Фомин вздохнул и взял другое письмо Енока. В нем была информация о мерах, принятых для усиления охраны конструкторского бюро, в том числе о введении дополнительных постов в районе объекта.
5Дело Бломберга обсуждали сообща Енок, фомин и Скиталец. Так посоветовал Кторов.
— Мне думается, — сказал Енок, — Бломберг с радостью ухватится за спасательную соломинку. Я присмотрелся к нему за эти дни. За собой он особых грехов не видит и надеется на нашу милость. К тому же я перечитал его заявление с перечнем переданных «Лоцману» сведений. Они ведь довольно поверхностны, без деталей: а кое-что просто взято из нашей печати. Старик не очень усердствовал, зарабатывая у Фердмана. Если считать, конечно, что он написал нам правду, ничего не скрывая.
— Дайте-ка мне еще раз взглянуть, — попросил Фомин.
Енок пододвинул ему стопку бумаги, исписанную крупно, четко, с соблюдением старинной русской орфографии и с «ятью». У Енока остался немецкий перевод. Читая, Фомин передавал листы Скитальцу.
— Вы правы, геноссе Енок. Если здесь все правдиво, то ценность собранной им информации невелика, хотя и обширна. Заметим, что тут нет ни слова о бюро. Или он о нем не знал, что маловероятно, или, догадываясь, какое значение мы ему придаем, решил ничего не писать.
— Я имею, геноссе Евгений, одно предложение. Не знаю, как вы к нему отнесетесь? Что, если пригласить супругу Бломберга? Мне сказали, что она неглупая энергичная женщина, имеет на мужа влияние, хотя и мало посвящена в его дела. Не вдаваясь в подробности, расскажем ей о преступлении Бломберга и дадим понять, что ее семейная жизнь в дальнейшем целиком зависит от того, как будет вести себя муж. В ее лице мы можем получить сильнейшего союзника.
— Возможно, — согласился Фомин. — Это даже интересно. Как считаете? — обратился он к Скитальцу.
— Я мало искушен в таких делах, но то, что говорит геноссе Енок, действительно интересно.
— Я пошлю за ней сотрудника, — предложил Енок. — Он потихоньку, без шума, спокойно ее пригласит. Попросит, чтобы никому не говорила, что ее вызывают в полицию. И распоряжусь, чтобы доставили и Бломберга.
Бломберга привели раньше. Он производил жалкое впечатление. Борода отросла, и поэтому он казался еще старше. Опускаясь на стул, не забыл, однако, подтянуть складку брюк.
— Готовы продолжить разговор? — спросил Фомин.
— Готов, — ответил Бломберг.
— Фердман — это настоящая фамилия «Лоцмана»?
— Насколько мне известно, настоящая.
— Ваша жена знает его?
— Да, раза три — четыре он был у меня дома. Я представил его, как своего сослуживца.
— В ваших показаниях нет ничего о бюро профессора Шааде?
— Я недавно узнал о его существовании. Оно не подчиняется бургомистрату и находится в ведении немецкой экономической комиссии. Поэтому о нем я ничего и не сообщал.
— Вы состояли в национал-социалистской партии?
— Нет. Мне была чужда ее идеология.
— Слова, господин Бломберг! — заметил Енок.
— Сожалею, но ничем не могу доказать правдивость своих слов. Но я, не афишируя, конечно, этого, никогда не разделял взглядов нацистов.
— Ну, а если мы дадим вам возможность доказать свою искренность? — спросил Скиталец и, спохватившись, посмотрел на Енока и Фомина — не поспешил ли, мол с вопросом.
— Попробуйте поверить, — сказал Бломберг. — Дайте доказать — я докажу. Сделаю все, что в моих силах, господа.
— Попробуем, — Фомин переглянулся с товарищами. — Помогите нам задержать и разоблачить Фердмана.
— Я готов. Но где и как? Научите?
