Это был наиболее эффективный способ показать дебютантку. Матери, имеющие подходящих сыновей, сидели, глядя через их драгоценные лорнеты, и взвешивали проблему дочери французского художника, которая вряд ли может быть так хороша, как она выглядела. Внук баронета смотрел и взвешивал, так же, как его мать. Розмэри смотрела, ничего не зная об Альфи и его проблемах, но думала о Ланни: «Выйти за него замуж? Или лучше остаться графиней?»
Она снова танцевала с ним. После чего они сели в одну из боковых комнат, и он принес ей еду и питье, и они болтали. Дав хороший совет, Ланни теперь решил применить его для себя. Известие о договоре Хор — Лаваль, так его назвали, появилось в Нью-Йорке утром, а в лондонских газетах во второй половине дня. Обращаясь к жене бывшего дипломата, Ланни заметил: «Что скажешь, Розмэри, о сделке с Францией по Абиссинии?»
«Мне рассказали об этом», — ответила она. — «Жаль, что это просочилось в газеты раньше времени. Это наделает много суеты».
«Полагаю, что так», — признался он.
«А что мы можем сделать?» — продолжала она. — «Мы, конечно, не хотим ввязываться в войну за место, как то. Но если у нас есть там жизненно важные интересы, то мы должны быть в состоянии договориться».
«Я полагаю, вы могли бы вышвырнуть Муссолини без особых проблем», — заметил он, — «но могли бы получить что-то похуже на его месте».
«В точку!» — воскликнула его старая возлюбленная. — «Скорее всего, красного с дикими глазами».
Так Ланни решил, что ему придётся воспользоваться своим собственным советом. Когда Розмэри спросила: «Зайдешь ко мне?» он ответил: «Я боюсь, что я не успеваю, старушка, я сейчас усиленно работаю на своего отца, а потом я должен вернуться в Нью-Йорк. Я не свободен, как ты, увы!»
Глава шестнадцатая. Выживание сильнейших[120]
IЛанни никогда не видел такого общественного негодования, возникшего в результате публикации Пакта Хора-Лаваля о сдаче Абиссинии Муссолини. Рик выступил на огромном митинге на Трафальгарской площади, а потом на другом в Альберт-Холле, и в обоих местах публика ревела, выражая свое возмущение этому предательству общественного доверия. Глубина чувств была связана с недавними выборами. Никто не забыл обещания, сделанные правительством. Одной из особенностей кампании был плакат, показывающий кулак Болдуина, опускающийся на Устав Лиги Наций, с лозунгом: «Наше слово твёрдое». А теперь, прежде, чем прошли три недели, они предавали Лигу, и превращая её процедуру в фарс!
Ланни подумал: «Ну, тут и я немного помог». Он сказал это своему другу детства, который ответил: «Продолжай в том же духе, дружище, и приноси нам все, что сможешь достать». Это было приятно Ланни в некотором смысле, потому что он переживал боль разрыва с окружающей его средой. Огорчение вызывало другое, потому что его переживания стали предельно сильными. Он должен был повторять формулу Золтана: «Я являюсь любителем искусства, и не принимаю ничью сторону в политических вопросах». Для себя он сказал: «Это именно то, как жить с Ирмой!»
Он повёз своих родителей обратно в Париж. Марселина ехала с ними, потому что она и Бьюти собирались в Бьенвеню по делам сезона. Что касается Робби, то он ожидал заказов от обоих правительств Англии и Франции, но они были меньше, чем он ожидал. И он больше, чем когда-либо, испытывал отвращение к бюрократическим бездельникам. Он был обязан из вежливости доложить обо всём Захарову, и Ланни повёз его туда, и наблюдал, как старое человеческое существо возвращается к жизни, слушая о торговле инструментами смерти. А тот усмехнулся и проговорил: «Я помню свою первую продажу подводной лодки Норденфельда, которая в те дни была так же сложна, чиновники вели себя так же, как с самолетами теперь. Я продал одну для моего греческого правительства, а потом я поехал к туркам, которых я ненавидел, и сказал: „Греки имеют подводную лодку, и теперь над всем вашим флотом нависла страшная угроза. Вы должны иметь две, если хотите чувствовать себя в безопасности“. Таким образом, они купили две, и после этого ни одно правительство в Европе не могло устоять передо мной».
Робби знал эту историю, и сообщил, что старый паук был классиком в их отрасли. Услышав это, паук остался доволен. «Вы должны прямо сейчас посетить Муссолини», — сказал он, но американец ответил: «К сожалению, мои руки связаны, потому что мое правительство издало идиотскую Декларацию о нейтралитете, запрещающую продажу вооружения любой воюющей стороне».
«Ну, тогда, поезжайте к Герингу», — предложил командор. «Это, безусловно, разбудит их».
