что за бизнес?

— Очень простой. Сейчас все харчи — в Москве. И я знаю, почему. Революции совершаются в столицах. Накорми столицу — и удержишься у власти. Остальная страна — не в счет. Сейчас в Москве есть любые продукты питания. Мы их берем, везем в область, там сдаем за наличные…

Слегка оторопев от делового нажима и от неожиданности, Матвей закурил новую сигарету и довольно грубо спросил:

— Что конкретно надо?

— Конкретно? — Знайка вздохнул и зачастил: — Конкретно мне надо возить из Москвы в Ржев сливочное масло и конфеты. С рубля — имею полтора. То есть — пятьдесят процентов. Ты, как шофер и экспедитор, — в доле. Обратно везем дешевое пиво местного производства. В Москве сдаем, окупаем поездку. Ходка — сутки. Туда двести двадцать верст. Там пьем чай. Перекуриваем — и обратно. Еще двести двадцать. Итого без малого полтыщи. Сутки потом — отдых. Таким образом, на оборот капитала отводим двое суток. За месяц вложенные сто долларов дают не менее тысячи дохода, при условии бесперебойности бизнеса…

— Это как?

— Ты мне скажи как, — с внушающей уважение прямотой ответил Знайка. — Возить будешь — ты. Машина должна находиться в пути постоянно. Если она стоит — она не выполняет свою функцию. Ты будешь отвечать за то, чтобы она не стояла, никогда.

— Я плохо вожу машину.

— Научишься.

— А если она сломается? Я не понимаю в ремонте…

Знайка поморщился.

— Ремонт — это все мелочи. Детали! Найдем, кому ремонт доверить. Повторяю, это детали. Я — о главном. Поедешь в Ржев?

— Почему именно я? — помедлив, спросил Матвей, чувствуя, что вопрос звучит непростительно глупо. Несолидно.

— Потому что я тебя десять лет знаю. Потому что твоя мать знает мою мать. Я работаю только с теми, кого знаю.

— Мне надо подумать.

Знайка сильно удивился.

— О чем? У тебя есть другие предложения? Ты работаешь сторожем в магазине. За сто рублей в месяц.

— За восемьдесят. А кто тебе это сказал? Про магазин?

— Моя фамилия Знаев, — скромно ответил Знайка. — Насчет прозвища ты в курсе. Кто владеет информацией — владеет миром. У тебя нет отца. Мать работает за копейки. Тебе двадцать два. Собираешься учиться на историка…

— На археолога.

— Неважно. Я тоже, например, хотел хард-рок играть. Как Ричи Блэкмор. И получать за это миллионы… А приходится, видишь — конфетами спекулировать… Короче, на археолога ты выучишься потом. Когда будешь иметь нормальный заработок. Не восемьдесят рублей в месяц, а в десять раз больше. Думаю, месяца через три — заживем нормально…

— Нормально — это как?

— Нормально — это нормально. По-человечески. Поедешь во Ржев?

— Поеду, — ответил Матвей, мгновенно пожалев о сказанном. Дал слово — надо держать, а как он его сдержит? Он сидел за рулем два раза в жизни. — А какая моя доля?

— По понятиям — половина, — ответил Знайка и шмыгнул носом, совсем по-мальчишески.

— То есть?

— Около пятидесяти долларов, при условии двенадцати рейсов в месяц. А дальше видно будет. Может быть, найдем что-нибудь поинтереснее…

Через два месяца, совершив пятнадцать рейсов во Ржев и обратно, Матвей получил на руки сто пятьдесят американских долларов наличными, купил себе кожаную куртку, матери привез пять килограммов сливочного масла и зауважал своего нового компаньона.

А еще через год Знайка сдержал свое главное обещание. Он придумал кое-что поинтереснее.

3. Гибель

— Ага! — провозгласил Никитин заплетающимся языком. — А вот и он!

Его глаза, вроде бы осоловелые, вдруг внимательно оглядели вошедшего с ног до головы.

Матвей приветственно склонил голову.

