А, он забыл, что теперь печи топят газом, и поэтому нет нужды чистить трубы.
Внизу, над столами с людьми возвышался, сверкая лысым черепом, генерал от артиллерии великий князь Сергей Михайлович.
– Вы увидели, что хотели, владыко? – спросил он, и его голос раскатился эхом по сборочному цеху, отражаясь от пустых стен.
– А почему так пахнет хлоркой? – неожиданно для самого себя спросил Питирим.
– Хлорка убивает бактерии, – ответил великий князь, – механизмы боятся бактерий, они могут их съесть.
– Какие механизмы?
– Те, что вы видите перед собой.
– Так это – механизмы?
– А что же?
– Я думал, люди.
Великий князь ничего не ответил, он подошел к стене, где у винтовой лестницы на резной, нелепо смотрящейся здесь тумбочке стоял патефон «Пишущий Амур». Сергей Михайлович покрутил ручку, опустил иголку, и пластинка заиграла знаменитый вальс «На сопках Маньчжурии», посвященный погибшим героям 214-го Мокшанского пехотного полка, которые в первую войну с японцами под музыку своего полкового оркестра в штыки прорывались из окружения. Отраженные кирпичными сводами, между брандмауэрами заметались, захрипели слова:
– Не хотите, владыко, спеть им вечную память? – спросил великий князь, рукой показывая на столы. – Это герои Маньчжурии и Балкан. Специальными поездами доставлены, в холодильных камерах.
– Н-н-нет, – в ужасе отступил на шаг Питирим, – я, видите ли, не готов.
– Значит, все же не люди, – сказал Сергей Михайлович, останавливая патефон, – все же механизмы. Видите, патефон, машина, подсказал нам правильный ответ. Вот удивительное свойство машины: она берет любое лучшее от человека, его голос например, но при этом не способна взять ничего худшего. Не врет, не напивается допьяна, не ворует, не разбивает ничьи сердца, не предает. Вы не находите, ваше высокопреосвященство, что механизмы гораздо лучше людей?
– Люди созданы Богом, а механизмы – людьми, – возразил Питирим, – как же может быть второе выше первого? Сказал Господь человеку: населяйте землю и обладайте ею, владычествуйте над птицами небесными и всяким животным.
Великий князь вздохнул и, повернувшись спиной, пошел между рядами столов, как царь подземного царства мертвых среди своих подданных. Его шаги отдавались гулким эхом.
– Вы хотели, ваше высокопреосвященство, узнать про работу лаборатории А-237, где из людей делают механизмы, – сказал Сергей Михайлович, внезапно повернувшись, – вы поставили это условием вашего убеждения государя подписать программу довооружения. Не так ли?
– Д-да, – неуверенно сказал Питирим. Как и большинство подобных ему людей, он очень не любил давать однозначные обещания.
– Что ж, мы с Алексеем Алексеевичем выполняем нашу часть договора, – сказал Сергей Михайлович, – лаборатория А-237, где раньше собирали снаряды с чумными вирусами, а теперь – механических людей, перед вами. Тела настоящие. Все их внутренние органы сохранены, за исключением сердец. Сердца заменены на механические, с заводной пружиной. Как в часах. Собственно, пружины из часов и есть. Это необходимо для того, чтобы по телу могла двигаться оживляющая его кровь. Желаете посмотреть в действии?
– Так это все немцы придумали? – спросил Питирим, решивший сразу выспросить все, что его интересовало.
– Это придумали в Древнем Вавилоне 3,5 тысячи лет назад. Немцы нашли на раскопках глиняные таблички, перевели их и начали делать людей, были даже проведены первые успешные испытания. Но, к счастью, серийное производство запустить не смогли. Мы вперед англичан успели захватить всю лабораторию.
– А за счет чего же они оживляются?
– За счет крови. Вавилоняне называли ее кровь Кингу – это злобное божество, убитое главным вавилонским богом Мардуком, который и стал отцом всех людей. Она представляет собой смесь сока трав и растертых минералов. В древности основой служила бычья кровь, но мы, по примеру немцев, используем физраствор.