«Он приглашал меня», — был ответ Робби. — «Я ждал, пока я смогу сказать ему что-нибудь определенное о том, что делают другие».
«Скажите ему, что бы то ни было», — сказал сэр Бэзиль. — «В мое время я сделал себе правилом рассказывать людям, как должно быть, а потом шёл и делал, как сказал. Когда я обнаружил, что пулемет Максима лучше, чем Норденфельда, я сказал миру, что это был мой пулемет, показавший лучший результат. Это было незадолго до того, как я купил Максим, так что какая разница?» Мало кто когда-либо видел оружейного короля Европы смеющимся, и теперь, когда Ланни увидел его, то подумал, что это неприятное зрелище.
II
Ланни догадался, что его отец не упустит немецкий рынок, и был подготовлен к просьбе отца представить его командующему немецкой авиации. Но сейчас он узнал, что Геринг послал агента к Робби в Париж, и что Робби собирается в Берлин в ближайшие несколько дней. Вот так всё случилось, Золтан получил заказ на одну из картин генерала. А Ланни получил письмо от торговца в Берлине, одного из старых компаньонов Йоханнеса, сообщавшее, что трудные времена и повышение налогов заставили его последовать совету Ланни и назвать цены на несколько работ старых мастеров. Так, на обратном пути от Захарова, Ланни спросил: «Хочешь, я отвезу тебя в Берлин?»
— «Я не думаю, что я должен терять время, сын, я должен лететь. Почему бы тебе не полететь со мной?» Это было в середине декабря, но авиационная техника была уже так усовершенствована, что пассажирские самолеты редко выбивались из графика. Ланни сказал: «Ладно», ибо он не должен забывать, что его отец дал ему наводку на сделку Хора и Лаваля. Возможно, жирный генерал будет говорить более откровенно с крупным бизнесменом, чем с любителем искусства. Конечно, если собираешься стать антигитлеровским шпионом, лучшего отца не выбрать, чем президент Бэдд-Эрлинга.
Робби предупредил Захарова, что Геринг, вероятно, захочет получить лицензии на американские патенты. Но Робби не будет рассматривать это предложение, так как собирается сохранить весь бизнес в своих руках, и старый оружейный специалист решил, что это было мудро. «Заставьте его заплатить за каждый самолет», — предложил он.
Ни один из них, казалось, не рассматривал возможность того, что жирный генерал может украсть конструкцию Робби. На обратном пути в Париж, Ланни поднял этот вопрос, и отец ответил: «Деловые люди не делают такие вещи, потому что они не окупаются в долгосрочной перспективе, ведь никто с ним больше не будет иметь никаких дел».
— Ты воспринимаешь Геринга, как делового человека, Робби?
— Он быстро становится одним из самых крупных. Мне сказали, что он строит крупнейший сталелитейный завод в Германии, и он в частной собственности.
— Да, Робби, любой пират или бандит может войти в бизнес после того, как он награбил достаточно денег. Я полагаю, что Аль Капоне тоже мог бы, если бы правительство оставило его в покое.
— Ну, если бы он мог, то действовал бы, как деловой человек. Он узнал бы, чтобы получать прибыль, надо вести бизнес в большом масштабе, а для того, чтобы это делать, надо держать своё слово с людьми, у которых покупаешь, и кому продаешь. То, что ты называешь капитализмом, платит намного лучше, чем любое пиратство или бандитизм.
«О, я знаю об этом», — ответил блудный сын, и улыбнулся, думая, как наивен его отец, как и любой нацист! Ланни знал, что ничего хорошего не выйдет, если развивать эту тему, потому что этот человек великих дел не обратит внимания на высказывания социалиста. Робби, как и Ирма, отказывался верить, что нацисты были так плохи, как они показывали себя, и он находил оправдания для всех и каждого злодеяния, которые дошли до его сведения. Они ограбили Йоханнеса Робина. Да, конечно, но тогда Йоханнес был недобросовестным Schieber, и, следовательно, должен был принять меры предосторожности и выехать из Германии сразу, а не пытаться плыть на яхте.
Робби, естественно, не сказал бы это Йоханнесу. Он редко упоминал нацистов своему компаньону. Но оба они были всю свою жизнь деловыми людьми и принимали как должное, что их долг перед акционерами Бэдд-Эрлинга перевешивают их ответственность перед такими отвлечёнными понятиями, как истина, справедливость, гуманность, или перед любой другой блестящей банальностью. Робби справится сам с немецким рынком, которому не нужно показывать еврейские имена. После получения прибыли, ну, pecunia non olet, деньги не пахнут, и Йоханнес, миноритарный акционер, положит эти дивиденды на свой банковский счет, и не будет их нюхать.