— Как? Мы решим вместе. Где? Тоже обсудим. Когда?.. — Фомин закурил, немного волнуясь. — В ближайшие дни Фердман должен появиться здесь, в городе, — он протянул Бломбергу портсигар. Тот закурил, закашлялся и тут же отложил сигарету:
— Простите, я не курю. Если так, постарайтесь мне поверить. Скажите, что нужно сделать, и будь он проклят…
— Как Фердман связывался с вами последнее время?
— Звонил по телефону, и мы договаривались о встрече. Происходили они в разных местах: в кафе, пивных, парках, вокзалах. Я передавал готовый материал. Если обстановка позволяла, он его перечитывал, уточнял детали. Если было неудобно, я передавал сообщения на словах. Даты следующих встреч, места встреч он никогда не назначал. Он очень осторожен.
— Как часто он давал о себе знать?
— Примерно раз в десять, иногда в пятнадцать дней. Бывало, что он звонил и приказывал встретиться с ним на следующий день после того, как мы с ним уже встречались. Фердман хитер и здоров, как бык. Его, господа, не легко будет взять.
— Сколько примерно проходило времени между его телефонным звонком и вашей встречей?
— Как правило, звонил он незадолго до конца рабочего дня. Прежде чем подойти ко мне, он, я не сомневаюсь в этом, тщательно проверяет, все ли вокруг спокойно. Раньше, до конца войны, он носил прическу и усики а-ля фюрер. Теперь он лысеет, и голова, и лицо ею гладко выбриты. Носит темные очки. Еще одна особенность: Фердман — левша.
— Господин Бломберг, сейчас сюда придет ваша жена. Мы расскажем кое-что о ваших делах, и вы в ее присутствии пообещаете, что поможете нам в задержании Фердмана. После этого мы, в свою очередь, гарантируем вам свободу. Если…
— Жена? При чем тут жена? — Бломберг всплеснул руками. — Зачем… Господа, еще раз прошу, попытайтесь поверить мне, дайте мне возможность…
В комнату вошел сотрудник и доложил Еноку, что госпожа Бломберг в приемной.
6— Здравия желаю, товарищ капитан! — прервал мысли Фомина знакомый голос. Рядом, широко улыбаясь, стоял старшина Петров почему-то в штатском.
— Здравствуйте, Петров. Что за маскарад?
— Уже несколько дней в новом качестве. Приказали надеть этот цивильный костюм. Я теперь шофер Виктора Сергеевича Денисова и его товарищей… Живу тут у вас, вместе с вашими ребятами.
— Ну и отлично, нравится вам на новом месте?
— Я доволен. Движение — есть жизнь, — улыбнулся Петров. — Больше вижу.
— А как стихи?
— Пишу, в газете недавно напечатали. И еще мою статью про друзей. Вернее, очерк. Готовлюсь, Евгений Николаевич, как вы советовали, в университет на факультет журналистики. А там, что получится.
— Молодчина. А стихи дали бы почитать. Есть что-нибудь новенькое?
— Вообще-то есть. Только когда уж вам стихи читать. Несколько раз заходил — вы все куда-то ездите. Вид, я гляжу, у вас усталый. Работы небось хватает.
— Да, хватает, Саша. А где сейчас Виктор Сергеевич?
— В ресторане Дома офицеров. Мы приехали ужинать. Я-то правда, уже поел в подразделении, а он только теперь собрался.
— Тогда я сейчас его разыщу. Я тоже голоден, как волк.
Фомин не сразу нашел Денисова в огромном зале. Тот сиротливо сидел в углу за пустым столиком и озабоченно изучал меню.
Денисов вскинул голову:
— Вот здорово. Присаживайтесь, пожалуйста. А то скучаю, понимаете ли, и обслуживать что-то сегодня не торопятся. Даже Москва вспомнилась. — Денисов рассмеялся. — А ведь верно: московские официанты — народ медлительный. Ждать всегда долго приходится. А вы разве холостяк? В прошлый раз не спросил…
— Да как вам сказать, — Фомин потупился. — Есть у меня сын Сережка, мать… Да я вам потом расскажу.