Великий князь вытащил из кармана обыкновенный часовой ключ для стенных часов и вставил его в сердце лежавшему на столе телу. У всех тел в груди, чуть ниже соска, было обычное, как в часах, гнездо для заводки с тоненьким латунным люверсом, и заводились они так же, пружиня и щелкая. Великий князь повернул ключ на пол-оборота. Ключ шел туго, как будто сердце уже было заведено. Он взял человека за руку – это был бородатый мужчина средних лет с тремя стянутыми нитками пулевыми отверстиями в груди.
– Вставай, солдат, – сказал Сергей Михайлович, – пришло твое время.
Мужчина поднялся и сел на столе.
– Прикажите ему что-нибудь, – сказал великий князь.
– Я, право, не знаю, что приказать, да, подлинно: возможно ли такое? – забормотал Питирим, осторожно пятясь назад.
– Не верите? – усмехнулся великий князь. Он вынул шашку и приложил ее к голому предплечью мужчины. Тот равнодушно посмотрел на клинок. Сергей Михайлович повернул его лезвием вниз и, надавив, провел по руке. Из разошедшейся белой кожи потекла синяя, как в капельнице, кровь.
– Вы удовлетворены? – спросил великий князь.
– О, вполне, вполне удовлетворен, благодарю вас, – закивал головой митрополит.
– Считаете ли вы наши обязательства исполненными?
– Считаю, безусловно, считаю, – обрадовался Питирим возможности поскорее выйти из этого холодного, пахнущего хлоркой подземелья с рядами мертвых людей на столах.
– Алексей Алексеевич проводит вас, – сказал великий князь, – мы надеемся, что, во исполнение нашего договора, вы найдете возможность поговорить с государем в течение ближайших нескольких дней, пока министр финансов не подготовил официальный отказ. Хочу вам напомнить, что в случае отказа выделения ассигнований банкротство Путиловского и других заводов неизбежно, так что в этом есть и ваш личный интерес.
– Однако не только мой, – сказал Питирим, уязвленный таким прямым шантажом.
– А чей же еще? – спросил генерал Маниковский.
– Ну… – смутился митрополит. – Мне не хочется показывать пальцем…
– Так вы думаете, мы имеем в этом собственную выгоду? – рассмеялся Маниковский, и Питирим удивился этому смеху, поскольку думал, что Маниковский не смеется никогда.
– Ну… обстоятельства, которые сему сопутствуют, заставляют предположить, – начал Питирим, перепугавшись собственной смелости.
– Обстоятельства действительно могли дать его высокопреосвященству основания полагать, что мы, подобно ему, преследуем цель личного обогащения, – сказал Сергей Михайлович. – Это не его вина. Таково наше время, когда объяснять действия человека подлостью – естественно, а благородством – невероятно. Но обстоятельства эти имеют иную природу. Уроки думского мятежа 1917 года открыли нам глаза на страшную правду: как глубоко проникла гниль измены. И измена эта по мягкости государя нашего не выведена! Кто возглавляет Генеральный штаб? Масон, предатель Алексеев, первым вставший под знамя Временного правительства. Все его окружение, дружки по масонским ложам, захватили власть в армии. А в Думе? Вместо того чтобы висеть на столбах, предатели, посягнувшие на власть государя, заседают в думских креслах. В министерствах каждый второй кадет, а то и социалист! Этим ли людям должны мы служить? Должны ли мы раскрыть перед Алексеевым все потаенные наши склады, отдать ему все секреты, чтобы он продал, а вернее отдал бесплатно их террористам? Должны ли мы на коленях ползать в Думу, где заседают беглые каторжники, и умолять ее дать денег на защиту отечества? Себе разве мы эти деньги просим?! Вот оно, подлое время, когда взятками и подкупом должны мы действовать, чтобы сохранить нашу военную промышленность и вооружить воздушный флот!
Пока великий князь говорил, генерал Маниковский с тревогой смотрел то на него, то на Питирима и с ужасом думал, что после таких слов на помощь митрополита рассчитывать не приходится. Но Сергей Михайлович не боялся. Он знал таких людей: во-первых, они никогда не отказываются от денег, даже если претерпевают за это унижения. Во-вторых, они давно свыклись со своей подлостью и отчасти даже гордятся ею, поэтому их невозможно обидеть такими словами. И, в-третьих, они пользуются теми, кто перед ними заискивает, но трепещут перед презирающими их.
Питирим слушал молча, спрятав свои глаза под насупленными бровями, и с нескрываемой радостью выдохнул, когда великий князь закончил.