Робби, естественно, не сказал бы это Йоханнесу. Он редко упоминал нацистов своему компаньону. Но оба они были всю свою жизнь деловыми людьми и принимали как должное, что их долг перед акционерами Бэдд-Эрлинга перевешивают их ответственность перед такими отвлечёнными понятиями, как истина, справедливость, гуманность, или перед любой другой блестящей банальностью. Робби справится сам с немецким рынком, которому не нужно показывать еврейские имена. После получения прибыли, ну, pecunia non olet, деньги не пахнут, и Йоханнес, миноритарный акционер, положит эти дивиденды на свой банковский счет, и не будет их нюхать.
«И, кроме того», — сказал Робби, продолжая свою мысль, — «как я могу удержать Геринга от кражи моих проектов, если он захочет? Ведь он может купить одну из моих новых моделей через посредника, и, когда есть образец, считай, что он имеет всю конструкцию».
— Что бы ты сделал, если бы он украл их?
— Я угрожал бы подать в суд на него, и он знал бы, что правда на моей стороне. Я, возможно, не добился бы справедливости в его судах, но я бы довёл бы дело до делового мира Великобритании, Франции и Америки, и это бы стоило ему гораздо больше, чем он получил бы. Видишь, сын, наши деловые люди торгуют с немцами все время, независимо от политики. Стандарт Ойл сотрудничает по патентным правам с ИГ Фарбен, трестом по производству красителей, то же делают и Дюпоны. А.Е.Г, электрический трест, в том же положении, и я не сомневаюсь, что Герман Геринг Штальверке имеет много таких же договоренностей в Америке. Во всяком случае, люди, которые владеют крупными немецкими трестами, являются боссами Геринга, ты этого никогда не забывай. Они заставят его вести себя, не как бандит, а как капитан промышленности.
«Полагаю, что это так», — сказал покорно Ланни. Он тоже должен сыграть свою игру в соответствии с правилами.
III
Отец и сын рано позавтракали в Париже и поздно пообедали в Берлине, после чего штабной автомобиль отвёз Робби к жирному генералу, а Ланни отправился на встречу со своим клиентом, осмотрел его картины и согласовал список цен. Когда он вернулся в отель, был звонок от Курта Мейснера. Ланни телеграфировал ему в Штубендорф, и телеграмма была переадресована в Берлин. Курт был здесь у своего музыкального издателя. Ланни сказал: «Herrlich! Приходи на ужин!» Он позвонил Генриху Юнгу, который был не менее рад и начал рассказывать Ланни по телефону все чудеса нового иллюстрированного учебника, который его организация распространяла среди немецкоязычной молодежи во всем мире. Ланни должен был напомнить себе, что является нацистским неофитом, и что достижения нового порядка были его собственными.
Двадцать два года назад в то Рождество три мальчика резвились на снегу в Штубендорфе и слушали старого графа, вещавшего своим людям о deutsche Treue und Würde. Как Ланни любил немцев в те дни! Ему казалось, что это изменились немцы, а он остался истинным учеником Бетховена и Гете. Но он никогда не мог позволить им это увидеть. Если бы они могли читать его мысли, то они считали бы его гадюкой, которую вскормили у себя на груди. Догадывался ли Курт? Ланни не мог быть в этом уверен, он наблюдал за Генрихом, считая, что Курт не преминул бы предупредить молодого чиновника. Но Генрих появился, как всегда наивным и восторженным и разговаривающим с Ланни, как будто бы тот был пловцом, балансирующим на берегу и нуждающимся только малейшего толчка, чтобы очутиться в воде.
Ланни рассказал ему о своем визите в Берхтесгаден, и о тех, кто был там, и обо всём, что слышал из уст обожаемого Адольфа. Ланни подчеркнул, что мог удостоиться такой чести только с помощью Генриха, и сын главного лесничего был так рад и так поглощен повествованием, что почти забыл о большом жирном фазане, которого хозяин заказал для него. Ланни рассказал, зачем его отец был здесь, и о характеристиках нового истребителя Бэдда-Эрлинг. Хорошие новости для Фатерланда. Ланни забыл упомянуть, что Робби также собирался продать самолет Великобритании и Франции. Генрих рассказал о сложной программе подготовки сотен тысяч юношей в Германии управлять планерами. Поэтому из них будет легко готовить пилотов самолетов. Ланни подтвердил, что видел эту подготовку этим летом, проезжая на автомобиле. Генрих добавил, что его организация выпустила много литературы об этом, и он пришлет Ланни полный комплект.