— А я одиночка-переросток, привык вот так по-казенному — то в столовой, то в ресторане, — с печальной иронией заметил Денисов. — Правда, не моя тут вина. Работы было всегда невпроворот. Война… Вы сегодня свободны? Может быть, сходим вместе с кино? Честное слово, давайте вместе. А?.. Я проезжал мимо клуба, там скопище народу. Идет новый фильм Бориса Барнета «Подвиг разведчика», в главной роли Кадочников. О ваших коллегах, Евгений Николаевич. Пойдем?
— Когда вы думаете пойти?
— Сразу после ужина.
— Решено. Между прочим, после того, как вы сказали, что делал этот фильм Барнет, мне просто необходимо его посмотреть…
— Почему так?
— Я знаком с семьей Барнетов и с детства люблю фильмы Бориса Васильевича. Кажется, к нам идет официантка.
…Они едва успели к началу сеанса. Смотрели с интересом, волновались, перешептывались. Фильм понравился. Он явно имел успех у большинства зрителей. Выходили шумно, со спорами. Одни утверждали, что все вымысел, другие уверяли, что это правда.
— Не выпить ли нам по кружечке пива? — предложил Фомин.
— После такой духоты, охотно. Они зашли в первый же бар.
— Значит, вы знакомы с Барнетом? — спросил Денисов.
— Да. Я словно дома побывал, обрадовался, когда увидел на экране такое знакомое лицо Бориса Васильевича. Хоть он и играет тут врага Кюна… Большой талант, согласитесь — и сценарист, и режиссер, и артист. И добрейшей души человек. Когда-то мы жили в одной квартире. Перед войной он часто и подолгу работал дома. Помню, переделывал сценарий «Старого наездника». И мы, то есть я, его племянник Тошка, его мать и сестра, были первыми слушателями сценария. Он закончил снимать картину перед самой войной. Приехал однажды за своими, ну и нас с мамой взял и повез всех в Дом кино на просмотр. Отличная была комедия. Но началась война, и фильм на экраны не вышел.
Елена Алексеевна, его мать, рассказывала нам, что у них бывал не раз Маяковский, даже пытался ухаживать за женой Бориса Васильевича. Была такая актриса Наталья Глан. Стерва, каких мало, потом эмигрировала в Америку. Заходил к ним и знаменитый дядя Гиляй. Оставил о себе вечную память. В большой комнате, — дом наш старый, — сохранился камин. Он взял однажды и, шутя, свил каминные щипцы. Так они и лежали на каминной решетке. Собственно, в этом доме я впервые мальчишкой познакомился с творчеством Гиляровского. У Елены Алексеевны хранились его дарственные книги «Мои скитания», «Москва и москвичи». Первые издания. Эх! Давно мы дома не были…
Денисов уловил в голосе Фомина грустные нотки.
— Если бы вы знали, Евгений Николаевич, как мне близка и понятна ваша тоска по дому. Я и сам так соскучился по Москве… Бесконечные разъезды. В последние годы если заглядывал туда — не больше как на денек. Тоска по родине — это, знаете ли, болезнь. Как она по-научному называется, ностальгия, кажется? Помните, что писал Маяковский, о котором вы тут вспоминали:
— Вам-то недолго ждать встречи с Родиной, — сказал Фомин.
— Признаться, я рад, что это случится скоро. Уже разговаривал с Москвой, доложил о результатах первых удачных испытаний. Начальство согласилось на мое возвращение. Думаю, что еще неделя и уеду.
— А мне еще придется поработать здесь. Надо помочь немецким друзьям корчевать остатки фашистской нечисти. Если не мы, то кто же?
