«Строго между нами», — заметил производитель, — «Я считаю, что Геринг делает серьезную ошибку, ему-то нужны бомбардировщики, иначе он не достанет Британию. Это британцам будут нужны истребители для защиты. Но видишь, Геринг был летчиком во время последней войны, и его мысли одержимы этими воспоминаниями. Он говорил в течение часа или более о своих подвигах, и дал понять, что считает воздушную войну серией индивидуальных воздушных боёв. Он видит, как стаи молодых немцев зарабатывают славу победами, как он сам. И качества, которые он хочет для своих самолётов, это скорость и маневренность. Он не ожидает появления тяжелых самолетов с броней и большей огневой мощью. Но, конечно, не мне учить ему бизнесу. У меня нет бомбардировщиков для продажи!»
«Заставь его платить!» — воскликнул сын, и отец ответил: «О, мальчик, будь уверен!»
V
Ланни мог пойти посмотреть испытания, но ему было достаточно одного раза. Ему был неприятен вид массового истребления, разговоров об этом и особенно о прибылях, получаемых от этого. Ему казалось, что он родился в наиболее неприятном времени, месте и не в той части общества. Он тосковал по какому-то далекому и мирному острову в Южных морях. А так как достичь его было невозможно, он договорился о встрече с обер-лейтенантом Фуртвэнглером, теперь повышенным до звания гауптман. Он хотел встретиться с ним и получить картину. Потом он упаковал её и передал на попечение Америкен Экспресс. Кроме того, он послал телеграммы, касающиеся картин другого своего клиента. Возможно, он будет иметь заказы, прежде чем Робби уедет. У него будет немного денег, чтобы передать их Труди Шульц, а также много данных, которые Рик может превратить в серию статей.
Он пожалел, что не пошел вместе с отцом, который вернулся в конце дня с прекрасной историей. Самолет выдержал самые взыскательные испытания, и жирный генерал был так рад, что он показал создателю самолета строго охраняемые секреты новых ВВС Германии. Робби был доставлен в Кладов, деревню недалеко от Берлина, которая была превращена в центр авиационных исследований. Центр занимал место тринадцать километров в окружности, четыре тысячи человек день и ночь трудились над его зданиями и площадями. Он походил на огромный университет, на самом деле два, один — военно-воздушная академия, другой — военно-воздушная инженерная академия. Там были модели всех известных самолетов. К ужасу Робби жирный генерал показал ему копии всех семи моделей Бэдда-Эрлинг, и стоял, дрожа от смеха, глядя в лицо американца.
Также там были модели различных военных целей, и студенты, занимающиеся их бомбардировкой. Были там и одна из самых мощных радиостанций в мире, и даже яхт-клуб на берегу озера. Посетителя с выпученными глазами провели в один из подземных ангаров. Такого глубокого, что его не могла достать никакая бомба, а входы были так замаскированы сетями и другими устройствами, что не обнаруживались с воздуха. Под землей было всё необходимое, жилые помещения для оперативного и обслуживающего персонала. Читальный зал с новейшими техническими журналами и блокнотами, чтобы читатели могли делать записи. «Чёрт подери!» — добавил охваченный трепетом деловой человек. — «Они даже положили заточенный карандаш рядом с каждым блокнотом!»
Что заставило хозяина этой магии открыть свои тайны чужаку? Что побудило его похвастаться тем, что Германия в настоящее время тратит на военные приготовления в пять раз больше, чем Великобритания, и в два с половиной раза больше, чем Англия и Франция вместе взятые? Был ли это внезапный порыв хвастуна? Робби догадывался, что это была продуманная политика. Нацисты хотели напугать своих оппонентов и распространяли легенду о своей непобедимости, чтобы получить время, когда фюрер может быть готов сделать свой следующий ход. «Ты видишь, как это работает в случае с Италией», — заметил Робби. — «Англичане боятся выстрелить даже из ружья в Суэце, потому что они не могут быть уверены, что дуче не лжёт о своей воздушной мощи».
«А он лжёт?» — спросил Ланни. И отец ответил: «Как я могу быть уверен?»
Конечно, Кладов был «просто приманкой» для Робби Бэдда. Он мог вернуться в Париж и Лондон и рассказывать ужасные истории о том, что видел. Они естественно подумают, что он преувеличивает, но не смогут знать на сколько, и смутное беспокойство заползёт под их медные лбы. «Эта война», — скажет им Робби, как уже это говорил, «эта война будет отличаться от последней, она будет идти прямо над вашими головами, и все вы, дипломаты, бюрократы и офисные крысы будете должны копать глубокие ямы». Они не оценят его грубый американский юмор.