Занавешенные окна скупо, полосами пропускали бедный вечерний свет. Было жарко и душно. Сильно пахло перестоявшимся алкоголем, женским потом, недешевым сигарным дымом. Почему-то еще — йодом. Из-под высокого потолка исходили, переплетаясь, замысловатые музыкальные звуки: дрожал красивый вокал, поддерживаемый гитарными вибрациями, — вызывал головокружение, тоску, навевал мысли лишние, отвлеченно-порочные. На полу, на обширных, темного стекла, поверхностях низких столов во множестве валялись смятые бумажные салфетки, разноцветные пачки сигарет, стояли пепельницы, подсвечники с оплывшими огарками свечей, множество бутылок, бокалов, рюмок, фужеров, стаканов и прочих емкостей с недопитым и невыпитым.

Никитин, в купальном халате, сидел посреди циклопического дивана, утонув в подушках, развалясь, развесив бульдожьи щеки — как и подобает крупному политикану. Второй диван, поменьше, занимала полулежащая девка, плотная, щекастая, топлесс; она сосала пухлыми губами из маленького чилима гашишевый дым и глядела на Матвея огромными прозрачными глазами. Ее пупок украшало золотое колечко. В чилиме громко булькало.

Затем мимо Матвея с развязной грацией прошествовала вторая — закутанная в махровую простыню, однако на каблуках. Светлые, плохо прокрашенные волосы похабно свисали на красивое лицо. Голые, на вид мраморно-гладкие, ноги как будто светились.

— Наташка! — хрипло выкрикнул Никитин, провернув пьяными зрачками. — Что за песни ты нам тут завела? Под такие звуки только людей казнить!

— Сейчас самая модная музыка, — мелодичным голосом отозвалась длинноногая в простыне. — Наркоманская. Вся Европа слушает.

— Но мы ж не наркоманы, — возразил Никитин и подмигнул Матвею. — Кактус! Слышишь, Кактус! Скажи, мы разве наркоманы?

В полутемной глубине помещения обозначился маленький, узкоплечий, наголо бритый человек с жестоким, бедным на мимику лицом аскета, в круглых очках а-ля Джон Леннон. Этот тоже был в банном халате.

— Мы не наркоманы, — ответил он сипловатым, как бы жестяным, голосом. — Какие же мы наркоманы? Мы просто кайфовые парняги. Час в радость, Матвей.

— Сколько раз повторялось, — неожиданно проревел Никитин, — что в моем присутствии уголовный жаргон не употребляется! Хочешь базарить по фене — иди на воздух…

— И то правда, — сразу ответил Кактус. — Здесь дышать нечем. Пойду я проветрюсь. А ты, Матвей, проходи, располагайся. Наталья, сделай гостю кофе. Я скоро.

Не посмотрев на Матвея, до сих пор стоявшего на пороге, маленький очкарик ловко, боком протиснулся мимо него и вышел на крыльцо.

Не посмотрев на Матвея, до сих пор стоявшего на пороге, маленький очкарик ловко, боком протиснулся мимо него и вышел на крыльцо.

Как быстро приобретаются людьми хамские привычки! — подумал Матвей с сильнейшим вдруг раздражением. Почему они так со мной обращаются? Да, я должен деньги, да, не отдаю, как обещал. Да, неправ. Да, плохо поступаю. Но зачем срочно вызывать для важного разговора, а приехал — и что вижу? Многотрудную пьянку, шлюх, а ко мне относятся так, словно я случайно на огонек забежал…

Отвращение было так велико, что, если бы у Матвея в кармане лежал пистолет, он бы, не задумываясь, разрядил бы его в присутствующих. Но не имел он пистолета; не его стиль; потому, очевидно, и жив до сих пор…

А ведь я тебя, Никитин, помню совсем другим человеком. Быстрым, точным, осторожным. Худым и нервным. Корректным и приятным. Что сделало тебя, Никитин, свиноподобным мордоворотом? Деньги? Бог? Судьба? Или ты сам себя таким сделал?

— Чего набычился, дружище? — спросил Никитин и вдруг улыбнулся обаятельно и абсолютно трезво.

Матвей вспомнил предвыборный плакат: та же улыбка, тот же сокрушающе твердый взгляд; харизма сильно проявлена в серых зрачках и благородных морщинах красивого лба.