Курт рассказал, что планирует приехать в Париж прежде, чем закончится зима. Он не хотел выглядеть провинциальным в своих вкусах, и решил изучить французскую музыку, а также дать концерты в Париже, что может стать способом укрепления дружбы между народами двух стран, что так сильно желал фюрер. Это звучало так, как говорил Курт в старые добрые времена, и Ланни был доволен. Он никогда не оставлял мечты, которую он приобрел в Геллерау, что искусство может стать средством международного объединения. Любители искусства, хорошие европейцы, будет учить братству и человечности все народы. Einen Kuss der ganzen Welt[121]!
Ланни описал свой визит в Зальцбург, который, казался ему другим Геллерау. Но он обнаружил, что его двое друзей не желают воспринимать этот фестиваль, как проявление немецкого Geist[122]. Для них он выглядел, как жалкие потуги диссидентствующих элементов поддержать сопротивление немецкой солидарности. Курт и Генрих хотели не просто политического и экономического Anschluss с Австрией, но и интеллектуального и художественного. Также, у них не вызвало радости сообщение о толпах, которые сделали невозможным для Ланни и его жены найти место в гостиницах города.
Ланни не рассказал им о разрыве с Ирмой. Он сообщил, что она находится в Шор Эйкрс, а он планирует туда отправиться в ближайшее время. Он может вернуться в Париж позже, и будет рад видеть Курта и сделает всё, что сможет, чтобы содействовать его музыкальным усилиям. Эмили Чэттерсворт также поможет. Курт спросил, как она поживает, и выразил своё восхищение ею. Что именно он имел в виду? Ланни не мог забыть, как Курт прибыл в Париж в качестве немецкого агента и использовал интерес Эмили к музыке в своих целях. Прибудет он сейчас в качестве агента нацистов? Конечно, он понимает, что Ланни будет думать об этом. И их отношения будут сложными.
IV
Робби Бэдд явился к концу вечера, довольный собой, по-видимому, сумевший заинтересовать жирного генерала. Он был приглашен остаться на ужин в резиденции министра и обсудил с несколькими штабными офицерами развитие авиации, и что в этой области делается в различных странах. Робби собрал много информации, и не считал нужным скрыть этот факт от старых друзей своего сына. Ему не нужно было лицедействовать, его позиция была ясной и простой. Он верил в выживание сильнейших, и как раз в настоящее время сила была доказана способностью оценить и готовностью приобрести Бэдд-Эрлинг P7. Поскольку Германия, по-видимому, будет располагать этими машинами первой, то информация удовлетворила Курта Мейснера и Генриха Юнга.
Американский воротила полагал, что за свою жизнь он повидал кое-что значительное, но признал, что когда его провели по новому зданию в Берлине, где размещался штаб ВВС Германии, то он был поражён. Три тысячи кабинетов, постоянная связь с каждым аэропортом и военным объектом в Германии. Представьте себе, какие силы потребуются, чтобы руководить всем этим! Робби сыпал техническими подробностями, а немецкая пара внимала, затаив дыхание, даже не понимая деталей. Ланни наблюдал и подумал: «Нет, Курт, ты собираешься в Париж не для того, чтобы узнать о французской музыке, и не для того, чтобы помочь распространению общеевропейской культуры».
После того, как гости ушли, Робби рассказал о своих делах. Как он и предвидел, жирный генерал хотел лицензии на его патенты. Если Бэдд-Эрлинг выдержит испытания, запланированные на завтра, то генерал был готов предложить ему годовую выплату, с двадцати-процентным увеличением каждый год на весь период, пока используются патенты. Эта выплата должна была заменить отчисления за каждый самолёт, так как количество изготовленных самолётов была военной тайной. Робби сказал, что эта выплата будет неожиданной прибылью для компании и инвесторов. Для компании это обещало лёгкую жизнь, и Ланни мог видеть, что его отец был склонен принять предложение. Он не думал о моральной стороне сделки. Если британские и французские самолеты когда-нибудь будут сбиты истребителями Бэдд-Эрлинг, научит ли это чему-то этих чиновников и вояк, с которыми Робби Бэдд боролся со времён последней войны. Что, кроме пулеметной пули, может проникнуть в их бронированные черепа?
«Строго между нами», — заметил производитель, — «Я считаю, что Геринг делает серьезную ошибку, ему-то нужны бомбардировщики, иначе он не достанет Британию. Это британцам будут нужны истребители для защиты. Но видишь, Геринг был летчиком во время последней войны, и его мысли одержимы этими воспоминаниями. Он говорил в течение часа или более о своих подвигах, и дал понять, что считает воздушную войну серией индивидуальных воздушных боёв. Он видит, как стаи молодых немцев зарабатывают славу победами, как он сам. И качества, которые он хочет для своих самолётов, это скорость и маневренность. Он не ожидает появления тяжелых самолетов с броней и большей огневой мощью. Но, конечно, не мне учить ему бизнесу. У меня нет бомбардировщиков для продажи!»