VI
На этот раз Ланни был согласен с желанием отца, что Англия и Франция должны иметь истребители. Его огорчило, что нацисты должны получить такие же. Но ответ Робби всё объяснил: «Если бы я не получил заказы Геринга, я был бы не в состоянии продолжать, и Америка не смогла бы иметь мой прекрасный авиазавод. С океаном между нами и нашими врагами, нам не нужно большое количество самолетов, но мы должны иметь возможность производить их быстро. Если я продам партию Герингу, то я вернусь домой и вложу деньги в строительство лучшего самолёта. У меня уже начали работу над проектом, и через год я буду иметь лучший самолет, а у Геринга не будет ничего».
— Если Геринг не использует твои самолеты, чтобы получить то же самое в это же время, Робби?
— Ну, он не сможет ничего получить из Америки, и это, о чём ты и я должны беспокоиться.
Робби отклонил предложение продать лицензии на свои патенты. Он объяснил, что был здесь, чтобы продавать самолеты, и на следующий день он продал двадцать штук, по $ 21 500 каждый. Договор был подготовлен с помощью Ланни в качестве переводчика, услуги, которые дали ему право отнести свои берлинские расходы за счёт компании. Это была первая большая сделка Робби на его новом поле, и там было много ловушек, которые надо было обойти. Длинный документ должен был быть изучен слово за слово, и несколько раз в день Робби вёл телефонные переговоры с Йоханнесом, кто знал немецкий язык, а также контракты и нацистов.
«Ты видишь, что творится», — сказал отец. — «Геринг знает, что он хочет, и он вкладывает деньги и получает то, что хотел. Но какая разница в Вашингтоне! Наши армейские видели то же самое, что видел Геринг, и они знают, что ни один самолет не может сравниться с нашим. Но они должны пройти через фарс объявления технических условий и проведения аукционов!»
«Я признаю, что нацисты знают, как добиться цели», — ответил упрямый сын. — «Но разве это правильные цели?»
«Ты можешь быть уверен, что в данном случае это правильная цель», — ответил спокойный отец. — «Ты заметил, что генерал настаивал на получении своих самолетов вперед других клиентов. Я так понимаю, что что-то произойдет весной этого года».
VII
Ланни обещал нанести визит в офис Генриха Юнга, что казалось неоправданно дешевым возмещением телефонного звонка Генриха в Бергхоф. Конечно, Генрих рассказал повсюду историю посещения фюрера своим другом, и теперь все сотрудники Reichsjugendführung хотели удостоиться чести пожать руку, которая касалась руки фюрера всего лишь четыре месяца назад. Это было чем-то духовным, что не могло быть затронуто мылом и водой.
Когда Ланни сидел рядом с письменным столом своего друга, его глаза заметили среди бумаг, лежащих там, одну, которая показалась ему знакомой. Это была крошечная тонкая брошюра, десять сантиметров в высоту и семь с половиной в ширину. Он смог прочитать слова, написанные крупным шрифтом, и угадать другие: «Авраам Линкольн: Sein Leben und Seine Ideen.»
«Я заметил это название, Генрих», — сказал он, указывая на брошюру. «Могу ли я её посмотреть?»
«Конечно», — ответил его друг и передал ему брошюру.
— Авраам Линкольн. Вы распространяете литературу о нем?
— Это не наша литература.
Ланни снова прочитал: «Лейпциг: Deutscher Nationalsocialistischer Kulturbund».
Я убедился, что такой организации нет, — пояснил чиновник. — Брошюра напечатана нашими тайными врагами и предназначена для того, чтобы обмануть людей, которые прочтут её.
— Ausserordentlich! Как она к тебе попала?
— Её засунули в обеденный судок молодого фабричного рабочего, который прошёл подготовку в нашей организации. Он передал ее своему гауляйтеру, который направил её нам.
«Я подумал, что это случай для гестапо,» — осмелился посетитель.
— Natürlich. Я звонил им и узнал, что у них уже есть копии. У нас есть основания полагать, что брошюра была напечатана за рубежом, она появилась недалеко от границы сразу в нескольких местах.
«Они что не понимают, что за этой последуют следующие!» — воскликнул американец.
«Эта является особенно порочным документом», — заметил чиновник. — «Сначала начинаешь читать совершенно реальную историю Авраама Линкольна. Я признаю, что не знаю много о нем, и мне сразу было интересно, но вскоре я начал понимать, что стиль документа изменился. Стали попадаться ядовитые замечания, всё довольно расплывчато, но средний несведущий рабочий может не понять, что читает измену. Но он может воспринять сомнения в искренности нашего режима и реальности наших достижений».
— Это может быть очень опасно, Генрих.