— О своем задумался, — мрачно ответил он. — Зачем звал?

Никитин молчал, но смотрел с симпатией. Длинноногая в простыне поднесла Матвею маленькую чашечку и улыбнулась накрашенным ртом. Пришлось вежливо осклабиться в ответ.

Он сделал несколько шагов и неловко, боком, сел на подлокотник дивана — того, где булькала, от удовольствия мелко пошевеливая розовыми ступнями, своим чилимом почти голая любительница дурного дыма.

Кофе оказался растворимым.

— Может, тебе лучше чего покрепче выпить? — спросил Никитин, мгновенно уловив мизер гримасы на Матвеевом лице.

Матвей пожал плечами. Он был готов ко всему. Вот сейчас ловко выскочат из потайной двери два или три тренированных быка, скрутят, потащат в подвал, в хорошо оборудованный звуконепроницаемый зиндан, пристегнут к стене, включат диктофон. И он будет долго, с мельчайшими подробностями рассказывать, как планирует рассчитываться со своими долгами…

— Наташка, плесни ему какой-нибудь отравы, — велел Никитин. — Коньяка, что ли. Или вон текилы.

— Текилу всю выжрали, — вежливо высказалась Наташка, поправляя простыню на богатых бедрах.

— Да? Ну водки налей тогда. Виски. Джину. Что там есть… Не видишь, гость нервничает. Ведь нервничаешь?

— Нервничаю.

— Не нервничай, — Никитин тяжело вздохнул. — У меня в судьбе… кое-какие изменения произошли. Неважно, какие. И я подумал… и решил… списать твой долг. Совсем. Понял, нет?

— Нет, — сказал Матвей.

— Ты, — повторил депутат, — ничего мне не должен. Хорошо уяснил?

Матвей осторожно кивнул и почувствовал, что дрожит. Ему протянули рюмку. Он проглотил, не ощутив вкуса.

В такой острый момент, подумал он, обязательно надо что-то сказать. Что-то уместное. Правильное.

— Ты знаешь, — твердо выговорил он, — я очень переживал из-за этих денег…

— Напрасно. Из-за денег никогда не нужно переживать — и тогда они появляются в неограниченном количестве.

Что-то было в облике Никитина такое, что мешало глазу. Но Матвей, будучи собран и напряжен, как всегда в серьезном разговоре, смотрел в пол и лишь изредка поднимал на своего собеседника взгляд.

Матвей вернул рюмку длинноногой, и та тут же наполнила.

— Э, ты пока подожди его поить, подруга, — вдруг засмеялся Никитин, — у нас сегодня обширная программа.

— А мне без разницы, — хрипло заявила дама.

Матвей вдруг понял. Рукава роскошного махрового халата политикана были пусты и связаны на животе.

— Что с руками?

— Обжегся, — мрачно и кратко ответил Никитин.

Лязгнула входная дверь.

— Ты что? — закричал Кактус, едва войдя. — Ты его поишь?

— Самую чуточку. И ты тоже давай с нами, — приказал олигарх. — И мне налей.

Тщедушный очкарик осуждающе покачал головой, однако послушно наполнил бокалы, в один сунул соломинку, поднес к губам Никитина.

Невозможно пьяным, заплетающимся языком тот провозгласил:

— Выпьем, друзья мои, за дружбу, которой не мешают деньги! И за деньги, которые не мешают дружбе!

Да, подумал Матвей, у него есть будущее в политике. Однако зиндан, похоже, отменяется. Или все это какая-то изощренная психологическая игра?

— Одну минуточку, — кашлянув, сказал он. — Проясните мне еще раз ситуацию с задолженностью. Четко и определенно.

— Никакой задолженности нет, — едва не по слогам выговорил Никитин, закинув одну волосатую ногу на другую волосатую ногу. — Долг аннулирован. Тебе что, расписку написать?

— Можно и расписку.

Вдруг оба визави Матвея — оплывший, разящий потом и алкоголем бывший кандидат в депутаты Государственной думы Иван Никитин и его личный помощник и доверенный порученец, щуплый человечек с незначительной физиономией, Кирилл Кораблик, по прозвищу Кактус, — рассмеялись и переглянулись.