Глава тринадцатая
1Денисов встал поздно. Продолжительная ночная поездка в машине утомила. В городе стояла сухая, сонливая духота. Угнетало чувство одиночества, скука. Его коллеги еще вчера уехали на экскурсию в Дрезден. Эх, чего торопился! Лучше бы остался в том маленьком приморском городишке, а не тащился в Энбург. И немецкий коллега настойчиво и любезно уговаривал его остаться. Там, по крайней мере, можно было вдоволь накупаться в море.
«Позвоню-ка Фомину, — подумал Денисов. — Сыграем в шахматы, а еще лучше где-нибудь размяться, поиграть в волейбол».
Но до Фомина он не дозвонился. Того ни дома, ни на работе не оказалось. Стал было искать Петрова, но вспомнил, что отпустил его на весь день.
«Позавтракаю и махну на пляж», — решил Денисов. Он бывал там с товарищами раза два, но то с товарищами… А предупреждение Фомина?.. Бог с ним. Ничего не случится.
Такси поймал сравнительно быстро, попросил водителя подъехать к Дому офицеров.
— Подождите, я скоро, — и он пошел в буфет купить бутербродов и пива, чтобы дотянуть до обеда.
— Здравствуйте, — остановил его у входа женский голос.
Обернулся и увидел девушку, которую встретил тогда в Лейпциге. Голубое узкое платье очень шло ей, подчеркивая красоту фигуры. Денисов даже растерялся, не зная, как себя вести, что говорить. Она поняла это, улыбнулась:
— Помните? Лейпциг?.. А я ведь ждала вас на следующий вечер и была огорчена, что вы не пришли.
— Обстоятельства… Я уезжал в командировку. — Денисов замялся, переступая с ноги на ногу. А потом спросил: — Вы куда-то собрались?
Она удивленно посмотрела на него, повела плечами:
— Особых планов нет.
— Великолепно. А как бы вы отнеслись к предложению пойти на пляж. То есть поехать. Меня ждет такси. Вы, наверно, знаете, где здесь хорошие места?
— Что, прямо сейчас?
— Ну, конечно. Если это вам удобно. Вот прямо так — взять и поехать.
Она постояла в нерешительности, задумалась.
— Решайте?
— Вообще-то я хорошо знаю места…
— Значит, решено. Садитесь в машину, а я сейчас.
Лотта не успела опомниться, а Денисов уже сбегал по лестнице с кульками и бутылками. Отворил дверцу, вывалил все на сиденье.
— Устраивайтесь.
…После довольно долгих поисков они приглядели место на опушке тенистой рощицы неподалеку от реки. На самом берегу было тесно. Денисов отпустил такси, расстелил на траве махровую простыню, закопал бутылки в песок, наломал веток и укрыл ими свертки.
— Ну вот, — сказал он, — теперь давайте же наконец знакомиться. — И представился: — Денисов Виктор, как вы, наверно, давно догадались, русский.
— Лотта, — она положила руку в протянутую ладонь.
— Теперь, кажется, все в порядке. Садитесь, Лотта. Раз уж мы на пляже, давайте будем принимать, так сказать, пляжный вид.
— Пожалуйста, — она пожала плечами.
Денисов начал было раздеваться, но спохватился:
— Хорош же я! Вот ведь голова! — хлопнул себя по лбу. — Я, как всегда, недогадлив. Извините… Вы без купального костюма? Мы же могли бы заехать к вам, что же вы не подсказали?..
— О, нет, нет. Все хорошо… Он, пожалуй, мне сегодня не понадобится.
Воцарилась пауза. Она села рядом, расправляя складки юбки, вялым движением поправила прическу, рука чуть дрожала.
— Да, неловко получилось, — сказал наконец Денисов. — А здесь нельзя взять костюм напрокат?
— Можно. Только, пожалуйста, не хлопочите, Виктор. Пожалуйста…
Она улыбнулась, но улыбка получилась какая-то вымученная. В настроении девушки, он почувствовал, произошла перемена. Опять наступила томительная пауза… Лотта сидела опустив голову и молчала.