— У нас не займет много времени, чтобы отследить всё до конца. Существует целый ряд схем, каждая хитрее предыдущей, но все преступники будут обнаружены и помещены туда, где они не смогут причинить никакого вреда. По большей части эта пропаганда ведется на иностранные деньги, и наша задача найти, откуда это идёт.
— «Я думаю, что Курт может быть полезен для вас в таких делах», — решился Ланни.
«Нет, у Курта нет нужных контактов для такой работы.» — Ярко-голубые арийские глаза Генриха смотрели в карие Ланни с совершенной искренностью.
— Может быть, я бы это сделал. Ты знаешь, я встречаю много этих людей, и мои родственники среди них. Они говорят свободно в моем присутствии, и я мог бы понять намек.
— Herrlich, Lanny! Если услышите что-нибудь, и дайте мне знать, я наверняка использую это, и вы заработаете мою вечную благодарность.
«Вы уже заслужили мою», — сказал американец после того, как положил враждебную брошюру назад на стол нациста.
VIII
Так у Ланни появилась интересная история, чтобы сказать её Труди, когда он прилетел обратно в Париж. Он получил десять процентов с продаж двух картин, чтобы предать их ей, а у неё были гранки новой брошюры, прославлявшей Бисмарка, как основателя современного немецкого государства. По крайней мере, брошюра прославляла его на первой странице и на половине второй, и после этого она превращалась в тщательно документированный обвинительный акт силы, в качестве основы прогресса государства в современном мире. Почему нацистский режим хранит в тайне свой бюджет военных расходов? Чтобы обмануть соседние государства Германии, или немецкий народ, которому не разрешалось знать, что его правительство теперь тратит в три раза больше на вооружения, чем Великобритания?
Ланни прервал чтение и сказал: «Здесь можно усилить. Расходы в пять раз больше, чем у Великобритании и в два с половиной раза больше, чем у Англии и Франции вместе взятых. Так Геринг сказал моему отцу несколько дней назад».
«Так лучше», — сказала Труди. Она училась принимать точку зрения автора!
«Товарищи, которые распространяют материалы, достойны похвал», — сказал Ланни. Он повторил то, что сказал Генрих, и добавил: «Никогда при мне не говорите об этих людях. Я могу проговориться во сне, но я не смогу ничего сказать о том, чего я не знаю».
«Вы могли бы получить эту информацию по телепатии», — улыбнулась она своему другу.
Он взял ее на прогулку, и они пообедали в отдаленной auberge на голом и морозном берегу одной из семи рек, которые протекают через окружающие Париж равнины. Он установил правила о её пище и сне. И она следовала им. В результате чего она частично восстановила потерянный вес, и на её щеках появился румянец. Она всё еще беспокоилась о судьбе своего мужа и друзей, но больше не опасалась за свою физическую безопасность. А человеческое существо так устроено, что это даёт большое облегчение в подсознание, если не в сознание.
«Мой отец хочет, чтобы я вернулся в Нью-Йорк с ним», — сказал он ей, — «но я думаю, отговориться».
«Вы должны поехать, Ланни», — настаивала женщина. — «Ваша жена, возможно, передумала.»
«Существует почта», — ответил он.
— Я знаю. Но тут надо считаться с ее гордостью. Она не хочет потерять свой статус из-за принципа. Она должна быть желанной, если любовь что-то значит.
— Я поеду немного позже; я обещал провести Рождество в Бьенвеню и танцевать с моей сестрой на вечере, и, кроме того, я должен признать, что разговоры моего отца испытывают мое терпение. Слушать в течение двух недель об уничтожении людей и зарабатывании на этом денег мне трудно и притом ещё оставаться вежливым. Я много философствовал о том, что мне кажется ужасным извращением мысли. Мой отец хороший человек во многих отношениях, он человек реальной творческой энергии. Он должен быть образованным, он окончил Йельский университет, где его выучили социальному кодексу, который мог бы подойти для Древнего Рима. Там говорится о выживании наиболее сильных, и принимается, как должное, что они самые жадные. Но он совсем на них не похож. Он щедр и внимателен к своим друзьям. И только тогда, когда он думает о социальных классах и странах, его можно принять за другого Германа Геринга.
Ответ Труди звучал необычно: «Интересно, а если Геринг такой же».
IX
Рождество в Бьенвеню. Но оно отличалось от прежних, потому что там не было детей. Ланни понял острее, что он потерял свою семью. Конечно, там была Марселина, которая осталась ребенком, даже играя в юную леди. Он любил ее и был рад видеть ее счастливой. Он пытался научить ей тому, что может ей пригодиться, и продолжал делать это, хотя, к сожалению, осознавал, что большинство из того, что он говорил, влетало в одно ухо и вылетало из другого. И не потому, что у нее не было мозгов. А потому, что она получила воспитание от Бьюти и её друзей, куда входила и Ирма. Шесть лет она жила в лучах славы состояния Барнсов, и хотя она не признавалась в этом Ланни, она мечтала выйти замуж за богатого и стать grande dame, чьи деяния будут освещаться в газетах. Ланни мог бы расстроить и мучить ее своими антисоциальными замечаниями, но он был бессилен изменить ее.