Питирим слушал молча, спрятав свои глаза под насупленными бровями, и с нескрываемой радостью выдохнул, когда великий князь закончил.
– Алексей Алексеевич, – сказал Сергей Михайлович, – проводите владыку.
Великий князь остался. Над ровными рядами мертвых тел он один только возвышался, а электрические солнца сверкали в его золотых генеральских погонах и на лысом черепе. Словно на поле брани, генерал среди своего войска. Но где же вороны, почему они не слетаются, каркая, почему ветер не играет золотыми кудрями павших? Почему так стерильно тихо и пахнет хлоркой?
Было ли то, что совершал великий князь, предательством? Его ни разу не мучил этот вопрос. Да, втайне от государя он создал собственную и без присяги верную только ему армию. Запуганный, затравленный император, веривший теперь лишь в силу машин и их оружия, тратил на них последние деньги своей разоренной войной страны и последний газ своей замерзающей столицы. Не он запугал государя, но он был причастен к этому.
Но это не было предательством. Великий князь искренне служил России и видел ее будущее только под рукой полновластного самодержца. И не его вина была в том, что нынешний самодержец не годился для своей роли. Никогда не поднимет он руку на Божьего помазанника, но долг его, как долг любого русского патриота, – не дать этому помазаннику своей глупостью и нерешительностью погубить Россию.
Для этого работал и нуждался в деньгах Путиловский завод, для этого над Петроградом летали, леденея, глядя вниз прожекторами и стволами своих пулеметов, цеппелины, а здесь, под Петроградом, лежали, ожидая своего часа, солдаты, которых он так и не решил, какими считать – мертвыми или живыми, – и поэтому считал механизмами. Дай Бог, чтобы их час никогда не наступил.
Генерал Маниковский вел петроградского митрополита по коридору, такому же, как и этажом выше.
– А вот здесь мы делаем механические сердца, – сказал он, открывая одну из боковых дверей, – хотите взглянуть?
– Нет, благодарю покорно, – замахал рукой Питирим, – мне бы на воздух, а то что-то голова заболела.
– О, не бойтесь, здесь никого не режут. Здесь почти часовая мастерская, – сказал генерал, крепко держа под локоть митрополита.
Они вошли в комнату, заставленную, как в университетской аудитории, где проводятся практические работы по естественным наукам, небольшими столами в ряд с разными приборами на них. За столами сидели люди, похожие на часовщиков, – пинцетами и маленькими отвертками собирали они из разложенных по столу шестеренок и пружинок механизмы, приводящие в движение каучуковые груши сердец. На полу стояли коробки с часами – из них они брали нужные элементы, в первую очередь – заводные пружины.
Люди за столами были так увлечены своей работой, что никто не повернулся посмотреть на вошедших. Только один, сразу вскочив и вытянувшись по стойке смирно, вцепился глазами в генерала. На его молодом лице было чудовищное пятно ожога, так что любой сразу признавал в нем ветерана Германской войны, пострадавшего от иприта.
– Поручик Неверов, ранен на Нароче, – представился вставший, – генерал, скажите, где сейчас наш фронт?
– Наши войска победоносно двигаются по территории Германии, – деловито ответил Маниковский, нисколько не удивившись вопросу, – через неделю, самое большее – две мы выйдем к Берлину.
– А что союзники? – спросил поручик.
– Союзники остановлены на линии Дортмунд – Нюрнберг, так что, если после взятия Берлина Вильгельм не капитулирует, мы ударим германцам в тыл.
– Хорошо бы, – поручик улыбнулся, щелкнул каблуками и вернулся к работе.
– Бедняга, – сказал Маниковский, когда они вышли в коридор, закрыв за собой дверь в лабораторию, – он до сих пор воюет с Германией. Но очень хороший мастер – на войне и до войны был хирургом, умелые пальцы. Сейчас его, понятно, к больным не подпустят, вот и определили сюда.
– А что будет через две недели, когда наши войска войдут в Берлин? – спросил Питирим.
– Ничего, – генерал усмехнулся, – он забудет. Он уже полгода тут работает, и полгода наши войска все никак до Берлина не дойдут.
Тихо гудела вентиляция. Прошел, кивнув, человек в дорогом штатском костюме с папкой в руках.