— Хотите пива? — неожиданно для себя спросил Денисов, не зная, как прервать неловкое молчание.
— Нет, спасибо, — тихо сказала Лотта. — Я хотела бы… Вы можете выслушать меня?
— Конечно. Что-нибудь произошло?
— Произошло. Не сейчас. Много раньше. Не удивляйтесь ничему. — Она опять грустно улыбнулась. — Вы услышите исповедь… Да, исповедь. Все равно это когда-нибудь должно было произойти. Все равно бы…
К ее ногам подкатился большой разноцветный мяч. Белокурый мальчуган в матросской курточке подбежал и в нерешительности остановился, не зная, как быть.
— Держи, малыш! — Лотта подкинула мяч, мальчик засмеялся, схватил его и, перебирая толстенькими ножками, побежал к реке, откуда его звала молодая женщина.
Лотта задумалась.
…Разбитая танками и машинами дорога. Выбоины, наполненные до краев холодной грязной водой. Колонна усталых женщин и девушек и окрики солдат: «Шнель, шнель!»
Потом, огороженная ржавой проволокой территория товарной станции и состав дырявых вагонов. Женщина с мальчуганом на руках, одетым в выцветшую матросскую курточку. Она опустила малыша на землю, он побежал и засмеялся. И от этого смеха всем стало не по себе. Мать бросилась вслед за ним: «Стой! Назад!» — закричал ей конвоир. Не повинуясь окрику, женщина продолжала бежать за мальчиком.
Фашист угрожающе поднял автомат. Женщина остановилась, а малыш встал перед ней, разведя ручонки.
Короткая очередь. Мальчик упал. «Господи, что же такое делается! Господи! — пронзительно разорвал тишину тонкий женский голос. — Господи!..» Несчастная мать с воплем бросилась на фашиста. И снова короткая очередь…
Лотта подняла голову. Мальчик в матросской курточке играл с мячом и звонко, заразительно смеялся.
Денисов заметил, что Лотта волнуется, в чем же она хочет исповедоваться ему?
— Рассказ будет долгий и, простите, подробный, — сказала она вдруг на чистейшем русском языке. — Я должна…
— Вы говорите по-русски? — перебил ее Денисов и привстал от неожиданности. Он был готов к чему угодно, к любому разговору и повороту событий, он даже был насторожен после того, как изменилось настроение Лотты и после ее предупреждения о долгом рассказе. Но чтобы она заговорила по-русски…
— Я знала, что это вас удивит, — спокойно сказала Лотта. — Но пожалуйста, вы слушайте меня, а дальше можете поступать, как хотите…
Денисов пригладил волосы и несколько неуверенно сказал:
— Ну что же, рассказывайте.
— Я русская — Людмила Николаевна Борисова. Отец был бухгалтером Одесского горсовета, мама — учительница немецкого языка в школе. Они погибли в первые дни войны при бомбежке. Мне не было тогда семнадцати. Во время осады города я помогала в больнице. А когда в Одессу ворвались немцы, попала в облаву. Нас, большую группу девушек и женщин, угнали в Германию. Меня отдали или продали, — не знаю, как точно определить, — в поместье барона фон Штольца, как я потом узнала, крупного промышленника. Управляющий имением этих Штольцев, отбирая на работу русских, взял меня с собой, потому что я знала немецкий язык. Так все началось…
Денисов ожесточенно грыз ветку. И Лотта, словно боясь, что он сейчас встанет и уйдет не дослушав, заторопилась.
— В имении меня отдали в распоряжение экономки Марты, и я стала горничной баронессы. Это было время, когда тыловые немцы почувствовали наконец, что такое война. Спасаясь от бомбежек баронесса с дочерью больше жили в Швейцарии Марта и ее муж относились ко мне хорошо. В порыве откровенности она проговорилась, что сына ее нацисты держат в концлагере и что он, наверное, коммунист.