— Дамы! — позвал Кактус. — Не сочтите за неучтивость, но не прошвырнуться ли вам на пару минут попудрить носики?

— Легко, — ответила та, что была Наташка, и грубо ткнула свою подругу пальцем в бок. Та с неожиданной плавной грацией встала с дивана, и обе скрылись в ванной.

— Мы вас позовем! — вдогонку крикнул Никитин. — В нужный момент!

Затем воцарилась пауза: депутат стал серьезен, но при этом почему-то застеснялся, а Кактус сурово поджал губы, криво улыбнулся, бросил два внимательнейших горячих взгляда — первый на своего патрона, второй на Матвея — и развязал пояс на халате Никитина.

Матвей вздрогнул.

Кисти рук политикана были плотно прибинтованы к его голому, весьма объемному животу и широкой выпуклой груди, поросшей неряшливо торчащими седыми волосами. Локти, прижатые к бокам, находились в плену второй системы бинтов. Самые пальцы, растопыренные, в коричневых пятнах йода, плотно удерживались на изжелта-сером, обвисающем, подернутом жиром теле широкими кусками нечистого пластыря.

Очкарик торопливо запахнул халат и улыбнулся повторно.

— Знаешь, что это такое? — спросил Никитин.

Вопрос почти прозвенел. Матвей проглотил обильную слюну.

— Догадываюсь, — выговорил он. — Пересадка кожи. Замена папиллярного узора. Ты порезал свои пальцы, чтобы избавиться от отпечатков.

— Угадал.

— Зачем?

Никитин жалко, углом рта, изобразил горькую усмешку, и носом шмыгнул, и опустил глаза — словно восьмиклассник, пойманный за курением в школьном туалете.

— А затем, — истерически хохотнул он, — чтобы перестать быть Никитиным! Я, Матвей, больше не Никитин. И не гражданин этой страны. И вообще никто. И звать меня никак. Человек без флага, без родины, без отца, без матери. Пальчики уже приросли почти. Вторая операция — через три или четыре дня. Когда он, — Никитин указал на Кактуса взглядом, — отрежет их от живота, там будет абсолютно гладкая кожа. Гладкая, как вот этот стол…

— А потом?

— Третья стадия. Несколько убедительных шрамов. Для маскировки. На тот случай, если кто-нибудь заинтересуется, почему пальцы не оставляют узора. Тогда я скажу, что была автокатастрофа, я обжег и изуродовал ладони…

— Узор все равно восстановится.

Никитин выпятил губу.

— Знаю. Природу не обманешь. Но восстановится — не сразу. Через полтора или два года. К тому времени я уже надеюсь полностью обосноваться на новом месте жительства. Ты выпей. Выпей. Я тоже пью все время — болят, сволочи, сил нет…

Матвей опрокинул содержимое первого попавшегося стакана. Оказалась водка.

— А ты, Кактус? — спросил он. — Кто будет резать твои пальцы?

— А мне не надо резать пальцы, — весело ответил Кактус. — Я, в отличие от господина Никитина, не судимый. Моих отпечатков в ментовских архивах нет. А вот господин депутат наследил… По молодости… Впрочем, какой сейчас депутат — без судимости?

— Вы ненормальные, — искренне сказал Матвей.

— Конечно! — рассмеялся Кактус. — Еще какие! У нас тут один нормальный — это ты. Гордись.

Шокированный гость покачал головой.

— Значит, ты, господин депутат, решил — в бега?

— Решил.

— Почему?

— Долго рассказывать.

— Как такое может быть? — Матвей не счел нужным скрыть нарастающее изумление. — Ты же величина! Тебя знают! Я тебя на банкете в Кремле только недавно по телевизору видел!

— Они меня и прищемили. Ребята из Кремля.

— Почему? За что?

— За то, что слишком везучий. — Политикан вздохнул. — Власть — чересчур заманчивая вещь. Меня… занесло слишком высоко. Скажем так, не «занесло», а «занесли»… Но это неважно… Когда опомнился — понял, что нажил врагов больше, чем денег… Кактус, прикури-ка, что ли, мне сигаретку…

Назад Дальше