Он не захотел жить в Коттедже, будившем у него тысячу воспоминаний об Ирме и Фрэнсис. Он поставил кровать в своей студии, и оставался там большую часть времени, играя на пианино и читая книги своего пра-пра-дяди, которые украшали стены в течение многих лет. Кроме того, он усиленно занимался картинным бизнесом, чтобы поддерживать поток нелегальной литературы в Германию. Это было оправданием его жизни. Но он тревожился, потому что был женатым человеком, а теперь он был тем, что называют соломенным вдовцом, и ему не хватало того, к чему он привык.
Все время его мать внимательно следила за ним, оказывая давление на него нежно, но твердо. Она высказывала только небольшую часть своих мыслей, но Ланни знал их все. Он должен был вернуться в Ирме, извиниться и пообещать быть «хорошим» и исправить свой ужасный промах, прежде чем это станет слишком поздно. Бьюти умоляла его написать и сообщить, что он приедет. Чтобы успокоить ее, он сделал это. Он написал Ирме о своей поездке с Робби, о том, что Курт и Генрих просили передать ей, и о том, что обер-лейтенант стал гауптманом. Он рассказал о приёме в Лондоне и о другом приёме, что готовится в поместье «Семь дубов». Он послал выражения любви своей маленькой дочери и обещал приехать и увидеть ее до конца января. Он добавил: «Я сожалею, и я все еще люблю тебя». Но он не последовал хитрому предложению своей матери и не упомянул, что танцевал с Розмэри на дебютном приёме своей сводной сестры.
X
Сразу после Нового года приехала Эмили Чэттерсворт и привезла с собой всех слуг в соответствии с своими обычаями. Она предложила провести приём в своем поместье, и теперь Бьюти проводила там время, отдавая приказы и обсуждая списки гостей со своим старым другом. Ривьера была местом, куда люди приезжали и откуда уезжали, и необходимо было смотреть газеты, а затем звонить своим друзьям, чтобы узнать, кем были новоприбывшие. Друзья могли просить пригласить Такого-то, и ценным друзьям нужно было сказать, да, а перед другими извиниться, и, пожалуй, нажить себе врагов. Список не должен быть слишком длинным, чтобы быть изысканным. С другой стороны, слишком короткий указывал бы на скупость. Робби дал Бьюти чек за ее услуги, и добавил десять тысяч франков Марселине, говоря её матери не стесняться, так как у девушки будет только один шанс. Нанимать «талант» не было никакой необходимости, так как у Марселины и Ланни его хватало с избытком. Но необходим был самый лучший негритянский джаз на Ривьере, и еда и питье без ограничений.
Ланни никогда не принимал участие в подготовке такого рода с тех пор, как он мог себя помнить. Он выполнял поручения и давал советы. Сначала его мать не принимала их в серьёз, но потом кардинально изменила своё отношение. Ведь он был не просто сыном Бьюти, но мужем Ирмы, а это означало, что он был авторитетом в делах высшего света. И было бы нехорошо запереться и играть на пианино и отказываться принимать участие в обсуждении вопросов: был ли князь Димитрович бывшим дворянином или только своего рода бывшим помещиком, и была ли миссис Пакингэм из Чикаго социально важной, потому что в настоящее время живет здесь постоянно на сравнительно небольшие алименты.
Марселина никогда не несла никакой ответственности. В ее роль входило быть красивой, весёлой и открытой, и она выполняла её превосходно. Начав выходить в свет под самым лучшим покровительством в Лондоне, она получала приглашения отовсюду. Ей советовали, какие приглашения принять, а от каких уклониться. Ей не говорили просто, что у некоторых лиц были деньги, а у других их не хватало. Ей говорили изысканно, что некоторые семьи были «желательны», и что некоторые партии, то есть, кандидаты на брак, были «вряд ли пригодны», в то время как другие были «выгодной партией». Если партия была из Европы, то члены его семьи, либо адвокат семьи найдут правильный подход к Бьюти или к Ланни. А если он американец, то будет действовать самостоятельно. Девушке, которой только что исполнилось восемнадцать, необходимо знать, как иметь дело с этими различными видами мужчин: с какими было безопасно флиртовать, каких опасаться, а с какими нужно быть «холодной». Ривьера была полна всех видов претендентов и паразитов, безденежных дворян и беженцев от революций, которые могли быть постоянными, или не могли, так что замужество дочери стала политической, а также экономической проблемой.