XV
* * *Председатель Особого совещания по военной промышленности великий князь Сергей Михайлович сидел за письменным столом в своем кабинете, а генерал Маниковский – напротив, на маленьком у стены диванчике. Митрополиту Питириму, рассказывал генерал, откуда-то известно о том, что в подвалах Новой Голландии оживляют мертвых, и показать ему эти подвалы он ставит условием своего разговора с государем про программу довооружения воздушного флота.
– Питиримка не умен, но въедлив, – сказал, поглаживая бороду, великий князь, – я готов допустить, что сейчас он интересуется из любопытства, так как не в его интересах мешать нам. Но впоследствии его информированность о наших делах может иметь самые неприятные последствия. Нет, я, скорее, соглашусь остаться без программы довооружения. Я уже почти с этим смирился.
– Митрополит и так знает довольно много, хотя и неясно, что именно, – возразил генерал, – но сейчас он нам нужен, кроме него никто из тех, к кому мы можем обратиться, не в состоянии убедить государя.
– Риск слишком велик, – покачал головой Сергей Михайлович.
– Это риск на ближайшую неделю.
– А потом?
– Питирим идет стопами Распутина, – вздохнул генерал, – и кончит, вероятно, так же.
Сергей Михайлович снова погладил бороду.
– Хорошо, – выдохнул он, – возлагаю дело Питиримки – и сейчас, и через неделю – на тебя. Только постарайся посвятить его в наши дела минимальным образом. Надо показывать только то, что он уже знает.
Маниковский покачал головой.
– Думаю, придется показать ему солдат. Как именно они управляются, он, кажется, не знает, по крайней мере об этом не заикался.
– Хорошо. Назначь ему визит на завтра. Я сам там буду.
Кабинет председателя Особого совещания по военной промышленности находился в здании Главного артиллерийского управления и окнами выходил на Литейный. В снежном потоке там двигались огоньки – фары автомобилей – через мост на Выборгскую сторону и обратно, с Выборгской в Литейную часть. Часы на колокольне Сергеевского Всей Артиллерии собора пробили 4 часа.
XVI
* * *Олег Константинович вышел из дома с печной кирпичной трубой вместо шпиля и тут только понял, что идти ему некуда. Единственным верным решением сейчас было вернуться домой, послать кого-нибудь покупать билет на первый же поезд до Читы, нанести визит Наде и возвращаться в войска. Этой мысли князь обрадовался, как спасению, но тут же вспомнил о своем обещании государю пока из Петрограда не уезжать. Необходимость оставаться в столице нисколько, впрочем, не огорчила его: ведь это была воля государя.
Снег нескончаемым потоком проносился перед ним, размывая очертания стоявших напротив двухэтажных деревянных домов с мезонинами. По Сампсониевскому, оставляя за собой черный след дыма, пролетел паровик. Шли закутанные в серые тряпки люди.
Князь накинул на голову капюшон башлыка и пошел к проспекту, полагая там сесть на какой-нибудь транспорт, идущий до Марсова поля.
– Срочный выпуск, «Петроградская газета», срочный выпуск, – услышал он за собой сквозь завывания ветра звонкий мальчишеский голос, – подробности о покушении на князя императорской крови Олега Константиновича. В полиции сообщают детали. Покупайте «Петроградскую газету»!
Мальчик догонял его и пробежал бы мимо, но Романов махнул рукой, приказывая ему остановиться.
– Сколько, дружок, твоя газета стоит? – спросил он, нашаривая в кармане мелочь.
Мальчик был в шубке с поднятым воротником, перевязанным поверх него шарфом и в надвинутой на глаза шапке.
– 10 копеек, господин хороший, – ответил газетчик.
Романов вытащил серебряный полтинник и протянул мальчику.
– Сдачи не надо, – сказал он, беря протянутую газету.
Мальчик внимательно глянул на него.
– Благодарю покорно, ваше высочество, – ответил он, – только вам бы не по улицам морозиться, а в участок пойти. Здесь недалеко, во Фризовом переулке, напротив казарм. Спросите там жандармского полковника Комиссарова, только сами не представляйтесь. Скажите, мол, по делу государственной важности.
– Какое я тебе высочество? – удивился Олег Константинович.
– Известно какое, князь императорской крови вы, – ответил мальчишка, – так что, проводить вас?
– Нет, спасибо, ступай, – сказал князь.
– Как вам будет угодно. Только уж загляните в участок-то, окажите любезность.